Катастрофа Ил-12 под Биробиджаном

Рейс 10 Аэрофлота
Ил-12 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	18 декабря 1957 года
Время	около 12:35 МСК
Характер	Сваливание в штопор
Причина	Отказ руля направления и потеря управления в условиях турбулентности
Место	30 км З Биробиджана, гора Поктой, Еврейская АО (РСФСР, СССР)
Координаты	48°52′49″ с. ш. 132°30′16″ в. д.48.88028° с. ш. 132.50444° в. д. / 48.88028; 132.50444
Воздушное судно
Модель	Ил-12 (Ил-12П)
Авиакомпания	Аэрофлот (Восточно-Сибирское ТУ ГВФ, 134 АТО)
Пункт вылета	Новый, Хабаровск
Остановки в пути	Магдагачи Кадала, Чита Иркутск
Пункт назначения	Внуково, Москва
Рейс	10
Бортовой номер	СССР-Л1309
Дата выпуска	28 февраля 1947 года
Пассажиры	22
Экипаж	5
Погибшие	27 (все)

См. также: Рейс 10

Катастрофа Ил-12 под Биробиджаном — авиационная катастрофа самолёта Ил-12 компании Аэрофлот, произошедшая в пятницу 18 декабря 1957 года в 30 километрах западнее Биробиджана, при этом погибли 27 человек.

Самолёт

Ил-12 (встречается также обозначение модели Ил-12П) с заводским номером 30015 и серийным 015 был выпущен заводом «Знамя Труда» (Москва) 28 февраля 1947 года. Авиалайнер получил бортовой номер СССР-Л1309 и был передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое в свою очередь направило его изначально во Внуковский авиаотряд МУТА. Но уже в апреле того же года борт Л1309 был переведён в 1-Иркутский (134-й) авиатранспортный отряд Восточно-Сибирского территориального управления гражданского воздушного флота. Общая наработка самолёта составляла 10 436 лётных часов.

Экипаж

• Командир воздушного судна — Лопатников Василий Ефимович
• Второй пилот — Ситов Борис Андреевич
• Бортмеханик — Бельков Александр Михайлович
• Бортрадист — Михеев Борис Бошхоевич
• Стюардесса — Николенко Вивия Петровна

Катастрофа

Самолёту предстояло выполнить пассажирский рейс 10 из Хабаровска в Москву и первой промежуточной посадкой в Магдагачи, а в Иркутске предстояла смена экипажа. В 11:10 Ил-12 по указанию диспетчера встал на перроне по ветру, после чего началась посадка пассажиров. Небо над аэропортом в это время было затянуто средней облачностью, метель, температура воздуха −13 °C, видимость 4,5 километра, а также, что особенно важно, дул северо-восточный порывистый ветер, скорость которого составляла 20 м/с, а в порывах достигала 24 м/с. На борт сели 22 пассажира, после чего в 11:45 экипаж запросил разрешение следовать к стартовой позиции. Однако авиадиспетчер сперва спросил, установлена ли на руль поворота струбцина. В ответ было доложено, что все струбцины сняты, после чего экипаж попытался получить разрешение следовать к началу взлёта без установки струбцин. Но диспетчер настойчиво потребовал струбцину всё-таки установить. Прошло некоторое время, после чего экипаж повторно доложил, что они готовы следовать к стартовой позиции. Диспетчер решил, что экипаж поставил струбцину, а потому дал разрешение следовать к началу полосы. Однако, согласно показаниям очевидцев, струбцина на самом деле не была установлена. Стоянка на предварительном старте заняла 5 минут, по истечении которых экипаж доложил о проведении контроля согласно карты обязательных проверок, после чего запросил разрешение на взлёт. Когда это разрешение было получено, в 11:58 борт Л1309 выполнил взлёт в северо-восточном направлении (курс 52°).

После взлёта самолёта руководитель полётов спросил у экипажа об условиях взлёта, однако ответа не получил. Когда руководитель полётов ещё раз вызвал борт Л1309, то экипаж ответил лишь «не мешайте», однако затем всё же доложил: «Очень плохие, очень плохие». В это время на посадку заходил Ил-12 борт Л1346 (заводской 30056), экипаж которого увидел борт Л1309, при этом тот не выходил из зоны аэропорта, а наоборот — следовал по траектории захода на посадку и уже находился в зоне четвёртого разворота. Выполнив медленный доворот почти без крена, авиалайнер потом вернулся на траекторию маршрута. На основании показаний экипажа Л1346 можно сделать вывод, что после взлёта экипаж борта Л1309 обнаружил, что у них неисправность в органах управления самолётом, поэтому командир самолёта Лопатников, не докладывая о случившемся руководителю полётов, принял решение вернуться в аэропорт вылета, но в районе четвёртого разворота уже передумал и решил продолжить полёт.

В 12:06 экипаж перешёл на связь с главным командно-диспетчерским пунктом (ГКДП), а в 12:24 наконец сообщил о неисправности на борту, доложив, что отказало управление рулём направления. Диспетчер спросил, какое решение принял экипаж, на что командир Лопатников сообщил, что возвращаться в Хабаровск не будет из-за сильного ветра («у вас садиться нельзя из-за сильного ветра»), а вместо этого направляется в Архару. Когда диспетчер ГКДП сообщил об этом в Хабаровский районный диспетчерский центр, то там руководитель полётов также принял решение, что Л1309 должен следовать в Архару. При этом диспетчер в Хабаровском центре не следил за полётом рейса 10 по радиолокатору. В 12:35 экипаж передал, что они прошли Биробиджан в 12:32 на высоте 2100 метров. Диспетчер не стал уточнять условия полёта и характер неисправности на борту, вместо этого дав указание переходить на радиосвязь по УКВ. Это был последний радиообмен с рейсом 10. После этого экипаж на связь уже не выходил и на вызовы не отвечал. Поиски самолёта ничего не дали, поэтому он был объявлен пропавшим без вести.

В июне 1958 года на северо-западном склоне горы Поктой и в 30 километрах западнее Биробиджана был замечен полностью разрушенный и сгоревший авиалайнер, в котором был опознан пропавший борт Л1309. 15 июня место происшествия было осмотрено следственной комиссией. Войдя в снижение по спирали, Ил-12 с работающими двигателями под углом 85° и с правым креном врезался в склон сопки крутизной 45°, при этом все 27 человек на борту погибли. По имеющимся данным, это крупнейшая авиакатастрофа в Еврейской автономной области.

Расследование

Как было установлено комиссией, ранее в тот же день в Хабаровском аэропорту у самолёта Ил-12 борт Л1330 (заводской 30051) резкий порыв ветра неожиданно отклонил руль направления. Когда авиалайнер осмотрели, то обнаружили, что у него разорвало трубу руля поворота между качалкой и корневой нервюрой, а заодно повредило кницы и профиль жёсткости у среднего узла крепления руля. В момент отклонения руля борт Л1330 стоял относительно направления ветра так же, как позже встанет на перроне борт Л1309. На основании этого случая, а также доклада экипажа через 26 минут с момента вылета, комиссия пришла к выводу, что у борта Л1309 во время стоянки и следовании к началу взлёта из-за воздействия порывов ветра также разрушило трубу руля направления, а уже в полёте разрушило средний узел крепления руля к килю. Так как, вероятно, при этом разрушило кницы и профиль жёсткости в узле подвески кронштейна руля, а ось руля при его поворотах вокруг нижней обломанной части трубы сместилась, то это могло привести к перекомпенсации руля направления, то есть пружинный компенсатор перестал автоматически отклоняться. Таким образом, во время полёта произошёл отказ руля направления, из-за чего самолёт частично потерял управление, а так как полёт проходил в условиях сильной болтанки, то этого уже было достаточно для выхода самолёта из-под контроля экипажа.

Когда через 7 месяцев авиалайнер был найден, то комиссия при его осмотре обнаружила, что трубу руля скрутило и разрушило, то есть характер её повреждений был такой же, как и у Л1330. Таким образом, выводы комиссии об отказе руля направления из-за воздействия порывов ветра были полностью подтверждены.

Виновными в катастрофе были признаны заместитель командира 198-го объединённого авиаотряда по движению, начальник ЛЭРМ и руководитель полётов, которые знали о поломке борта Л1330, но не стали давать указания прекратить вылеты самолётов и проверить техническое состояние их [самолётов] органов управления. Всё, чем они ограничились, так это указанием авиадиспетчерам аэропорта разрешать самолётам выруливать на старт только при условии установки струбцин, но не контролировали выполнение этого указания. Также авиадиспетчеры, имея необходимые радиолокационные средства, не следили за полётом рейса 10 и не контролировали его, когда тот оказался в сложных условиях. В свою очередь командир экипажа Лопатников не выполнил указание диспетчера об установке струбцины, в результате чего во время выруливания по аэродрому у его самолёта был повреждён руль направления, то есть вылет выполнялся с неисправным рулём направления.

См. также

• Катастрофа Ил-12 под Акшой — выполнял обратный рейс (Москва — Хабаровск)

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-12 под Биробиджаном

Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.