Купоросный

Купоросный
Город:	Волгоград
Административный район города:	Советский
Дата основания:	1860
Прежний статус:	центр волости
Год включения в черту города:	1931
Почтовые индексы:	400019

Купоро́сный — посёлок, вошедший в состав города Волгограда. Находится на территории Советского района.

Расположение

Микрорайон вытянулся на 2,5 км вдоль берега Волги в месте впадения в неё Купоросного ручья. Напротив берега находится залив Щучий проран острова Сарпинский.

Противоположная от Волги восточная граница микрорайона проходит по полотну Приволжской железной дороги. На севере Купоросный упирается в территорию Деревообрабатывающего завода имени Куйбышева, ныне закрытого. На юге от Купоросного расположен природный массив Григорова балка.

Происхождение названия

В середине XIX века в этом районе был построен небольшой кожевенный завод. Отходы производства, в том числе раствор медного купороса, который использовался при выделке кож, сбрасывались в балку. Вероятно, отсюда и пошло название — Купоросная балка и посёлок Купоросный.

История

Хутор Купоросный был основан старообрядцами поморского толка^{[нет в источнике 4150 дней]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) из бывших государственных крестьян, пришедшими из села Черкасское Вольского уезда, расположенного к северу от Саратова. Село известно кожевенными традициями, которые были принесены в Купоросный.

«В 1860 году пришёл сюда кожевник-крестьянин Лукьян Иванов Моренов и снял в аренду на овраге Купоросном место под свой кожевенный завод. Вскоре к Моренову по его приглашению пришли и другие односельцы-кожевники и устроили несколько доныне существующих кожевенных заводов».

— Александр Минх, «Историко-географический словарь Саратовской губернии: Южные уезды». 1902

Местные жители не имели собственной земли и занимались исключительно выделкой кож. Необходимое сырьё ремесленники закупали у казахов, кочевавших за Волгой, а также у калмыков. Готовая продукция отправлялась по Волге далеко за окрестности Царицына, доходя до Астрахани и Нижнего Новгорода. В начале 1880-х годов здесь проживало 252 человек, а на 29 дворов имелось 18 кожевенных мастерских.

В 1894 году, по данным Земской управы Царицына, в Купоросном насчитывался 71 двор, в том числе общественное здание молитвенного дома, и 195 жителей, включая 131 старообрядца и 64 православных. Все они были великороссами, занимались выделкой кожи и считались, согласно «Историко-географическому словарю» Минха, «очень богатыми». В хуторе работали 5 мелочных лавок и один трактир, который облагался акцизом по самой высокой для Царицына ставке.

С момента основания и до 1918 года Купоросный входил в единое Ново-Никольское общество с Ново-Никольским хутором в составе Отрадинской волости.

Крупный пожар в июне 1901 года уничтожил Купоросный дотла, сохранилось лишь каменное здание школы. Подробности сообщали столичные издания, а репортёром от газеты «Одесские новости» на пожар был прислан писатель Александр Куприн, отчёт которого сохранился.

В начале XX века на хуторе Купоросный проживала одна из самых крупных общин старообрядцев-беспоповцев в Царицынском уезде.

По данным переписи населения СССР 1926 года, в посёлке Купоросный проживало 1829 человек.

10 июля 1931 года посёлок Купоросный был включён в состав города Сталинграда.

В 1930 году в посёлке Купоросный был открыт кожевенный завод. Во время Сталинградской битвы в районе этого завода части в 64-й армии генерала Шумилова вели бои с немецкими войсками. В ходе этих боёв завод был разрушен, но вскоре восстановлен.

Известные жители

Уроженцем хутора Купоросный был руководитель Курганской области (1943 — 1945) и Пинской области (1946 — 1950) Пётр Тетюшев.

Отрывок, характеризующий Купоросный

Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.