Катастрофа Як-40 в Шереметьеве

Рейс 9651 Вологодского АП
Як-40 Вологодского АП
Общие сведения
Дата	9 марта 2000 года
Время	08:42 MSK
Характер	Сваливание при взлёте
Причина	Обледенение, отказ двигателя
Место	в 1200 м от ВПП аэропорта Шереметьево, Москва (Россия)
Координаты	55°58′28″ с. ш. 37°25′20″ в. д.55.97444° с. ш. 37.42222° в. д. / 55.97444; 37.42222
Погибшие	9 (все)
Воздушное судно
Модель	Як-40Д
Авиакомпания	Вологодское авиапредприятие
Пункт вылета	Международный аэропорт Шереметьево, Москва (Россия)
Пункт назначения	Международный аэропорт Борисполь, Киев (Украина)
Рейс	VGV9651
Бортовой номер	RA-88170
Дата выпуска	5 мая 1976 года
Пассажиры	4
Экипаж	5
Выживших	0

Катастрофа Як-40 в Шереметьеве — авиационная катастрофа , произошедшая утром в четверг 9 марта 2000 года в аэропорту Шереметьево (Москва). Авиалайнер Як-40Д Вологодского АП совершал рейс VGV9651 по маршруту Москва—Киев, но, едва оторвавшись от ВПП аэропорта Шереметьево, самолёт рухнул на землю и полностью разрушился. Погибли все находившиеся на его борту 9 человек (4 члена экипажа и 5 пассажиров), в том числе основатель компании «Альянс» Зия Бажаев и журналист Артём Боровик, в связи с чем эта авиакатастрофа известна как «Катастрофа Артёма Боровика».

Самолёт

Як-40 (регистрационный номер RA-88170, заводской 9620847, серийный 47-08) был выпущен Саратовским авиационным заводом 5 мая 1976 года. Авиалайнеру присвоили бортовой номер CCCP-88170 и передали МГА СССР, которое к 13 мая направило его в Управление учебных заведений в Бугурусланское лётное училище гражданской авиации. 2 октября 1981 года самолёт перенаправили в Вологодский объединённый авиаотряд Ленинградского УГА. В сентябре 1993 года борт RA-88170 начал эксплуатироваться в составе Вологодского авиапредприятия (образовано на базе Вологодского ОАО), а в 1994 году на Саратовском авиазаводе был переоборудован в Як-40Д (запас топлива увеличен до 6 тонн). С августа 1997 года по июнь 1998 года сдавался в лизинг авиакомпании «Аэротэкс», после чего вернулся обратно. Оснащён тремя двигателями АИ-25 ЗМКБ «Прогресс» имени А. Г. Ивченко. На день катастрофы налетал 21428 часов и совершил 20497 циклов «взлёт-посадка». Остаток ресурса составлял 1932 часа 35 минут и 1 год 4 месяца^[что?].

Экипаж и пассажиры

Экипаж самолёта состоял из 5 человек. Его состав был таким:

• Командир воздушного судна — 37-летний Сергей А. Якушин. Пилот 1-го класса, на самолётах Як-40 с 1985 года, налетал на Як-40 6728 часов.
• Второй пилот — 31-летний Эдуард А. Могуев.
• Бортинженер — 44-летний Василий Г. Наволоцкий.

В салоне самолёта работали две стюардессы:

• Светлана Г. Корягина — жена гендиректора а/к «Аэротэкс».
• Евгения А. Яковлева — дочь президента а/к «Аэротэкс».

Согласно официальным документам, Корягина и Яковлева были записаны в задание на полёт, не имея при этом соответствующей подготовки стюардессы или флайт-менеджера.

Также на борту находились 4 пассажира:

• Зия Бажаев — основатель и президент компании «Нефтяной альянс».
• Николай А. Текстов и Андрей В. Cичкарь — его помощники.
• Артем Боровик — журналист, президент холдинга «Совершенно секретно».

Катастрофа

При взлёте на высоте не более 15 метров и скорости 230 км/час самолёт вошёл в режим сваливания, сопровождающийся неуправляемым креном влево, после чего столкнулся с землёй в 1200 метров от места начала разбега по ВПП и разрушился.

Из рассказа работника аэропорта Шереметьево Ивана Защеринского: «Я шёл на работу за стоянками, перпендикулярно тому месту, где упал самолет. Як-40 привлёк мое внимание тем, что он взлетал, как иностранный самолет, — круто вверх. При этом из сопла левого движка у него вырывалось красно-жёлтое пламя. Самолёт шёл тогда в наборе высоты. Через две секунды вдруг стал плавно крениться влево. Показалось, что он начал делать левый вираж на здание „Шереметьево-2“. Машина ударилась о землю левым крылом, затем носом. Потом — взрыв керосина, но ничего практически не горело, только чёрные клубы дыма долго висели над обломками самолета, поскольку ветра практически не было».

Причины катастрофы

Причиной катастрофы, по мнению сотрудников Межгосударственного авиационного комитета (МАК), стало сочетание двух факторов: ошибки пилота, производившего взлёт с закрылками, выпущенными на 11° вместо положенных 20, а также халатность технических служб, которые не произвели обработку самолёта антиобледенительной жидкостью. Решающей причиной катастрофы была признана ошибка экипажа. Вспышки в двигателях, наблюдаемые очевидцами, были проявлением помпажа в условиях потери самолетом скорости.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Як-40 в Шереметьеве

Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.