Драганович, Крунослав
| Крунослав Степан Драганович | |
| Krunoslav Stjepan Draganović | |
| Род деятельности: |
священник |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Крунослав Степан Драганович (родился 30 октября 1903, Брчко, Австро-Венгрия, умер 3 июля 1983, Сараево) — хорватский римско-католический священник и историк, обвинявшийся в том, что он был одним из главных организаторов «крысиных троп», маршрутов бегства нацистских военных преступников из Европы после Второй мировой войны[1].
Содержание
Биография
Драганович жил в Травнике (сейчас город в Боснии и Герцеговине). Окончил среднюю школу в Травнике и изучал теологию и философию Сараево. Был посвящён в духовный сан 1 июля 1928 года[2]. С 1932 по 1935 год обучался в Папском ориентальном институте и Иезуитском грегорианском университете в Риме. В 1935 году защитил докторскую диссертацию на немецком языке «Массовые переходы из католичества в православие в области распространения хорватского языка во время турецкого владычества» (нем. Massenubertritte von Katholiken zur Orthodoxie im kroatischen Sprachgebiet zur Zeit der Turkenherrschaft).
В 1935 году вернулся в Боснию, сначала как секретарь епископа Ивана Шарича. В августе 1943 года Драганович вернулся в Рим, где стал секретарём хорватского братства Сан Жироламо на базе монастыря San Girolamo degli Illirici на Виа Томачелли. Этот монастырь стал впоследствии центром операций хорватской «крысиной линии», что задокументировано в архивах ЦРУ.
Он считается пособником бегства в Аргентину диктатора Хорватии во время войны Анте Павелича. Когда Клаус Барби спросил его, почему он стал помогать ему бежать в Аргентину Хуана Перона, он ответил: «Мы должны сохранить своего рода моральный резерв, на который мы сможем опереться в будущем»[3]
Драганович был противоречивой и таинственной фигурой, возникающей в качестве центральной во многих утверждениях, относящихся к Банку Ватикана, ЦРУ и нацистской партии. Рассекреченные документы ЦРУ подтверждают, что Драганович был членом движения усташей, хорватской фашистской организации, которая получила власть в марионеточном «Независимом государстве Хорватия» в 1941 году из рук стран Оси. Его обвиняли в легализации ценностей, награбленных усташами у их жертв в Хорватии.
В 1945 году Драганович издал для хорватских эмигрантов в Риме «Малый хорватский календарь на 1945 год» (хорв. Mali hrvatski kalendar za godinu 1945)[4].
Но, возможно, самым таинственным стал переход Драгановича на сторону Югославии Иосипа Броз Тито. После Второй мировой войны он жил в Италии и Австрии, собирая доказательства преступлений коммунистов, совершённых в Югославии. Его разыскивала югославская Служба государственной безопасности (УДБА). Вероятне всего, был похищен 10 сентября 1967 года агентами УДБА в Триесте и тайно доставлен в Югославию. Драганович был перевезен в Белград, и после 42 дней расследования 15 ноября 1967 года он появился в Сараево и дал пресс-конференцию, на которой хвалил демократизацию и гуманизацию жизни при Тито.
В дальнейшем, был помещен под домашний арест в Сараевской семинарии, где он преподавал историю церкви и занимался научной работой.
Он отверг обвинения в прессе хорватской эмиграции о том, что был похищен или обманут агентами СГБ.
Последние годы жизни Драганович посвятил работе над общим регистром римско-католической церкви Югославии и умер 3 июля 1983 года.
Труды
- Izvješće fra Tome Ivkovića, biskupa skradinskog, iz godine 1630., 1933
- Izvješće apostolskog vizitatora Petra Masarechija o prilikama katoličkog naroda u Bugarskoj, Srbiji, Srijemu, Slavoniji i Bosni g. 1623. i 1624. (1937)
- Hrvati i Herceg-Bosna (1940)
- Hrvatske biskupije. Sadašnjost kroz prizmu prošlosti (1943)
- Katalog katoličkih župa u BH u XVII. vijeku (1944)
- Povijest Crkve u Hrvatskoj (1944)
- Opći šematizam Katoličke crkve u Jugoslaviji (1975)
- Katarina Kosača — Bosanska kraljica (1978)
- Komušina i Kondžilo (1981)
- Masovni prijelazi katolika na pravoslavlje hrvatskog govornog područja u vrijeme vladavine Turaka (1991)
См. также
Напишите отзыв о статье "Драганович, Крунослав"
Примечания
- ↑ [www.archives.gov/press/press-releases/2002/nr02-52.html Press Release]
- ↑ [www.studiacroatica.org/jero/draganovic.htm Prof. Krunoslav Stjepan Draganović (1903—1983)]
- ↑ Mark Falcoff, [web.archive.org/web/20000816183001/www.time.com/time/magazine/1998/int/981109/latin_america.perons_na30a.html Peron’s Nazi Ties], Time, November 9, 1998, vol 152, n°19
- ↑ Berislav Jandrić, Saveznički izbjeglički logori, počeci otpora hrvatske političke emigracije komunističkom režimu u domovini (logor Fermo), 1945. Razdjelnica hrvatske povijesti. Zagreb, p. 313) (хорв.)
Литература
- Mark Aarons and John Loftus, Unholy Trinity: The Vatican, The Nazis, and the Swiss Bankers, St Martins Press 1991 (revised 1998)
Ссылки
- [www.jasenovac.info/cd/biblioteka/pavelicpapers/cia/cia0002.html Background Report on Krunoslav Draganovic, CIA, February 12, 1947] англ. . Опубликован на сайте Комитета Ясеновац собрания епископов Сербской православной церкви.
Отрывок, характеризующий Драганович, Крунослав
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
