Журавли (песня)
| Журавли | ||||
 | ||||
| Исполнитель | ||||
|---|---|---|---|---|
| Альбом |
Последние записи | |||
| Дата выпуска | ||||
| Дата записи | ||||
| Длительность |
4:05 | |||
| Автор |
Ян Френкель (музыка) | |||
| Трек-лист альбома «Последние записи» | ||||
| ||||
| Журавли | ||||
| Исполнитель | ||||
|---|---|---|---|---|
| Альбом | ||||
| Дата выпуска | ||||
| Длительность |
04:16 | |||
| Трек-лист альбома «Песни военных лет» | ||||
| ||||
«Журавли́» — песня на стихи Расула Гамзатова в переводе на русский язык Наума Гребнева. Композитор Ян Френкель. Песня посвящена солдатам, погибшим во время военных действий.[1]
Конкретное посвящение — Марку Бернесу («Марку Бернесу, для которого эта песня стала последней»).
Содержание
История создания
Стихотворение «Журавли»
Дагестанский поэт, член Президиума Верховного Совета СССР, Расул Гамзатов написал стихотворение «Журавли» на родном языке, по-аварски, и тема журавлей была навеяна посещением расположенного в Хиросиме памятника японской девочке по имени Садако Сасаки, страдавшей от лейкемии после атомного взрыва в Хиросиме.
Садако Сасаки надеялась, что вылечится, если смастерит тысячу бумажных «журавликов», пользуясь искусством оригами. В Азии существует поверье, что желание человека исполнится, если он сложит из цветной бумаги тысячу оригами — журавлей. Журавли также имеют свой образ в русской культуре, с которой Гамзатов был очень близко знаком, как переводчик русской классической поэзии.
Когда Гамзатов летел из Японии домой, в СССР, он думал о своей матери, весть о кончине которой пришла в Японию. Он также вспоминал старшего брата Магомеда, погибшего в боях под Севастополем, вспоминал другого старшего брата, без вести пропавшего военного моряка Ахильчи, вспоминал о других близких людях, погибших в Великую Отечественную войну, итогом которой была победа над нацистской Германией и её союзником — милитаристской Японией. «Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?», писал он в стихотворении «Журавли» в переводе Н. Гребнева. Журавли у Гамзатова — это и аварские, и русские журавли.
В 1968 году стихотворение «Журавли» в переводе Наума Гребнева было напечатано в журнале «Новый мир» и начиналось словами:
Мне кажется порою, что джигиты,
С кровавых не пришедшие полей,
В могилах братских не были зарыты,
А превратились в белых журавлей.
Наум Гребнев — известный переводчик восточной поэзии, её классиков и фольклора. В его переводах или с его участием вышло более 150 книг. После Великой Отечественной войны вместе с Гамзатовым учился в Литературном институте, и с той поры начались их дружба и сотрудничество. Гребнев также переводил стихи отца поэта, Гамзата Цадасы. Война застала Гребнева с самого её начала, поскольку в это время он служил на границе, под Брестом. Он отступал вместе с Красной Армией, попал в знаменитое Харьковское (Изюм-Барвенковское) окружение, вышел одним из немногих, форсировал Северский Донец, воевал под Сталинградом, был трижды ранен, и после последнего ранения 12 января 1944 года война для него «кончилась». Свои воспоминания о войне он озаглавил «Война была самым серьёзным событием моей биографии». В перевод стихотворения «Журавли» он вложил и свой опыт войны.
Создание песни
Стихотворение «Журавли», напечатанное в журнале, попалось на глаза певцу Марку Бернесу. Сам Бернес в войну никогда не участвовал в боях, но он ездил выступать с концертами на передовую, играл роли простых солдат в фильмах военного времени. И особенно ему удавались песни, посвящённые войне (песня «Тёмная ночь» в фильме «Два бойца» 1943 года, «Враги сожгли родную хату», «Хотят ли русские войны» и другие). Очевидно, что война тоже была его личной темой.
Прочитав стихотворение «Журавли», возбуждённый Бернес позвонил поэту-переводчику Науму Гребневу и сказал, что хочет сделать песню. По телефону, сразу же, обсудили некоторые изменения в тексте будущей песни, и Гребнев заменил в том числе слово «джигиты» на «солдаты». Расул Гамзатов вспоминал:
Вместе с переводчиком мы сочли пожелания певца справедливыми и вместо «джигиты» написали «солдаты». Это как бы расширило адрес песни, придало ей общечеловеческое звучание.
Со стихами, включающими изменения для будущей песни, певец обратился к Яну Френкелю, с которым до этого много сотрудничал, и попросил сочинить музыку[2]. Сочинить музыку удалось далеко не сразу. Только два месяца спустя, когда композитор написал вступительный вокализ, работа пошла легче. Позднее Френкель вспоминал:
Я тут же позвонил Бернесу. Он сразу же приехал, послушал песню и… расплакался. Он не был человеком сентиментальным, но нередко случалось, что он плакал, когда ему что-либо нравилось.
Для композитора Френкеля война тоже была личной темой: в 1941—1942 годах он учился в зенитном училище и позднее был тяжело ранен.
Запись песни
Марк Бернес записывал «Журавлей» будучи тяжело больным. Он уже с трудом передвигался, но тем не менее 8 июля 1969 года сын отвёз его в студию, где артист записал песню. С одного дубля… Эта запись стала последней в его жизни (умер Марк Наумович через месяц, 16 августа)[3]. Как писал биограф Яна Френкеля, композитор Ю. Г. Рабинович:
Бернес, после того как услышал музыку, торопил всех, как можно скорее записать песню. Как говорил Ян, он предчувствовал свою кончину и точку в своей жизни хотел поставить именно этой песней. Запись для Бернеса была неимоверно тяжела. Но он мужественно вынес всё и записал «Журавлей». И действительно, она стала последней песней в его жизни[4].
Песня вышла на миньоне «Последние записи» вскоре после смерти Бернеса[5][6].
Очень индивидуальна и своеобразна манера исполнения Бернеса — он не столько поёт, не столько растягивает слова в пении, сколько «проговаривает» слова песни. Для хороших стихов, где каждое слово весомо, такое особое исполнение порою оказывается предпочтительным.
Наследие
Через несколько лет после появления песни «Журавли» в СССР, в местах боёв 1941—1945 годов, стали возводить стелы и памятники, центральным образом которых были летящие журавли. Так, журавли из песни стали символом памяти о погибших в Великую Отечественную войну, например, Памятник «Журавли» в Саратове или мемориал «Журавли» в Санкт-Петербурге. В 2016 году в Словении на мемориальном кладбище Жале в центре Любляны был открыт памятник «Сынам России и Советского Союза, погибшим в Словении». Журавлиный клин поднимают в небо восемь стел — по числу лет Первой и Второй мировых войн.
С 1986 года в Дагестане, на родине автора текста песни, Расула Гамзатова, ежегодно проводится «Праздник белых журавлей» — день памяти погибших солдат, в последнее время приобретающий всероссийский масштаб.
Песня упоминается в «Журавлиной песне» Г. Полонского и К. Молчанова из фильма «Доживём до понедельника»:
Помню, как любил он у Бернеса
Песню всё про тех же журавлей.
Песня является лейтмотивом одного из самых популярных и культовых сериалов Южной Кореи «Песочные часы», снятого в 1995 году.
Напишите отзыв о статье "Журавли (песня)"
Примечания
- ↑ [www.gamzatov.ru/articles/articles37.htm Гамзатов особо отмечает, что текст не описывает конкретную войну или конкретных солдат. Речь идет о любых солдатах и любых военных действиях.]
- ↑ [shkolazhizni.ru/archive/0/n-28768/ Мелодии Яна Френкеля. Почему Л. Брежневу пришлось решать судьбу песни «Журавли»?]
- ↑ [oleg-pogudin.elegos.ru/forum/18-291-1 «Журавли» Я. Френкель — Р. Гамзатов — История песни — ВСЕ О ТВОРЧЕСТВЕ ОЛЕГА ПОГУДИНА — Форум клуба]
- ↑ web.archive.org/web/20040723225940/holyofholies.narod.ru/Zhuravli.html Песни. Журавли]
- ↑ [www.shansonprofi.ru/archiv/notes/paper162/ Марк Бернес — Песни сердца], Музей шансона.
- ↑ [popsa.info/bio/086/086d.html Дискография Марка Бернеса]
Ссылки
- [www.gamzatov.ru/articles/articles37.htm Расул Гамзатов о песне «Журавли»]
- [magazines.russ.ru/voplit/1999/4/art29233.html Наум Гребнев. Война была самым серьёзным событием моей биографии.]
- [www.sovmusic.ru/text.php?fname=zhuravli Марк Бернес поёт «Журавли»]
- [www.youtube.com/watch?v=AOF3Y_32TWM Боян Кодрич поёт «Журавли»]
- [www.youtube.com/watch?v=6RZ-8H6OVkw&feature=share&list=PLq-iGOV-hsaCD4kRGbG5HTZHQATYmyEei Олег Погудин исполняет песню «Журавли»]
- [www.youtube.com/watch?v=JTjPbkd_UlY Дмитрий Хворостовский исполняет песню «Журавли»]
- [www.youtube.com/watch?v=KLacxKcibi4 Валерий Леонтьев исполняет песню «Журавли»]
- Песня Журавли на нидерландском языке, поэт и композитор Вен, Герман ван Herman van Veen — Kraanvogels www.youtube.com/watch?v=KsZRlYij5Bk&feature=player_embedded
Отрывок, характеризующий Журавли (песня)
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
