Иммерман, Карл Лебрехт

Карл Лебрехт Иммерман

Карл Лебрехт И́ммерман (нем. Karl Lebrecht Immermann; 24 апреля 1796, Магдебург, — 25 августа 1840, Дюссельдорф) — немецкий писатель.

Биография

Уже в 16 лет Иммерман написал роман-драму «Прометей». Учился в Галле, участвовал в войне за освобождение, некоторое время был на службе; основал в Дюссельдорфе образцовый театр и умер скоропостижно в 1840 году.

Иммермана трудно подвести под определенную литературную школу: он и продолжатель периода «бури и натиска», он и романтик и классик, идеалист и реалист. В его драмах преобладает то рефлексия, то фантазия; форма и содержание часто страдают эксцентричностью.

Его важнейшие драматические произведения: «Трагедия в Тироле» (переименованная впоследствии в «Andreas Hofer»), трилогия «Алексей» (I часть «Бояре», II — «Суд в Петербурге», III — «Евдокия», написанные самым разнообразным стихотворным размером), мистерия «Мерлин», «Император Фридрих II», «Петрарка», «Король Периандр и его дом», «Гисмонда», «Сиракузские принцы», «Глаз любви», «Эдвин» и др.

Стихотворения его непримечательны, зато очень смешна его сказка «Tulifäntchen». Значительными литературными достоинствами отличаются романы: «Эпигоны» (1836), в котором проводится мысль: «проклятие современного поколения заключается в том, что оно, не будучи постигнуто несчастием, должно чувствовать себя несчастным»; в «Мюнхгаузене» Иммермана осмеивается ложь общественной и семейной жизни; а также противопоставляется неиспорченности деревенского сословия в мастерской идиллии «Oberhof». Поэма «Тристан и Изольда» осталась неоконченной.

Семья

• Первая жена — Элиза фон Алефельдт.

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/~книги/Лит.%20энциклопедия/Иммерман Карл Лебрехт Иммерман в Литературной энциклопедии](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2875 дней))

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Иммерман, Карл Лебрехт

«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.