Иона (Покровский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иона и фамилией Покровский.

Епископ Иона<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Ханькоуский, викарий Пекинской епархии
1925 год
Церковь:	Русская православная церковь заграницей
Епископ Тяньцзиньский, викарий Пекинской епархии
18 сентября 1922 — 1925
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Симеон (Ду)
Имя при рождении:	Владимир Ильич Покровский
Рождение:	17 (29) апреля 1888(1888-04-29) Козельский уезд, Калужская губерния
Смерть:	20 октября 1925(1925-10-20) (37 лет) Маньчжурия
Канонизирован:	Архиерейским собором РПЦ в 2016 году
Лик святости:	святителей
День памяти:	7 (20) октября

Епи́скоп Ио́на (в миру Влади́мир Ильи́ч Покро́вский; 17 (29) апреля 1888, Козельский уезд, Калужская губерния — 20 октября 1925, Маньчжурия) — епископ Русской православной церкви заграницей, епископ Ханькоуский, викарий Пекинской епархии.

Канонизирован в Русской православной церковью как чудотворец и святитель. Память 7 (20) октября.

Биография

Из крестьянской семьи. В восемь лет лишился родителей. Усыновлён сельским диаконом Илиёй Покровский, который и позаботился о его образовании. Юноша проявил отличные способносни и, успешно окончив духовное училище и Калужскую семинарию, в 1909 году поступил в Казанскую духовную академию.

На 3-м курсе Владимир принял монашество с именем Иона и был направлен на некоторое время во Введенскую Оптину Пустынь.

Вернулся в академию уже в сане иеромонаха и окончил её в 1914 году со степенью кандидата богословия и правом быть преподавателем и занимать административные должности по духовно-учебному ведомству и при соискании степени магистра богословия не держать новых устных и письменных испытаний. Оставлен при Академии профессорским стипедиатом. Стал учителем в качестве приват-доцента.

После начала Первой мировой войны по собственному желанию стал военным священником.

30 июня 1917 года назначен на должность проповедника 2-й армии. Принял участие в Брусиловском пропрыве.

Развал армии оставил отца Иону без места. В начале 1918 года вернулся в Казань.

В мае того же года арестован большевиками как контрреволюционер. Бежал из заключения, прибыл в Пермь, где был вновь пойман, избит, и в одной рубашке брошен в тюрьму. Отправлен из тюрьмы в вагоне для перевозки скота, а затем на пароходе по реке Тавде в Тюмень, на суд Верховного Трибунала, но по пути освобождён войсками сибирского правительства, взявшими Тобольск.

Отправился в Омск. Вскоре вновь вошёл в состав военного духовенства, являясь инициатором организации «дружин Святого Креста».

В 1919 году Временным Высшим Церковным Управлением Сибири возведён в сан игумена и назначен корпусным благочинным 11-го Яицкого армейского корпуса, вошедшего в состав Южной армии. Отступив вместе со своей частью через Северный Туркестан и войдя в состав Оренбургской армии атамана Дутова, игумен Иона принял должность главного священника армии.

После отстранения атамана от командования армией остался вместе с Дутовским отрядом, вместе с которым через город Лепсинск, без запасов провианта и фуража, преодолел в начале 1920 года перевал Кара Сарык.

Остатки Дутовцев спустились в Синьцзян, Китайский Туркестан. Прибыл в город Кульджа, где он способствовал сплочению разрозненных русских сил.

Весной 1921 года с конным отрядом оренбургских и семиреченских казаков добирается до Шанхая. Здесь развернулась его пастырская деятельность среди русских беженцев и китайцев. В организованной по его инициативе местной семинарии он преподавал Закон Божий. Среди семинаристов было много китайских юношей.

Вскоре Высшее Русское Церковное Управление Заграницей наградило его саном архимандрита за особые труды и выдающуюся деятельность и назначило в Русскую Духовную Миссию в Пекине.

20 июня (3 июля) 1922 года решением Высшего Русского Церковного Управления Заграницей на основании ходатайства архиепископа Пекинского Иннокентия избран вторым викарием Пекинской епархии.

В сентябре 1922 года в Пекине была совершена его архиерейская хиротония во епископа Тяньзиньского с назначением его настоятелем Иннокентьевского миссионерского собора в городе Маньчжурии. В наречении и хиротонии участвовали: начальник Миссии архиепископ Пекинский Иннокентий (Фигуровский), епископы Забайкальский Мелетий (Заборовский) и Шанхайский Симон (Виноградов). Прибыл в Маньчжурию 19 октября 1922 года.

Церковная служба епископа Ионы отличалась особенной торжественностью и проникновенностью. Не ограничивался только внутрицерковной деятельностью. Основал среднюю 10-классную школу с ремесленным уклоном. Здесь получили образование, ко дню его смерти, 497 детей обоего пола без различия национальности и вероисповедания, причём беднейшие учились бесплатно. Открыл аптеку с выдачей лекарств беднейшему населению бесплатно. Основал приют для малолетних сирот. Создал для бедных бесплатные амбулаторию и столовую на 200 человек.

Широта интересов и образования, разносторонняя полезная деятельность и любовь ко всем, сделали его популярным и глубоко почитаемым в среде как православного так и иноверного населения Северо-Восточного Китая.

С 1925 года титуловался епископом Ханькоуским. В том же году заболел ангиной. От споласкивания горла керосином происходит заражение крови.

Скончался 20 октября 1925 года в возрасте 36 лет. Отпевание святителя возглавил архиепископ Мефодий (Герасимов) с сонмом духовенства при 8,000 молящихся. Погребён за алтарём храма.

Почитание и канонизация

Через несколько лет по кончине святителя вышел специальный сборник с описанием различных случаев благодатной помощи по его молитвам. Был широко почитаем в православном русском зарубежье.

В апреле 1991 года епископ Хабаровский Гавриил (Стеблюченко) в своём послании ко всем помнящим владыку Иону попросил «прислать материалы по житию Преосвященного Ионы и сведения о его трудах и подвигах, которыми он усердно трудился во славу Святого Православия» («Харбин» № 4, апрель 1991 г.).

13 сентября 1996 года Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви вынес определение о церковном прославлении святителя Ионы Ханькоуского, которое было совершено 7 (20) октября 1996 года, в день его преставления и памяти.

Служба святителю была составлена на английском языке чтецом Исааком Ламбертсеном. 5-6 мая 2015 года Архиерейский Синод РПЦЗ рассмотрел службу святителю Ханькоускому Ионе, итогом чего стало постановление просить Е. В. Перекрёстову стать во главе особой комиссии по внесению в службу необходимых поправок.

3 февраля 2016 года определением Архиерейского собора Русской Православной Церкви установлено общецерковное почитание святителя Ионы, епископа Ханькоуского

Ссылки

• [drevo-info.ru/articles/4903.html Иона (Покровский)]
• [www.russian-inok.org/page.php?page=way1&dir=way&month=0404 Святитель Иона Ханькоуский]
• [www.orthodox.cn/saints/jonahpokrovsky/bishopjonah_ru.htm СВЯТИТЕЛЬ ИОНА, ЕПИСКОП ХАНЬКОУСКИЙ]
• [www.amurpravda.ru:82/articles/2006/06/24/2.html?print Иона, епископ Ханькоуский] // «АМУРСКАЯ ПРАВДА»
• [web.archive.org/web/20131016070518/srn-fareast.ucoz.ru/_ph/1/375741983.jpg Икона]

Отрывок, характеризующий Иона (Покровский)

Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.