Йомен

Йомены, йоменри (англ. Yeomen, Yeomanry) — в феодальной Англии свободные мелкие землевладельцы, которые, в отличие от джентри, самостоятельно занимались обработкой земли.

Варианты этимологии, происхождения

Термин «Йомен» отличается известной неопределённостью. Считается, что в устной форме слово имеет хождение с раннего Средневековья, а в текстах находят упоминания начиная с двенадцатого столетия. Первые упоминания о «йоменах» находят в англо-германо-скандинавском эпосе Беовульф, создание которого датируется VII—VIII веком.

По распространённой версии, «йомен» трансформировалось от слова «янгмен» (англ. young man — молодой человек). Возможно слово относилось к свободнорожденным слугам, являвшим собой нечто среднее между эсквайром и пажом.

Роль и значение «йоменов» на исторической арене

Раннее Средневековье

Начиная с периода нормандского завоевания Англии в XI веке, и даже ранее, социальный статус индивидуума очень жёстко привязывается к количеству и степени владения землёй. И само понятие «йомена» начиная с тёмных веков обозначает человека, владеющего своим наделом по праву фригольда, копигольда или аренды.

Ядро йоменов составляли свободные крестьяне-фригольдеры (англ. free-holders — «свободные держатели») средневекового манора (см. Фригольд). Однако далеко не все йомены обладали землёй, что не мешало им принадлежать к своему классу. Они были «сервентами» в замках феодалов, но не уровня простой прислуги, а скорее уровня «мажордомов», «интендантов», управляющих. Хотя в целом класс йоменов, согласно раннему англо-саксонскому законодательству, определяется как «аристократическое» крестьянство.
Слой йоменов, оставаясь весьма размытым, согласно книге судного дня — первому серьёзному документальному источнику, складывался в своеобразный средний класс раннефеодальной Англии. Верхние слои йоменства поднимались до уровня мелкого дворянства, низшие слои оставались просто крестьянами. При этом, хоть и в разной форме, все йомены находились в манориальной (поместной) службе при короле или крупном феодале.
Но, и это принципиально важно, весь класс йоменов являлся классом лично свободных людей.

Во времена крестовых походов, йоменами начали называть молодых вооружённых слуг, подручных, зачастую, самих ставших всадниками, в окружении рыцаря. Что более точно отражало их статус, и отличало их, например, от пажей.

Суммируя, можно сказать, что к концу периода раннего Средневековья, «йоментри» оформилось в сословие, тремя неотъемлемыми атрибутами которого стали: личная свобода — незакрепощённость — в противоположность коттариям, вилланам, керлам, вооружённость, земельный участок, как правило, в частном владении.

Средние века и Новое время

Йомены в качестве пеших лучников (см статью Английский длинный лук) привлекались к службе в королевской армии. Особенно они хорошо зарекомендовали себя во время Столетней войны.

Во времена Генриха VII, в 1485 году, из них был сформирован гвардейский корпус. Тогда шла война алой и белой розы. Отряд йоменов, через десятилетия превратившийся в вышеназванный корпус, отчаянно бился в сражении «При Босворте». И заслужил честь стать «Отрядом личных телохранителей королевы» The Queen’s Body Guard of the Yeomen of the Guard.
Йомены этого корпуса дошли до наших времён в виде легендарных «мясоедов» (beefeaters — привратников и смотрителей Тауэрской Башни.

К XV веку йоменами стали называться все крестьяне, ведущие самостоятельное хозяйство, независимо от юридического статуса их держателя. В условиях дальнейшего развития товарно-денежных отношений слой йоментри стал размываться, поляризуясь на зажиточную верхушку и деревенскую бедноту. Тем не менее вплоть до середины XVII века йомены составляли основную массу английского крестьянства.

Из йоменов происходили Уильям Шекспир и Исаак Ньютон.

Во времена английской Гражданской войны йомены стали социальной базой парламентской армии. Столетие, последовавшее за революцией, и дальнейшее развитие капиталистических отношений, привели к почти полному исчезновению йоменов с исторической арены. Однако сам термин сохранился в названии иррегулярных воинских частей добровольцев (например, [samlib.ru/t/toder_o_j/impyom.shtml Имперская Йоменри])

Карл Маркс в «Капитале» описывает исчезновение класса йоменов как одно из условий первоначального накопления капитала в руках крупных земельных собственников:

Ещё в последние десятилетия 17-го века йомены, независимое крестьянство, были многочисленнее, чем класс арендаторов. Оно было главной силой Кромвеля и, по признанию самого Маколея, представляло выгодный контраст по сравнению с кутилами-дворянчиками и их слугами. Приблизительно в 1750-м году йомены исчезают, а в последние десятилетия 18-го века изглаживаются всякие следы общинной собственности землевладельцев

См. также

• Идальго
• Однодворцы
• Раджпуты

Отрывок, характеризующий Йомен

Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.