Инокума, Исао

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Исао Инокума
Личная информация
Гражданство

Япония Япония

Дата рождения

4 февраля 1938(1938-02-04)

Место рождения

Йокосука, Япония

Дата смерти

28 сентября 2001(2001-09-28) (63 года)

Место смерти

Токио, Япония

Спортивная карьера

1953 — 1965 годы

Рост

173 см

Вес

88 кг.

Награды и медали
Олимпийские награды
Дзюдо (мужчины)
Олимпийские игры
Золото Токио 1964 свыше 80 кг
Чемпионаты мира
Золото Рио-де-Жанейро 1965 абсолютная
Чемпионаты Японии
Золото Токио 1959 абсолютная
Серебро Токио 1960 абсолютная
Серебро Токио 1961 абсолютная
Золото Токио 1963 абсолютная
Бронза Токио 1964 абсолютная

Исао Инокума (яп. 猪熊 功 Инокума Исао?, род. 4 февраля 1938 года, в Йокосуке, префектура Канагава региона Канто Япония — ум. 28 сентября 2001, в Токио, Япония) — японский дзюдоист, чемпион Олимпийских игр, чемпион мира, чемпион и призёр Японии по дзюдо.



Биография

Родился в Йокосуке в 1938 году, начал заниматься дзюдо в пятнадцатилетнем возрасте, стремясь стать новым Сансиро Сугатой, персонажем одноимённой книги и фильма «Гений дзюдо» [1]. В детстве, по его собственным словам, был болезненным ребёнком и не обладал крепким телосложением. В довершение, он не был достаточно ловким и подвижным. Со временем он научился бороться, отточив сначала бросок через спину с захватом руки на плечо (иппон сэои-нагэ), а затем и переднюю подножку (таи-отоси).[1]. Эти приёмы он использовал в своей коронной комбинации, в которой он сначала пытался провести бросок через спину, а при неудаче приседал ниже и переходил на переднюю подножку.

Окончив школу, продолжил обучение в Токийском университете образования (ныне университет Цукуба) в Цукубе, продолжая занятия дзюдо. В 1959 году победил на чемпионате Японии в 21-летнем возрасте, став первым в истории студентом, добившимся такого успеха. В 1960 и 1961 годах в финале проигрывал своему другу Акио Каминаге. Чемпионат Японии 1962 года борец пропустил ввиду травмы. В 1963 году снова стал чемпионом Японии. Перед Олимпиадой победил на международном турнире в Москве

Представлял Японию на Летних Олимпийских играх 1964 года в Токио, в категории свыше 80 килограммов. В его категории боролись 14 дзюдоистов (должно было быть 15). Соревнования велись по круговой системе в группах и затем по олимпийской системе. Борцы были разделены на пять групп по три человека в каждой. Победители трёх групп выходили сразу в полуфинал, ещё два борца боролись в одном четвертьфинале.

В первой схватке Исао Инокума без сложностей победил Мигеля Анхела Каселла (Аргентина), а второй соперник Тек Би Анг (Малайзия) по каким-то причинам не принимал участия в соревнованиях. В четвертьфинале Исао Инокума, производя удержание, заставил сдаться Ким Ён Дая из Кореи. В полуфинале Исао Инокума боролся с Анзором Кикнадзе. В 1961 году Кикнадзе уже встречался с Инокумой и победил его болевым приёмом на локоть, используя технику самбо. На этот раз Инокума постарался не дать сопернику ни одного шанса перевести борьбу в партер, и на пятой минуте схватки провёл переднюю подножку (таи-отоси). Финальная схватка с гораздо более тяжёлым канадцем Дугом Роджерсом (который до Олимпийских игр тренировался в Японии вместе с Исао Инокумой) проходила без приёмов, оба борца неоднократно предупреждались за пассивность, судья угрожал обоих оставить без медалей, дисквалифицировав борцов. Однако, по решению судей победу отдали всё-таки Исао Инокуме, как более активному.[2]

В 1965 году на чемпионате мира в Рио-де-Жанейро завоевал титул чемпиона мира. Исао Инокума приехал туда в надежде встретиться с голландским гигантом, чемпионом Олимпийских игр Антоном Гесинком, для чего заявился в абсолютной категории. Но Антон Гесинк неожиданно заявился в категории свыше 80 килограммов, и спортсмены так и не встретились. После этого чемпионата Инокума заявил об уходе из большого спорта, объяснив это потерей мотивации.

Автор нескольких книг и публикаций, посвящённых дзюдо. После окончания карьеры был советником Международной федерации дзюдо, тренером в университете Токай (занимал также пост профессора физического воспитания), тренировал в том числе прославленного Ясухиро Ямаситу.

В 1966 году Исао Инокума подал в отставку со своего поста, который он занимал в токийском Департаменте полиции, и вошёл в число топ-менеджеров строительной компании Tokai Kensetsu, в 1993 году стал её генеральным директором.

28 сентября 2001 года покончил жизнь самоубийством посредством харакири, возможно, в связи с критическим финансовым положением в управляемой им фирме[3].

Напишите отзыв о статье "Инокума, Исао"

Ссылки

Примечания

  1. ↑ 1 2 [judoinfo.com/new/alphabetical-list/judo-competition/279-fighting-spirit-by-isao-inokuma Fighting Spirit by Isao Inokuma]
  2. ↑ [www.sports-reference.com/olympics/summer/1964/JUD/mens-heavyweight.html Judo at the 1964 Tokyo Summer Games: Men's Heavyweight | Olympics at Sports-Reference.com]
  3. ↑ [www.segodnya.ua/oldarchive/c2256713004f33f5c2256ad700368299.html Архив (1998-2006) | СЕГОДНЯ]

Отрывок, характеризующий Инокума, Исао




Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.