Ибаль-пи-Эль II
Ибаль-пи-Эль II — царь Эшнунны, правил предположительно в 1779 — 1765 годах до н. э.
Содержание
Взаимоотношения с Шамши-Ададом и его сыновьями
Ибаль-пи-Эль заключил союз с царём Верхней Месопотамии Шамши-Ададом и царём Вавилона Хаммурапи, после чего три правителя осуществили совместную операцию против общего соседа, царя Малгиума (1779 год до н. э.). Группа писем, найденных в Мари позволяет реконструировать ход военных действий. Войско царства Верхней Месопотамии спустилось по Тигру, чтобы соединиться с армией Эшнунны в Манкисуме. Коалиционные отряды вторглись в страну Малгиум, разрушив несколько городов и осадив столицу. Перед лицом превосходящих сил наступающей стороны царь Малгиума решил купить мир, отвесив колоссальный выкуп в 15 талантов (ок. 450 кг) серебра[1], который трое союзников поровну разделили между собой.
Взаимоотношения с Зимри-Лимом
Смерть Шамши-Адада в 1775 году до н. э. (что отмечено в датировочной формуле Ибаль-пи-Эля) обострила политическую ситуацию в регионе. Все царства, некогда аннексированные Шамши-Ададом, увидели подходящий момент для того, чтобы вернуть независимость. Так в Мари воцарился наследник прежней династии Зимри-Лим, вышибив оттуда сына Шамши-Адада Ясмах-Адада. Быстрый «коллапс» царства Верхней Месопотамии позволил царю Эшнунны вопреки ранее заключенным договорам напасть на Ишме-Дагана I, царя Экаллатума, старшего сына и наследника Шамши-Адада. Угроза со стороны Ибаль-пи-Эля II показалась серьёзной и Хаммурапи, который направил на помощь Ишме-Дагану шеститысячное войско. Тогда царь Эшнунны обратился с предложением о союзе к Зимри-Лиму, прося его о помощи против коалиции Хаммурапи и Ишме-Дагана:
«Сделай так, чтобы победить это войско (армию Хаммурапи)! Не дай ему ускользнуть, не позволяй ему дойти до места назначения! Да не сможет он спасти Ишме-Дагана!».[2]
Конец этого эпизода в точности нам не известен, однако долго продержаться в Экаллатуме, ограниченном областью Среднего Тигра, Ишме-Дагану было не суждено — сын великого правителя царства Верхней Месопотамии был вынужден бежать в Вавилон.
Вскоре после этого наметились трения между Эшнунной и Мари, так как встал вопрос о том, кому принадлежит область Сухум, располагавшаяся между Ханатом и Рапикумом. Царь Эшнунны полагал, что она по праву должна вернутся к нему, и предложил Зимри-Лиму возобновить союзное соглашение, которое существовало между Эшнунной и Мари в период правления его отца. Согласно его предложению, границу следовало зафиксировать в 90 км вниз по течению от Мари. Зимри-Лим отказался, отдав предпочтение связям с государствами Западной Сирии, в особенности с царём Ямхада Ярим-Лимом, который помог ему взойти на престол. С ним и был заключен политический альянс с соблюдением всех надлежащих формальностей. Мы не знаем, каким способом был урегулирован вопрос о статусе Хита и Рапикума, однако спустя три месяца весь регион был присоединён к царству Мари.
Ибаль-пи-Эль II явным образом стремился к воссозданию царства Верхней Месопотамии под своей эгидой. Осенью 1772 года до н. э. он начал наступление в районе среднего Евфрата. Сначала его армия захватила Рапикум; это событие было отмечено царём Эшнунны в названии девятого года его правления. Войска Мари покинули Рапикум и отошли вверх по течению к Яблии. Этот город они также были вынуждены оставить и уйти в Мульхан, но лишь для того чтобы вскоре уйти и из него, и, таким образом покинуть область Нижнего Сухума.
Наступление на Верхнюю Месопотамию
Войска Эшнунны продолжали наступать поднимаясь вверх по Евфрату к границам Мари. В Ханате был посажен союзный Эшнунне правитель. В этот момент Ибаль-пи-Эль II решил открыть второй фронт на северо-западе. Он предупредил Зимри-Лима, что его целью является завоевание Шубат-Энлиля, бывшей столицы Шамши-Адада: невозможно было более ясно заявить о стремлении восстановить царство Верхней Месопотамии. Для достижения этой цели вторая армия Эшнунны поднялась вверх по Тигру, расположившись сначала в Ашшуре, а затем в Экаллатуме. Задолго до этого вторжения Ишме-Даган покинул свою столицу, чтобы укрыться в Вавилоне. Царь Андарига Карни-Лим, не получив от Зимри-Лима помощь, на которую он рассчитывал, перешёл в лагерь Эшнунны.
Войскам Эшнунны удалось занять целый ряд городов в южных предгорьях Джебель-Синджара, а затем перейти через горы и закрепиться в Шубат-Энлиле. После взятия Шубат-Энлиля Эшнунне покорились многие цари этого региона. Тем не менее Ибаль-пи-Эль II ещё не выиграл войну: два царства к югу от Джебель-Синджара, Курда и Каттара, оставались ему враждебны.
Покинув Мари в начале весны 1771 года до н. э., Зимри-Лим расположил свою ставку в Ашлакке, где он провёл больше двух месяцев. Собрав значительное войско, он подошёл к Андаригу. Через некоторое время войско Ибаль-пи-Эля II покинуло Шубат-Энлиль и также направилось в Андариг, но не заходя туда спешно двинулось в Эшнунну. Причины этого неожиданного отступления раскрываются в письме, которое извещает Зимри-Лима о внезапном наступлении врагов (видимо, воинов царства Хальман) на восточную часть территории Эшнунны. Осенью 1771 года до н. э. Зимри-Лим осадил Андаринг и успешно довёл эту операцию до конца.
Однако и в царстве Зимри-Лима не было всё спокойно. Скотоводческие племена Бин-яминитов по-прежнему продолжали тревожить Мари с запада. Сразу же после победы Зимри-Лима в Андариге они решили опустошить долину Евфрата. Не приходится сомневаться, что именно по этой причине царь Мари был вынужден спешно покинуть район Джебель-Синджара и вернуться в свою столицу. Его союзникам эти обстоятельства были неведомы или казались недостаточно вескими: действия Зимри-Лима вызвали у них крайнее недовольство и даже подозрения, что он тайно заключил мир с Эшнунной и Андаригом.
Мир с Мари
Позднее армия Эшнунны была вынуждена отступить и из Сухума на среднем Евфрате. Тотчас же между Мари и Вавилоном возник спор по поводу границы между царствами. Непреклонность Хаммурапи в этом вопросе заставила Зимри-Лима примириться со своими старыми врагами. Зимри-Лим отправил к Ибаль-пи-Элю II посла вместе со «своими богами» (по-видимому, истуканами богов) для принесения клятвы. Через некоторое время посланник вернулся в Мари вместе с эмиссарами царя Эшнунны и его «богами». Зимри-Лим согласился принять условия соглашения предложенного ему Ибаль-пи-Элем II. Текст договора частично дошёл до нас. С одной стороны, царь Мари признавал верховенство царя Эшнунны, которого он должен был теперь называть «отцом», с другой — Эшнунна отказывалась от своих территориальных амбиций как в Сухуме, так и в районе Джебель-Синджара. В Сухуме вакуум, создавшийся после ухода Эшнунны, был заполнен Вавилоном и Мари: Хаммурапи занял Рапикум, а Зимри-Лим забрал себе Яблию, Харбе и Хит.
Наступление Элама
По не вполне ясной причине правитель Элама решил напасть на Эшнунну. Являясь гегемоном в регионе, он потребовал помощи от своих месопотамских союзников. Хаммурапи не заставил себя долго упрашивать. Зимри-Лим также присоединился к этой коалиции, несмотря на договор, который он заключил с Ибаль-пи-Элем II. Город Эшнунна был осаждён и, в конце концов, пал весной 1765 года до н. э. Правитель Элама расположился в нём. Он взял под контроль армию Эшнунны, которая отныне стала действовать совместно с войском эламитов. Расчленение державы Эшнунны повлекло за собой определённые территориальные изменения. Хаммурапи извлёк из этого выгоду, вернув себе расположенные на берегу Тигра города Манкисум и Упи, некогда завоёванные его дедом Апиль-Сином, но впоследствии аннексированные Эшнунной. Вероятно, что именно тогда Ишме-Даган, находившийся в течение многих лет в изгнании в Вавилоне, вернул себе царство Экаллатум.
Все эти бурные события, видимо, привели к низложению и смерти Ибаль-пи-Эля II.
Список датировочных формул Ибаль-пи-Эля II
| 1 год 1779 / 1778 до н. э. |
|
| 2 год 1778 / 1777 до н. э. |
|
| 3 год 1777 / 1776 до н. э. |
a
b
c
|
| 4 год 1776 / 1775 до н. э. |
|
| 5 год 1775 / 1774 до н. э. |
|
| 6 год 1774 / 1773 до н. э. |
a
b
|
| 7 год 1773 / 1772 до н. э. |
a
b
c
|
| 8 год 1772 / 1771 до н. э. |
a
b
c
|
| 9 год 1771 / 1770 до н. э. |
|
| 10 год 1770 / 1769 до н. э. |
a b
|
| 11 год 1769 / 1768 до н. э. |
a
b
|
| 12 год 1768 / 1767 до н. э. |
a
b
c
|
| a |
|
| Династия Эшнунны | ||
 Предшественник: Дадуша |
правитель Эшнунны ок. 1764 — 1762 до н. э. (правил не менее 2 лет) |
Преемник: Цилли-Син |
Напишите отзыв о статье "Ибаль-пи-Эль II"
Примечания
Ссылки
- [cdli.ucla.edu/tools/yearnames/HTML/T30K20.htm Список датировочных формул Ибаль-пи-Эля II]
Литература
- [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.
- Бертман Стивен. Месопотамия: Энциклопедический справочник / Пер. с англ. А. А. Помогайбо; коммент. В. И. Гуляев. — М.: Вече, 2007. — 414 с. — (Библиотека мировой истории). — ISBN 5-9533191-6-4.
Отрывок, характеризующий Ибаль-пи-Эль II
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.
Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.
ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.
У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
