Иво Шартрский

Иво Шартрский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Святой Иво Шартрский. Икона.</td></tr>
Епископ Шартра
1090 — 1115
Церковь:	Католическая церковь
Рождение:	около 1040 Бовэзи
Смерть:	23 декабря 1115(1115-12-23)

Иво Шартрский — католический церковный деятель XI—XII веков.

Биография

Иво был учеником приора Ланфранка в аббатстве Бек (Нормандия) и одноклассником Ансельма, будущего архиепископа Кентерберийского.

В 1090 году избран епископом Шартра, но плохо принятый, удержался лишь благодаря поддержке папы Урбана II, который сам рукоположил Иво в Капуе.

Активно протестовал против брака французского короля Филиппа I с Бертрадой де Монфор при жизни королевы Берты. Отказавшись от приглашения присутствовать на бракосочетании, Иво, единственный из епископов Франции, открыто осудил этот новый союз короля, за что почти два года провёл в заключении в замке Пюизе. В 1094 году король Филипп I созвал в Реймсе собор, чтобы изгнать Ива из Шартра. 16 октября 1094 года папский легат Гуго де Ди в Отёне, на другом соборе, проходившем под его предводительством, отлучил от церкви короля Филиппа I. Папа римский Урбан II, вставший на сторону Иво Шартрского, на Клермонском соборе в ноябре 1095 года торжественно подтвердил отлучение от церкви короля Филиппа I и королевы Бертрады. После освобождения Иво занимался редактированием своих канонических трудов.

Добился отстранения Этьена, архидиакона Парижа, избранного в 1101 году епископом Бове, как человека отлученного от Церкви за симонию.

25 декабря 1104 года по настоянию Ива Шартрского был расторгнут брак Гуго I, графа Шампанского, и Констанции, дочери короля Филиппа I и Берты, по причине кровного родства.

После смерти 29 июля 1108 года короля Филиппа I был одним из главных организаторов скорейшего возведения на престол его сына Людовика, коронованного 3 августа в Орлеане. В дальнейшем поддерживал политику Людовика VI.

После смерти канонизирован.

Литература

• Ив // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Сугерий, аббат Сен-Дени. Жизнь Людовика VI Толстого, короля Франции (1108—1137). — М.: Старая Басманная, 2006. — С. 320. — ISBN 5-8122-0316-4.

Отрывок, характеризующий Иво Шартрский

Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»