Жюльен, Станислас Эньян

Станислас Эньян Жюльен
Stanislas Aignan Julien
Дата рождения:	13 апреля 1799(1799-04-13)
Место рождения:	Орлеан
Дата смерти:	14 февраля 1873(1873-02-14) (73 года)
Страна:	Франция
Научная сфера:	историк, лингвист, религиовед
Место работы:	Коллеж де Франс, 1821—1873
Альма-матер:	Коллеж де Франс
Научный руководитель:	Жан-Пьер Абель-Ремюза
Известен как:	Выдающийся филолог, переводчик

Станисла́с Энья́н Жюлье́н (фр. Stanislas Aignan Julien, кит. упр. 儒莲, пиньинь: Rú Lián; 13 апреля 1797 или 1799 — 14 февраля 1873) — выдающийся французский востоковед, филолог широкого профиля.

Биография

Родился в Орлеане, окончил Коллеж де Франс, где изучал классическую филологию. С 1821 г. назначен экстраординарным профессором греческой филологии. В том же году опубликовал перевод древнегреческой поэмы «Поругание Елены» одновременно на французский, латинский, немецкий, испанский и итальянский языки. Китайским языком увлёкся благодаря лекциям Жан-Пьера Абеля-Ремюза (1788—1832). Освоил литературный китайский язык в фантастический срок — два года, итогом чего стала публикация в 1824 г. латинского перевода Мэн-цзы. В 1820-е гг. Жюльен не оставляет и европейской филологии, занимаясь переводами с новогреческого языка, например, Андреаса Кальвоса(1792—1869). В 1827 г. получил пост хранителя библиотеки Institut de France. В 1832 г. стал преемником Абеля-Ремюза на кафедре китайского языка Коллеж де Франс. В 1833 г. избран действительным членом Académie des Inscriptions et Belles-Lettres. В дальнейшем занимался синологией. В 1839 г. почти одновременно становится хранителем китайского отдела Королевской библиотеки и главой Коллеж де Франс.

В 1863 г. Ст. Жюльен сделался командором Ордена Почётного легиона. В политических взглядах был ярым консерватором, всецело поддерживал политику Наполеона III. Скончался в Париже.

Синологические исследования

Преимущественным его вниманием пользовалась китайская художественная литература, которая в Китае тогда считалась «низкой» или «простонародной». В 1837 г. выпустил перевод китайской драмы периода Юань Hoei-lan-ki 灰闌記 (L’Histoire du cercle de craie), позднее — Tchao-chi kou eul 趙氏孤兒, положив тем самым начало изучению китайской драматургии. Первая пьеса привлекла его тем, что в сюжете был точный аналог «Соломонова суда» (см. 1 Царств 3:16-28).

Одновременно Жюльен занимался исследованиями даосизма в 1835 г. он перевёл Le Livre des récompenses et des peines 太上感應篇, положив начало французской даологии. В связи с бурным ростом шелководства во Франции, министр сельского хозяйства заказал Жюльену специальное технологическое исследование, в результате в 1837 г. вышло Résumé des principaux traits chinois sur la culture des mûriers, et l'éducation des vers-de-soie 桑蠶輯要, немедленно переведённое на немецкий, итальянский, английский и русский языки.

В начале 1840-х гг. Жюльен интенсивно занимается исследованием грамматики китайского языка. Итогом стала публикация Discussions grammaticales sur certaines régles de position qui, en chinois, jouent le même rôle que les inflexions dans les autres langues (1841), дополненная в 1842 г. pratiques d’analyse, de syntaxe, et de lexigraphie chinoise.

В 1842 г. Жюльен публикует перевод «Дао-дэ цзина», и решительно обращается к проблемам раннего китайского буддизма. Особенно его интересовала деятельность буддийского патриарха Сюаньцзана и ранние переводы санскритских текстов на китайский язык. Итогом этих исследований стала работа Voyages du pelerin Hiouen-tsang 大唐西域記 (1853).

В 1859 г. выходит его антология Les Avadanas, contes et apologues indiens inconnus jusqu'à ce jour, suivis de poesies et de nouvelles chinoises. Для нужд студентов-синологов он попытался создать пособие Méthode pour déchiffrer et transcrire les noms sanscrits qui se rencontrent dans les livres chinois (1861), в котором расшифровывались бы санскритские термины, данные в иероглифике. Однако уже современники критиковали эту работу: Жюльен не учитывал, что санскритские термины заимствовались китайцами, говорящими на различных диалектах, поэтому одни и те же термины записывались различными иероглифами, в зависимости от места создания того или иного перевода. По этой причине, до сих пор считается невозможным описать метод точного поиска соответствий в обоих языках. Однако Жюльен, известный своим бурным темпераментом, ожесточённо спорил с коллегами, особенно индологом Жозефом Туссеном Рено.

В этот период Жюльен продолжает штудии в области китайских технологий: в 1869 г. он издаёт Histoire et fabrication de la porcelaine chinoise 景德鎮陶錄, дополненную позднее Industries anciennes et modernes de l’empire chinois.

Последней значительной работой Жюльена была Syntaxe nouvelle de la langue Chinoise fondée sur la position des mots suivie de deux traités sur les particules et les principaux termes de grammaire, d’une table des idiotismes, de fables, de légendes et d’apologues, вышедшая в том же 1869 г. Долгие годы это была стандартная грамматика для обучения китайскому языку.

Примечательный факт

В 1840 г. Жюльен вёл дискуссию относительно синтаксиса китайского языка с известным французским синологом М. Г. Потье. Поскольку Потье возражал в крайне резкой форме, Жюльен обратился как к арбитру к отечественному китаеведу о. Иакинфу (Н. Я. Бичурину). Жюльен воздал должное русскому учёному в труде Exercices pratiques d’analyse de syntaxe et de lexicographie chinoise (P., 1842).

Библиография синологических работ Жюльена

• Meng Tseu, vel Mencium, inter Sinenses philosophos ingenio, doctrina, nominisque claritate Confucio proximum, edidit, latina interpretatione et perpetuo commentario (2 volumes, 1828)
• Méthode de J. Carstairs, faussement appelée Méthode américaine, ou l’art d’apprendre à écrire en peu de leçons, traduite de l’anglais, d’après la sixième édition (2 volumes, 1828)
• Hoeï-lan-ki, ou l’Histoire du cercle de craie, drame en prose et en vers (1832)
• Blanche et Bleue, ou les deux couleuvres fées, roman chinois (1834)
• Tchao-chikou-eul, ou l’Orphelin de la Chine, drame en prose et en vers, accompagné des pièces historiques qui en ont fourni le sujet, de nouvelles et de poésies chinoises (1834)
• Thaï-chang. Le livre des récompenses et des peines, en français, accompagné de quatre cents légendes (1835)
• Résumé des principaux traités chinois sur la culture des mûriers et l'éducation des vers à soie (1837)
• Examen critique de quelques pages de chinois relatives à l’Inde, traduites par M. G. Pauthier, accompagné de discussions grammaticales sur certaines règles de position qui, en chinois, jouent le même rôle que les inflexions dans les autres langues, par M. Stanislas Julien (1841)
• Exercices pratiques d’analyse, de syntaxe et de lexicographie chinoise (1842)
• Le Livre de la voie et de la vertu, composé dans le VIe siècle avant l'ère chrétienne, par le philosophe Lao-Tseu, traduit en français et publié avec le texte chinois et un commentaire perpétuel (1842)
• Notices sur les pays et les peuples étrangers, tirées des géographes et des historiens chinois (1846)
• Concordance sico-sanskrite de titres d’ouvrages bouddhiques dans un catalogue chinois de 1306 (1849)
• Voyages des pèlerins bouddhistes. I. Histoire de la vie de Hiouen-Thsang et de ses voyages dans l’Inde, depuis l’an 629 jusqu’en 645, par Hoeï-Li et Yen-Thsang (1853)
• Histoire et fabrication de la porcelaine chinoise (1856)
• Voyages des pèlerins bouddhistes. II et III. Mémoires sur les contrées occidentales, traduits du sanscrit en chinois, en l’an 648 (2 volumes, 1857—1858)
• Les Avadânas, contes et apologues indiens inconnus jusqu'à ce jour, suivis de fables, de poésies et de nouvelles chinoises (3 volumes, 1859)
• Contes et apologues indiens inconnus jusqu'à ce jour (2 volumes, 1860)
• P’ing-chan-ling-yen. Les Deux Jeunes Filles lettrées, roman chinois (2 volumes, 1860)

• Nouvelles chinoises : la Mort de Tong-Tcho; le Portrait de famille ou la peinture mystérieuse; les Deux frères de sexe différent (1860)
• Méthode pour déchiffrer et transcrire les noms sanscrits qui se rencontrent dans les livres chinois, à l’aide de règles, d’exercices et d’un répertoire de onze cents caractères chinois idéographiques employés alphabétiquement, inventée et démontrée par M. Stanislas Julien (1861)
• Yu kiao li. Les deux cousines (2 volumes, 1864)
• Documents historiques sur les Tou-kioue (Turcs) (1864)
• Thsien-tseu-wen. Le Livre des mille mots, le plus ancien livre élémentaire des chinois publié avec une double traduction et des notes (1864)
• Industries anciennes et modernes de l’empire chinois, d’après des notices traduites du chinois par M. Stanislas Julien, et accompagnées de notices industrielles et scientifiques par M. Paul Champion (1869)
• Syntaxe nouvelle de la langue chinoise, fondée sur la position des mots, suivie de deux traités sur les particules et les principaux termes de grammaire, d’une table des idiotismes, de fables, de légendes et d’apologues, traduits mot à mot par M. Stanislas Julien. — Syntaxe nouvelle de la langue chinoise, confirmée par l’analyse d’un texte ancien, suivie d’un petit dictionnaire du roman des deux cousines et de dialogues dramatiques (2 volumes, 1869—1870)
• Si-siang-ki ou L’histoire du pavillon d’Occident, comédie en seize actes, traduite du chinois par Stanislas Julien, avec des notes explicatives et le texte en regard des vers (1872—1880)
• San-tseu-king, Le livre de phrases de trois mots en chinois et en français, Genève, H. Georg, libraire éditeur (1873).

Ссылки

• Перевод "Дао дэ цзина [taoteking.free.fr/]"
• Некоторые работы:[classiques.uqac.ca/classiques/julien_stanislas/julien_stanislas.html]
• Биография на французском языке: [classiques.uqac.ca/classiques/julien_stanislas/julien_stanislas_photo/julien_stanislas_photo.html]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Жюльен, Станислас Эньян

Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]