Девушка, которая слишком много знала
| Девушка, которая слишком много знала | |
| La ragazza che sapeva troppo | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Массимо Де Рита |
| Автор сценария |
Марио Бава |
| В главных ролях |
Летиция Роман |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Emmepi Cinematografica |
| Длительность |
92 мин |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Девушка, которая слишком много знала» (итал. La ragazza che sapeva troppo) — итальянский триллер с элементами детектива от режиссёра Марио Бава, выпущенный в 1963 году. Премьера фильма состоялась 10 февраля 1963 года.
«Девушка, которая слишком много знала» рассматривается в качестве первого джалло фильма — поджанра, в котором смешаны триллер, сексплотэйшн и фильм ужасов[1]. Также, он стал последним чёрно-белым фильмом Бавы[2].
Содержание
Сюжет
Фильм начинается со сцены, в которой во время отпуска двадцатилетняя американка Нора Дэвис (Летиция Роман), увлекающаяся чтением детективной литературы, прилетает на самолёте в Рим, чтобы навестить свою больную тётю, которая является хорошей подругой её матери. С самого начала, отпуск Норы не задаётся. В самолёте, сидящий рядом незнакомец настойчиво предлагает ей угоститься сначала его сигаретой, а затем отдаёт всю пачку. При прохождении контроля, его арестовывает полиция и оказывается, что в своём чемодане мужчина тайно провозит кокаин, а сигареты набиты марихуаной. Затем, Нора приезжает в дом к тёте Этель, которая заболела и находится под присмотром доктора Марчелло Басси (Джон Сэксон). Басси сообщает Норе, что недалеко от дома тёти находится больница, где его можно найти при малейших ухудшениях пациентки, и удаляется.
В первую же ночь визита, тётя Этель умирает. Нора звонит в больницу, но из-за неполадок со связью, решает сама до туда дойти. По пути к больнице, на Испанской лестнице, Нора становится жертвой ограбления и на некоторое время теряет сознание. Когда Нора поднимается, она слышит отчаянный крик и видит умирающую женщину с кухонным ножом в спине и мужчину, который оттаскивает её труп. После этого, Нора вновь падает в обморок. На утро её находит мужчина в шляпе, который пытается привести её в чувства, дав глотнуть алкоголя, но, завидев проходящего мимо полицейского, скрывается. Полицейский относит Нору в больницу.
Врачи в больнице ей не верят, заявляя, что у неё случилась белая горячка от пристрастия к алкоголю, которое девушка отрицала, заявляя что совершенно не пьёт спиртное. Пришедший в больницу комиссар, также ей не поверил, сославшись на бурное воображение и любовь к детективным романам. Из больницы Нору забрал Марчелло, который тоже скептически отнёсся к её словам.
После похорон тёти, на кладбище за Норой следил тот самый человек в шляпе. Там же к ней подошла некая знакомая Этель, Лаура Крэвен-Торрани (Валентина Кортезе), которая слышала разговор Норы про убийство на лестнице. Около дома Лауры, находящемся как раз на месте убийства, за ними снова следит таинственный человек. По поводу убийства, Лаура заявила, что ничего не слышала, хотя была дома. Она показывает Норе все комнаты и предлагает пожить в её доме, пока сама будет находится в отъезде в Берне. Единственной закрытой комнатой является кабинет её мужа, работающего в Швейцарии, к которому она и направляется. Нора сначала отнекивается, но вскоре соглашается. В тот же вечер в дом заходит привратница и рассказывает про громкое убийство сестры Лауры, произошедшее на пороге дома 10 лет назад.
Нора находит коробку с газетными вырезками, из которых узнаёт, что Эмили Крэвен, была богатой американкой, и что она стала третьей жертвой, убитой ножом. Все убийства были произведены в алфавитном порядке и перед каждым убийством раздавались анонимные телефонные звонки. Все статьи были напечатаны журналистом Андре Ландини. Сразу же после того, как Нора прочитала эти вырезки, раздаётся телефонный звонок, Нора представляется, на что ей отвечает мужской голос, «Дэвис начинается с „D“, как и „delitto“ (с итал. — «преступление»)».
Через пару дней Норе позвонил неизвестный и предложил ей приехать по некоему адресу. Поднявшись в пустую квартиру, Нора услышала голос, зовущий её в дальнюю комнату. Как только она подошла к комнате, свет в ней таинственным образом погас, тут к Норе подбежал Марчелло, который следовал за ней от самого дома, обеспокоенный неожиданным поведением девушки после прощания с ним. В комнате они находят катушечный магнитофон. После прослушивания плёнки, Марчелло начинает верить в реальность произошедших событий, и они безуспешно отправляются на поиски Ландини, которому принадлежит квартира.
Войдя в дом Лауры, в котором проживает Нора, они заметили внутри человека в шляпе, им оказывался сам Ландини (Данте Ди Паоло). Он рассказал, о временах алфавитных убийств, о том что тогда познакомился и подружился с мужем Лауры, который являлся прославленным психиатром. Также он рассказал что, с помощью её мужа и его наводки, полиции удалось задержать бродягу Страчианелли, на которого указывало множество косвенных улик, в связи с чем его приговорили к заключению в сумасшедший дом для преступников. Страчианелли до последнего утверждал, что он невиновен и Ландини после длительных исканий пришёл к выводу, что убийца кто-то другой. Полиция и профессор Торрани не желали его слушать и в один день он лишился работы. После этого, Торрани чувствую на себе бремя вины в осуждении Страчианелли часто ходил в районе лестницы, и услышав историю Норы, принялся следить за ней в надежде найти истину. Нора решила продемонстрировать ему плёнку, но плёнка исчезла.
На следующий день Нора и Ландини поехали в сумасшедший день в котором должен содержаться Страчианелли, там им сообщили, что он давно умер, но у него осталась дочь Мария. После безрезультатных поисков Марии, Норе позвонил Ландини и пригласил её в свой номер гостиницы, заявив что теперь он всё разгадал. Когда Нора приехала, она застала его с пулевым отверстием в виске, четырьмя папками по каждой женщине, включая и её саму, и недопечатанный на машинке текст «Ради своего собственного спасения, мной уже совершено много убийств, и пришлось бы убивать снова. У меня больше нет сил их совершать».
В тот же день Нора решила съехать из дома Лауры, для чего той пришлось вернуться раньше мужа из Швейцарии. Норе попадается газета с изображением найденного трупа Марии, в которой она узнаёт убитую женщину на лестнице. Поздно вечером, в то время как Лаура должна встречать мужа в аэропорту, девушка проникает в её дом из-за подозрения, что настоящая загадка хранится за закрытой дверью кабинета. Дверь оказывается открытой, и внутри она обнаруживает профессора Торрани с точно таким же ножом в спине. Он и был тем мужчиной, оттаскивающим тело убитой Марии. Вдруг, к Норе выходит обезумевшая Лаура и рассказывает, что это она совершила все убийства: первая жертва была повинна лишь в том, что её фамилия начиналась на букву А, сестра сомневалась в психическом здоровье Лауры, Мария про всё прознала и пыталась её шантажировать, а муж знал всё с самого начала и пытался скрыть грехи жены, но понял её неуправляемость и решил сдать её в лечебницу. Лаура достаёт пистолет, чтобы убить Нору, но не успевает, так как из последних сил её застреливает муж.
В финальной сцене показаны Нора и Марчелло, стоящие на холме Пинчо с видом на Пьяцца-дель-Пополо и обсуждающие предстоящую свадьбу. Марчелло не может найти сигарету, и Нора предлагает ему сигарету из свей пачки. Не успевает он закурить, как она отнимает у него сигарету и выкидывает вместе с пачкой, вспомнив что в них марихуана. У неё проскакивает мысль, что всё случившееся может быть всего лишь действием вещества. Пачка приземляется на лестницу, по которой спускаются священники, один из них подбирает пачку.
В ролях
- Летиция Роман — Нора Дэвис
- Джон Сэксон — доктор Марчелло Басси
- Валентина Кортезе — Лаура Кравен-Торрани
- Данте Ди Паоло — Андре Ландини
Факты
- Выпуском «Девушки, которая слишком много знала» на американский рынок занялась компания American International Pictures. Они изменили название фильма на «Сглаз» (англ. The Evil Eye) и укоротили хронометраж[3]. Внесённые изменения включали в себя удаление сцен, в которых упоминалась марихуана, добавление некоторых комедийных сцен и замену джазовой партитуры на более шумовую, исполненную Лесом Бакстером[2].
- Марио Бава остался недоволен фильмом и заявлял, что, на его взгляд, фильм слишком абсурдный[4].
- Фильм является одним из первых фильмов поджанра фильмов ужасов Джалло[5]. В нём содержится несколько элементов, которые стали характерными для всего жанра: признание литературного первоисточника (Нора читает джалло в самолёте); классический протагонист — иностранец в Италии; исследование вуайеризма в подтексте убийства; одержимый детектив-любитель, а также набор неожиданных поворотов сюжета.
- Песню «Furore» из заставки фильма исполнил Адриано Челентано. Также эта песня играла в сцене переодевания Норы.
Напишите отзыв о статье "Девушка, которая слишком много знала"
Примечания
- ↑ Gelder 2000, p. 330.
- ↑ 1 2 J.R. Jones. [onfilm.chicagoreader.com/movies/capsules/23129_GIRL_WHO_KNEW_TOO_MUCH The Girl Who Knew Too Much]. Chicago Reader. [www.webcitation.org/69pv19tVm Архивировано из первоисточника 11 августа 2012].
- ↑ Boyd and Palmer 2006, p. 200.
- ↑ Boyd and Palmer 2006, p. 201.
- ↑ [horror.citycat.ru/films4/blood.html Рецензия на фильм]
Библиография
- Boyd, David and Palme, R. Barton. After Hitchcock: Influence, Imitation, and Intertextuality. University of Texas Press, 2006. ISBN 0-292-71338-X.
- Gelder, Ken. The Horror Reader. Routledge, 2000. ISBN 0-415-21356-8.
Ссылки
- «Девушка, которая слишком много знала» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v90711 Девушка, которая слишком много знала] (англ.) на сайте allmovie
- [www.rottentomatoes.com/m/girl_who_knew_too_much/ «Девушка, которая слишком много знала»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
| ||||||
Отрывок, характеризующий Девушка, которая слишком много знала
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
