Каперское свидетельство

Каперское свидетельство (каперский патент, англ. Letter of Marque and Reprisal, фр. lettre de course) — во времена парусного флота правительственный документ, разрешающий частному судну атаковать и захватывать суда, принадлежащие неприятельской державе, а также обязывающий предоставлять их адмиралтейскому суду для признания призом и продажи. Охота за неприятельскими судами при наличии каперского свидетельства — каперство — считалось уважаемым занятием, сочетающим патриотический порыв и прибыль, в противоположность нелицензированному пиратству, осуждавшемуся повсеместно. Французы называли каперские свидетельства lettre de course, что привело к появлению слова «корсар». Под термином «Letter of Marque» иногда понимали и само каперское судно, неуклюжий грузовой корабль с прямым парусным вооружением, способный при необходимости принять на борт добычу, английским же словом «приватир» (англ. privateer) называли быстроходное судно с косым парусным вооружением, с сильной артиллерией и большой командой, предназначенное в первую очередь для морских сражений.

Каперское свидетельство позволяло пересекать морские границы государств в поисках вражеских кораблей.

Этимология английского названия

Староанглийское mearc, от германского *mark- — граница, межевой символ, от протоиндоевропейского *merǵ- — граница, предел.

Французское, от провансальского marca, от marcar — захватывать в качестве добычи.

Согласно Оксфордскому словарю английского языка, 2-е издание (Clarendon Press, 1989), первое письменно зафиксированное употребление выражения «letters of marque and reprisal» относится к 1354 году. Выражение встречается в законе, изданном в правление Эдуарда III, и означает «данное сувереном право применять силу против подданных враждебного государства для возмещения урона, нанесённого вражеской армией».

Ранняя история

В Средние века вооружённые частные корабли, пользуясь молчаливым согласием сеньора, если не по его распоряжению, регулярно нападали на торговые пути других держав. Так, например, Елизавета I получала долю от добычи, взятой Дрейком с испанских торговых судов (официально заявляя при этом, что не имеет отношения к деятельности Дрейка). Гуго Гроций в своём труде по международному праву «De Jure Praedae» (О праве добычи, 1604) оправдывал нападения голландцев на испанские и португальские суда.

Король Англии Генрих III впервые начал выдавать поручения, которые позже дадут основу каперским свидетельствам, в 1243 году. Эти ранние документы давались строго определённым лицам с тем, чтобы захватить врагов короля в море. Добыча при этом делилась между капером и королевской казной.

Первое настоящее каперское свидетельство появилось в 1295 году, в правление Эдуарда I. Согласно Гроцию, каперские свидетельства были сродни «частной войне», идея которой кажется странной современному человеку, но была распространена во времена, когда даже торговые суда вооружали для самозащиты.

Согласно сохранившемуся свидетельству, выданному в Англии в 1620 году, для получения такого документа судовладелец должен был обратиться в Адмиралтейский суд для оценки потерь, нанесённых ему неприятелем.

Выдача каперских свидетельств в военное время распространилась в Европе XVII века, когда большая часть европейских государств начала издавать законы, регулирующие выдачу таких документов.

Хотя частные поручения приватирам и каперские свидетельства первоначально различались юридически, к XVIII веку эта разница стало чисто технической. Конституция США дала Конгрессу власть выдавать каперские свидетельства, не оговаривая при этом отдельных поручений для каждого получателя.

Выдача и правовые последствия каперского свидетельства

Процедура выдачи каперских свидетельств и выдающий их орган власти менялись в зависимости от времени и места. В американских колониях, например, их выдавали губернаторы именем короля. Во время Войны за независимость эта привилегия перешла вначале к органам власти отдельных штатов, затем к штатам и Континентальному конгрессу, а после принятия конституции каперские свидетельства стали выдавать Конгресс и президент. Для получения свидетельства судовладелец указывал в прошении название, описание, тоннаж и вооружение корабля, имя и место жительства владельца, расчётную численность команды, а также давал обязательство строго соблюдать законы страны и условия международных договоров. Каперское свидетельство «привязывалось» к судну, а не к его капитану, и часто указывало, в течение какого периода времени и на каких противников можно нападать. Например, во время Второй берберийской войны президент Мэдисон дал разрешение бригу «Grand Turk» из Салема действовать против «алжирских судов, государственных или частных». Интересно, что владелец брига не успел воспользоваться этим разрешением, поскольку оно было выдано в тот же самый день, когда война для США окончилась — 3 июля 1815 года.

Каперское свидетельство превращало частное торговое судно в морскую вспомогательную единицу. Капер пользовался защитой законов военного времени. В случае, если команду капера захватывал противник, её члены считались военнопленными; без свидетельства таких пленников считали пиратами «в состоянии войны со всем миром», преступниками, которых чаще всего вешали.

Поэтому морские разбойники того времени нередко пользовались преимуществами «удобных флагов». Француз ирландского происхождения Люк Райан и его лейтенанты за два года командовали шестью разными судами под флагами различных стран, воюющих на противоположных сторонах. Братья Лафит из Нового Орлеана пользовались каперскими свидетельствами, полученными за взятки у чиновников центральноамериканских правительств и у правительства независимого Техаса, чтобы прикрыть грабежи видимостью законности.

Судебное освидетельствование и отзыв свидетельства

Каперское свидетельство обязывало капера предоставлять захваченные суда и груз адмиралтейскому суду своей или союзной державы для освидетельствования. Руководствуясь призовым правом, суд решал, является ли каперское свидетельство действительным и принадлежали ли захваченные судно или груз вражескому государству (что было не всегда легко определить, поскольку часто использовались «ложные» флаги). В случае положительного решения суда добыча шла на продажу, а вырученные деньги делились между хозяином и командой каперского судна. Без решения суда прежний хозяин судна и груза мог потребовать их возврата и возмещения убытков.

Во время гражданских войн, в случае разделённой верховной власти, часто возникали вопросы о действительности каперского свидетельства. Английский суд, например, отказывался признавать свидетельства, выданные в мятежной Ирландии в правление Якова II, и повесил восемь капитанов-приватиров как пиратов.

Во время Гражданской войны в США северяне обвинили в пиратстве команду капера «Savannah», поскольку не признавали Конфедерацию независимым государством. Осуждённым был вынесен смертный приговор, впрочем, отменённый, когда лидер южан Джефферсон Дэвис пообещал казнить по одному пленному офицеру северян за каждого повешенного капера Конфедерации. После этого с экипажем корабля обращались как с военнопленными.

Условия свидетельства также обязывали капера соблюдать законы военного времени, выполнять обязательства международных договоров (не нападать на нейтральные суда) и, в особенности, обращаться с пленниками так вежливо и гуманно, насколько это возможно без угрозы для экипажа капера. При невыполнении этих условий адмиралтейский суд мог аннулировать каперское свидетельство, отказать в выплате призовых денег и даже взыскать с команды капера компенсацию за вред, причинённый пленникам.

Отмена каперства

Нередко две страны заключали договор об отказе от каперства, как систематически поступали, например, Англия и Франция, начиная с 1324 года. Тем не менее, каперство в следующие 500 лет появлялось в каждой войне, где эти две страны участвовали на противоположных сторонах.

Бенджамин Франклин в 1792 году попытался убедить Францию перестать выдавать каперские свидетельства, однако попытка потерпела неудачу, когда вновь началась война с Британией. В конце концов, после конгресса, положившего конец Крымской войне, семь европейских государств подписали Парижскую декларацию 1856 года, запрещающую каперство. Позже к ним присоединились ещё 45 стран, что означало конец каперства во всём мире. США не присоединились к декларации, поскольку выступали за защиту всей гражданской собственности в открытом море. Несмотря на подписание конвенции, выдача каперских свидетельств продолжалась. В 1879 году, в начале Второй тихоокеанской войны Боливия выдавала каперские свидетельства всем желающим, поскольку в это время у Боливии не было своего флота, и флот Чили постоянно угрожал ей.

Каперские свидетельства в XXI веке

Статья 1 Конституции США упоминает право выдавать каперские свидетельства (в Секции 8) как одно из перечисленных правомочий Конгресса, наравне с властью объявлять войну. Поскольку США не подписали декларацию о запрете каперства, теоретически Конгресс может и по сей день выдавать каперские свидетельства.

На практике США не выдали ни одного каперского свидетельства с XIX века. Статус противолодочных дирижаблей в начале Второй мировой войны находился под большим вопросом. Хотя дирижаблям «Resolute» и «Volunteer» иногда приписывают «статус приватира», Конгресс не выдавал им соответствующего поручения, а президент не подписывал его.

Вопрос о каперских свидетельствах поднимал конгрессмен Рон Пол после событий 11 сентября 2001 года и повторно 21 июля 2007 года. Террористическим атакам было дано определение «воздушного пиратства», и в Конгресс был внесён «Акт о каперских свидетельствах 2001 года» (англ. Marque and Reprisal Act of 2001). В случае принятия закон дал бы президенту власть использовать каперские свидетельства против определённых террористов вместо использования их против другого государства. При этом подчёркивалось, что с терроризмом, как и с пиратством, трудно бороться традиционными военными средствами. Конгрессмен Пол также выступал за использование каперских свидетельств в борьбе против сомалийских пиратов (15 апреля 2009 года). Тем не менее, законопроекты Пола не получили силы закона.

См. также

• Рейдеры
• Каперы
• Репрессалии
• Жан Бар
• Фрэнсис Дрейк
• Жан Лафит
• Генри Морган
• Робер Сюркуф

Источники

• William C. Davis, The Pirates Laffite: the treacherous world of the corsairs of the Gulf (Orlando, Fla.: Harcourt, 2005)
• Ralph M. Eastman, Some Famous Privateers of New England, (Boston, Privately printed by State Street Trust Company, 1927)
• Geoffrey Footner, Tidewater Triumph: The Development and Worldwide Success of the Chesapeake Bay Pilot Schooner (Mystic, Conn: Mystic Seaport Museum 1998)
• Grotius, De Iure Praedae Commentarius (Commentary on the Law of Prize and Booty)(Oxford: Clarendon Press 1950)
• Donald Petrie, The Prize Game: lawful looting on the high seas in the days of fighting sail (Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 1999)
• William Morrison Robinson, Jr., The Confederate Privateers (Columbia, S.C.: University of South Carolina Press, 1928)
• Lord Russell of Liverpool, The French Corsairs, (London: Robert Hale, 2001)
• Carl E. Swanson, Predators and Prizes: American Privateering and Imperial Warfare, 1739-1748 (Columbia, SC: U. South Carolina Press, 1991)
• Francis Upton, Upton's Maritime Warfare and Prize (New York: John Voorhies Law Bookseller and Publisher, 1863)

Отрывок, характеризующий Каперское свидетельство

– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.