Колычёв, Степан Алексеевич

Степан Алексеевич Колычёв
Род деятельности:	дипломат
Дата рождения:	15 июля 1746(1746-07-15)
Подданство:	Российская империя
Дата смерти:	14 мая 1805(1805-05-14) (58 лет)
Отец:	Алексей Степанович Колычёв
Супруга:	Наталья Захаровна Хитрово
Награды и премии:

Степан Алексеевич Колычёв (15 июля 1746 — 14 мая 1805) — высокопоставленный русский дипломат при Павле I, действительный тайный советник, в начале правления Александра I — вице-канцлер.

Биография

Один из последних представителей рода Колычёвых, некогда боярского. Родился в 1746 году в семье секунд-майора Алексея Степановича Колычёва. Приходился троюродным братом Надежде Осиповне Пушкиной, матери поэта. Его дед, герольдмейстер и президент Юстиц-коллегии Степан Андреевич Колычёв, был сподвижником Петра I.

В 14 лет Степан Алексеевич Колычёв был принят на службу в Измайловский полк в чине капрала. В 1765 году унтер-офицер, а затем вахмистр конной лейб-гвардии, в 1769 году поручик армии.

В 1770 году граф Панин, приятель Алексея Колычёва, пригласил его сына на дипломатическую службу и направил посланником в Гаагу. Предполагалось, что дипломатическую службу юноша будет сочетать с учёбой. 15 месяцев Степан Колычёв посещал лекции в Лейденском университете, а затем через Париж и Лондон вернулся в Россию.

Из России его снова направили в Париж, советником посольства, а через пять лет перевели в Неаполь. Поскольку русская миссия в Неаполе так и не открылась, Колычёв не выполнял никакой дипломатической работы в течение года, вместо этого путешествуя по Италии, а в 1782 году, после возвращения в Санкт-Петербург был произведён в камер-юнкеры. Год спустя его снова отправили в Гаагу, теперь уже в ранге чрезвычайного и полномочного министра. По ходу службы в Гааге Колычёв представлял российскую императрицу в примирении между Генеральными штатами и императором Иосифом II в вопросе о судоходстве по реке Шельда. В 1789 году он был награждён орденом Св. Владимира II степени и назначен камергером. В феврале 1793 года ему пришлось покинуть Гаагу, захваченную французской армией.

По возвращении в Россию Колычев на почве «своего необыкновенного таланта к скрипке» близко сошёлся с фаворитом императрицы Платоном Зубовым. В 1794 году направлен послом в Берлин, где представлял Россию в переговорах о третьем разделе Польши и о планируемом военном союзе против Франции. В июле 1797 года снова назначен полномочным министром и чрезвычайным посланником при Голландской республике.

В 1799 году произошло ухудшение отношений между Россией и Австрией, и посол России в Вене, граф Разумовский, был вынужден оставить австрийскую столицу. На его место был направлен Колычёв, уже в чине тайного советника, чтобы представлять Павла I в качестве гроссмейстера Мальтийского ордена. Венский двор, не признавая притязаний православного государя на членство в римско-католическом ордене, долго не хотел принимать от Колычева верительных грамот в качестве орденского представителя. Положение его в Вене было весьма затруднительно.

На следующий год Колычёв вернулся в Петербург. В конце 1800 года император Павел Петрович, весьма ему благоволивший, отправил Степана Алексеевича в качестве специального посланника в Париж, к первому консулу Бонапарту, предложившему России союз против австрийцев. В декабре 1800 года Колычёв, уже действительный тайный советник, получил инструкции, в соответствии с которыми Россия отказывалась от любых действий в поддержку Австрии и признавала границы Франции по Рейну. Франции, кроме того, предлагался обоюдовыгодный торговый договор, а в секретном приложении Колычёву предписывалось рекомендовать Бонапарту принять наследственный королевский титул.

В феврале 1801 года Колычёв прибыл в Париж и начал переговоры, но они оказались настолько трудными, что уже в марте он подал прошение об отозвании, заявляя, что в Париже требуется человек «более независимый, скромный, прозорливый, твёрдый и, может быть, спесивый». Прошение не было удовлетворено. Вступивший на престол новый император, Александр I, присвоил Колычёву ранг вице-канцлера и в апреле дал разрешение на подписание трактата с Францией от его имени. Тем не менее Колычёв продолжал просить об отозвании, в том числе и по семейным обстоятельствам, в связи с болезнью оставшейся в Санкт-Петербурге жены, и в июне в Париж был назначен новый посланник (А. И. Морков), а Колычев покинул Францию в сентябре того же года. После возвращения из Парижа до конца жизни Колычёв не участвовал в активной политической деятельности. План направить его послом в Лондон не был осуществлён. Человек желчный и подозрительный, он почти во всех иностранцах видел недоброжелателей России и с трудом везде уживался, чем создал себе репутацию brouillon'а. О его наружности сохранился отзыв одного иностранного дипломата: «Это человек небольшого роста, живая и приятная фигура, с отпечатком ума и доброты».

Семья

С 6 февраля 1799 года был женат на Наталье Захаровне Хитрово (1774—1803), родной сестре Н. З. Хитрово (1779—1827), в честь которого получил название Хитров рынок; фрейлине императрицы Марии Фёдоровны. Несмотря на большую разницу в возрасте с мужем и частые разлуки с ним, брак был счастливым. Колычев страстно любил свою молодую жену и её смерть через четыре года после свадьбы сильно омрачила последние годы жизни Степана Алексеевича. Он пережил супругу на полтора года и был похоронен рядом с ней на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Детей у них не было.

Литература

• Колычов, Степан Алексеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Великий князь Николай Михайлович. «Русские портреты XVIII и XIX столетий». Выпуск 4, № 116.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/58718/ Колычев, Степан Алексеевич] в Большой биографической энциклопедии
• Валерий Федорченко. [books.google.ca/books?id=BmM_wj6rP_EC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Императорский Дом: выдающиеся сановники]. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — Т. T. 1. — С. 560. — 672 с. — ISBN 5-224-04182-1.
• [www.memoirs.ru/texts/Ek2_PK_RA69_2.htm Екатерина II. Письмо Екатерины II к С. А. Колычову, от 3 марта 1796 / Сообщ. М.Л. Боде // Русский архив, 1869. – Вып. 2. – Стб. 209.]

Отрывок, характеризующий Колычёв, Степан Алексеевич

Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.