Карниолин-Пинский, Матвей Михайлович

Матвей Михайлович Карниолин-Пинский
Род деятельности:	юриспруденция, публицистика, литературная критика.
Место рождения:	Сосницкий уезд Черниговская губерния Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Место смерти:	Санкт-Петербург Российская империя
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Матве́й Миха́йлович Карнио́лин-Пи́нский (23 ноября 1796 Сосницкий уезд Черниговское наместничество Российская империя — 21 декабря 1866 Санкт-Петербург) — русский юрист, сенатор, действительный тайный советник. Известен главным образом как участник первых политических процессов против революционеров.

Биография

Родился в семье врача Черниговской губернии. Получил образование в Смоленской гимназии и как лучший выпускник направлен на учёбу на казённый счёт в Главный педагогический институт в Санкт-Петербурге.

В 1816 году после окончания института назначен учителем в Симбирскую гимназию, где до 1818 преподавал естественную историю, технологию, коммерческие науки, в 1818—1820 — всемирную историю, географию и статистику и в 1821—1823 — логику и риторику. В 1821 году вступил в масонскую ложу «Ключи к добродетели».

В 1823 году переехал в Москву, где стал преподавать словесность в Московском (Лефортовском) кадетском корпусе и Московском театральном училище. В 1825 году, по совместительству, поступил на службу в канцелярию московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына.

В 1827 году получил должность стряпчего по уголовным делам. Во второй половине 20-х гг. сблизился с литературными и театральными кругами Москвы, писал стихи и критические статьи в московские журналы, сотрудник «Сына отечества». Встречался в московских салонах и был близко знаком с А. С. Пушкиным

В 1831 году по протекции министра юстиции империи Д. В. Дашкова, переведён в Санкт-Петербург в Департамент Министерства юстиции на должность начальника отделения, а через 5 лет назначен за обер-прокурорский стол (помощником обер-прокурора) в 3-м департаменте Сената. В 1838 году назначен обер-прокурором 3-го Департамента.

Принимал участие в работе комиссий по составлению проекта нового Уложения о наказаниях, проекта Устава уголовного судопроизводства и прочих законодательных актах. С 1845 года директор департамента Министерства юстиции.

В сентябре 1850 года получил чин тайного советника и место сенатора. С 1862 года первоприсутствующий в 1-м отделении 5-го департамента Правительствующего сената.

По должности сенатора участвовал в рассмотрении следственных дел в 1861 году — революционера М. И. Михайлова и в 1864 году — революционного демократа Н. Г. Чернышевского с объявлением приговора. Член Верховного уголовного суда в 1866 году по делу Д. В. Каракозова и других.

Участие в громких политических процессах создало Карниолину-Пинскому репутацию, по выражению Герцена, инквизитора. И. С. Аксаков указывал, что Карниолин-Пинский «способен делать самые жестокие вещи ради выполнения закона». Сенатор Есипович характеризовал Карниолина-Пинского как «человека жёлчного, сурового, беспощадного».

В апреле 1866 года назначен первоприсутствующим в Уголовном кассационном Департаменте, а также в Общем собрании кассационных департаментов Правительствующего сената. Удостоен ряда российских орденов до ордена Святого Александра Невского включительно.

Умер 21 декабря 1866 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.

Личная жизнь

Карниолин-Пинский с 1833 года был женат на Надежде Ивановне Стародубской (1816—1887), добрачной дочери актрисы Е. С. Семёновой и сенатора князя И. А. Гагарина. Свою фамилию она получила от предков Гагариных — князей Стародубских.

Прожив с мужем три года, Стародубская уехала к матери в Москву, после чего супруги стали жить раздельно. Когда, спустя какое-то время, Карниолину-Пинскому стало известно, что жена сошлась с неким московским купцом и прижила от него несколько детей, сданных потом в приют, он возбудил уголовное преследование в отношении Стародубской. В 1845 году, когда Надежда Ивановна снова забеременела, по настоянию мужа она была разыскана и подвергнута медицинскому освидетельствованию, которое подтвердило беременность. Матвею Михайловичу удалось получить развод.

Бракоразводный процесс был громким, обсуждался в тогдашнем обществе. Несмотря на заступничество матери, использовавшей свои связи известной актрисы для облегчения участи дочери, Надежда Ивановна Пинская в 1857 году была признана виновной в нарушении супружеской верности и приговорена к заключению в монастырь.

Литература

Аксёнов М. В. Сенатор Матвей Михайлович Карниолин-Пинский (1796—1866) : Опыт описания его жизни и деятельности, с прил. силуэта и автографа. — Смоленск : Смолен. губ. стат. ком., 1910. — 32 с. + ил. [Отдельный оттиск из «Памятной книжки Смоленской губернии» на 1911 год.]

Ссылки

• az-libr.ru/index.shtml?Persons&A0G/42c75954/index

Отрывок, характеризующий Карниолин-Пинский, Матвей Михайлович

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.