Китайская поэзия

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Китайская поэзия — одна из древнейших национальных поэтических традиций в мире. Традиционная поэзия Китая, известная на протяжении трёх тысячелетий, разделена на «ши» (кит. 詩), «цы» (кит. 詞) и «цюй» (кит. 曲), а также «фу» (кит. 賦). С начала XX века существует также развитая поэзия, основанная на западной традиции. Все традиционные формы китайской поэзии рифмованы, но не все рифмованные тексты в древнем Китае классифицированы как поэзия — например, строки из «Книги Перемен» часто рифмованы, но это не рассматривается как поэзия.

Ранняя поэзия

Могло бы быть большее число важных антологий ранней поэзии в древнем Китае. Однако, с того времени, как по приказу Цинь Шихуанди конфуцианские книги были сожжены, самые ранние, сохранившиеся до настоящего времени, антологии — это Ши-Цзин и Чу цы, датируемые периодами Вёсен и Осеней и периодом Борющихся царств, соответственно. Ши-Цзин была первой основной сохранившейся коллекцией китайских стихотворений, включающая аристократические поэмы (оды) и более простые, возможно происходившие из народных песен. Они в основном собраны в строки.

Второй, более лиричной и романтичной антологией была Чу цы («Песни царства Чу»), пополнившая список первоначальных поэм, которые приписываются Цюй Юаню и его последователю Сун Юю. Эти поэмы собраны в строки неправильной длины, в стиле, преобладающем в царстве Чу.

Классическая поэзия

В период династии Хань, тип лирических произведений «Чу цы» был включен в «фу». В период шести династий «фу» сохранили основной поэтический жанр и вместе с «ши» образовали сдвоенные колонны китайской поэзии до того, пока «ши» не стали доминировать в период династии Тан.

С периода династии Хань процесс, аналогичный тому, что привёл к появлению «Ши цзин», обусловил появление юэфу (кит. 樂府). Многие из них состоят из пяти или семи строк. Эти две формы «ши» доминировали в китайской поэзии до современного периода. Они разделены на гуши и цзиньтиши. Последняя более строгая форма была развита в период династии Тан с правилами, регулирующими структуру стихотворений. Самыми великими писателями гуши и цзиньтиши были Ли Бо и Ду Фу соответственно.

К концу династии Тан лирика в жанре «цы» стала более популярной. «Цы» буквально новая лирическая составляющая для соответствия находящемуся тону. Каждый из тонов имеет музыку, которая часто потеряна, но сохраняет ритм несравненного тона. Каждая из «цы», написанная под ярлыком «К тону», соответствует ритму и рифме тона, и может или не может быть пропета. Обычно близко ассоциируемые с династией Сун, «цы» часто выражали чувства, желания, которые адаптированные к персоне, но наиболее яркие представители этой формы (такие как Ли Хоучжу и Су Ши) использовали это для выражения самых разных вещей.

В связи с тем, что «цы» после династии Сун постепенно становились более литературными и неестественными, развивалась китайская поэзия жанра «саньцюй» (кит. 散曲) — более свободная форма, основанная на новых популярных песнях.

Поздняя классическая поэзия

После династии Сун, «ши» и «цы» продолжали сочиняться до конца имперского периода. Однако, по некоторым причинам эти работы меньше рассматривались, чем те, которые были при династии Тан.

Во-первых, китайская литература оставалась в страхе перед предшественниками: писатели и читатели ожидали, что новые работы не выдержат сравнения с ранними мастерами. Во-вторых, общий ответ традиции поздних поэтов, которую они унаследовали, было создавать работу, которая была более изысканной и иносказательной. В итоге, поэмы имели тенденцию казаться вычурными или просто затрудняющими понимание современными читателями. В-третьих, рост населения, повышении грамотности, широкое распространение печатных работ и более полное архивирование очень увеличило объём работы для обдумывания и сделало это трудным для распознавания и оценки этих хорошо написанных произведений. Наконец, в 1920-е годы начался рост литературы на языке, близком к разговорному, особенно оперы и романов, которые стали главными средствами выражения культуры.

Современная поэзия

Современные китайские поэмы (кит. 新詩 — «новая поэзия») обычно не следуют различным предписанным образцам. Поэзия была революционизирована после Движения 4 Мая, когда писатели пытались использовать местные стили, которые были ближе к разговорному языку (байхуа), нежели к предписываемым формам. В начале XX века такие поэты как Сюй Чжи-мо, Го Можо и Вэнь Идо пытались разрушить китайскую поэзию от прошлых соглашений, соответствовавших моделям Вестерн. Например, Сюй сознательно следовал стилю поэтов-романтиков.

В пост-революционный коммунистический период, такие поэты, как Ай Цин употребляли более либеральные строки и прямой стиль, которые были широко распространены. В современном поэтическом виде самые влиятельные поэты в группе под названием «Туманные поэты» использовали косвенные намеки и упоминания. Среди «Туманных поэтов» выделяются Шу Тин, Бэй Дао, Гу Чэна, До До и Ян Лянь, большинство из которых были изгнаны в ссылку после событий на площади Тяньаньмэнь 1989 года. Особый случай — это «Туманный поэт» Хай Цзы, который стал знаменитым после самоубийства.

См. также

• Устойчивые образы китайской поэзии

Литература

• Антология китайской поэзии. М., 1957. Т.1-4.
• Новая поэзия Китая. М.,1959.
• Бадылкин Л. Е. О классической пейзажной лирике // Народы Азии и Африки, № 5, 1975.
• Воскресенская Д. Н. Китайский палиндром и его жизнь в литературе // Народы Азии и Африки. 1971, № 1.
• В поисках звезды заветной : Китайская поэзия первой пол. XX в. / Сост., вступ. ст., заметки об авт. и примеч. Л. Е. Черкасского. — М.: Худож. лит., 1988. ISBN 5-280-00370-0
• Завадская Е. В.. Изображение и слово (стихи о живописи — особый жанр китайской поэзии) // Жанры и стили литератур Китая и Кореи, М., 1969.
• Дождливая аллея. Китайская лирика 20-х и 30-х годов. Предисловие и переводы Л.Черкасского. М.,1969.-199 с.
• Карапетьянц А. М. Начало и фиксация стихотворной традиции в Китае // X Научная конференция «Общество и государство в Китае». М., 1979.
• Китайская классическая поэзия. В пер. Л. З. Эйдлина. М., 1975.
• Китайская пейзажная лирика. Стихи, поэмы, романсы, арии. М., 1984.
• Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М., 1977.
• Китайская поэзия военных лет, 1937—1949. — М. : Наука, 1980. — 270 с.
• Китайская поэзия в переводах Льва Меньшикова / Предисловие И. Ф. Поповой. Ответственный редактор И. А. Алимов. СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2007. — 304 с.
• Кравцова М. Е. Поэзия древнего Китая. Опыт культурологического анализа. СПб., 1994. — 544 с.
• Крюков В. М. Первое китайское стихотворение? // Научная конференция "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М., 1986. Ч.1.
• Лисевич И. С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1969.
• Молодые поэты Китая: Бэй Дао, Гу Чэн, Чэн Цяньцзы, Лэй Шуянь, Хань Шань//Звезда. Л., 1990.-№ 11. — с. 68-70.
• Пятая стража. Китайская лирика в 30-40-е годы. — М.: Наука, 1975.
• Серебряков Е. А. Китайская поэзия X—XI вв. (жанры ши и цы). Л., 1979.
• Трудны сычуаньские тропы : Из кит. поэзии 50-х и 80-х гг. / Пер. с кит. Л. Черкасского, — М. : Радуга, 1987, — С. 199.
• Черкасский Л. Е. Новая китайская поэзия 20-30 е годы. М. Наука, — 496 с.
• Twentieth century Chinese poetry. An anthology translated and edited by Kaiyu Hsu. New-York, 1964.
• Wolfgang Kubin: Geschichte der chinesischen Literatur, Band 1 // Die chinesische Dichtkunst. K.G. Saur, München, 2002. ISBN 3-598-24541-6
• Haft Lloyd. The Chinese Sonnet. Meanings of a Form. Leiden, 2000.

Отрывок, характеризующий Китайская поэзия

– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.