Искусство Японии обладает богатым разнообразием стилей и средств выражения, включая гончарное искусство, скульптуру, живопись водяными красками и каллиграфию на шёлке и бумаге, ксилографию и гравюры укиё-э, кири-э, киригами, оригами, а также наиболее молодое направление — мангу — современные японские комиксы, и многие другие типы произведений искусств. Его история охватывает огромный период — от первых людей, населявших Японию примерно в 10 тысячелетии до нашей эры, до наших дней.
На протяжении долгих периодов своей истории Япония была изолирована от влияния внешнего мира и вслед за любым новшеством или идеей, случайно проникшими в неё извне, следовал новый период минимального контакта с другими культурами. С течением времени японцы выработали способность впитывать, имитировать и наконец ассимилировать подобные элементы пришлой культуры, таким образом обогащая собственные эстетические вкусы. Первые образцы высокого искусства начали создаваться в Японии в VII и VIII веках — одновременно с распространением Буддизма. В IX веке, когда японцы начали отстраняться от китайских веяний и развивать свои собственные формы выражения, как никогда прежде стали цениться секулярные искусства — наряду с искусствами религиозной направленности они процветали до конца XV столетия. Вслед за Войной Онин (1467–1477) в Японии наступил период политической, социальной и экономической смуты, длившийся около ста лет. В государстве, возникшим под началом Сёгуната Токугавы, организованная религия стала играть куда меньшую роль в повседневной жизни и основными видами искусств, сумевших сохраниться в ту эпоху, стали искусства секулярные.
Живопись — наиболее популярное средство выражения, существующее в Японии, к которому прибегают как любители, так и профессионалы. Вплоть до наших дней японцы предпочитали использовать для письма кисть, а не пишущие инструменты, и их мастерское владение кистевыми техниками вылилось в крайнюю чувствительность к ценностям и эстетике живописи. С ростом интереса к популярной культуре в период Эдо важной формой искусства стали оттиски на деревянных брусках — их техника была усовершенствована и отточена для производства цветных отпечатков. В этот период отмечается падение симпатии японцев к такому средству выражения как скульптура — она начинает ассоциироваться с религией и её применение уменьшается вместе с уменьшением роли Буддизма.
Японская керамика считается одной из лучших в мире, а её образцы включают в себя древнейшие артефакты японской культуры. Архитектурные предпочтения японцев выражаются в использовании натуральных материалов и четкой взаимосвязи между внутренними и внешними пространствами.
История искусства Японии
Искусство Дзёмон
Первые переселенцы, обосновавшиеся в Японии — народ Дзёмон (ок. 11000-300 года до н.э.), получивший своё имя по верёвочному орнаменту, украшавшему изготавливаемые ими сосуды. Они были кочевыми охотниками-собирателями, позже начавшими практиковать организованное земледелие и сумевшими построить города с населением в сотни, если не в тысячи человек. Их дома были примитивными постройками из дерева и соломы, чаще всего располагавшимися в земляных ямах для сохранения тепла. Они изготавливали богато украшенные керамические сосуды, глиняные фигурки догу и хрустальные украшения.
Искусство Яёй
Следующей волной переселенцев стал народ Яёй, названный так в честь района Токио, где были обнаружены останки их поселений. Эти люди, прибывшие в Японию примерно в 350 году до н.э., принесли с собой секреты культивации риса на заливных полях, производства медного оружия и бронзовых колоколов (дотаку), а также керамику, изготавливаемую на вращающемся колесе и обжигаемую в угольных печах.
Искусство Кофун
Третий период летоисчисления доисторической Японии — период Кофун (ок. 250—552 н.э.) представляет собой трансформацию культуры Яёй, вызванную либо внутренним развитием, либо влиянием извне. Период получил название в связи с большим количеством созданных в это время мегалитических курганов кофун. Во время этого периода различные группы людей объединились в политические союзы, в конечном итоге сформировав нацию. Типичные артефакты представлены бронзовыми зеркалами, символами политических союзов и глиняными скульптурами ханива, возводившимися возле курганов.
Искусство Асука и Нара
Искусство Хэйан
Искусство Камакура
Напишите отзыв о статье "Искусство Японии"
Примечания
Внешние ссылки
 |
|---|
| | | | Непризнанные и частично признанные государства |
|---|
| | | | </div> | </table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий Искусство Японии– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
|
