Кусиков, Александр Борисович

Александр Борисович Кусиков
Имя при рождении:	Александр Борисович Кусикян
Дата рождения:	17 сентября 1896(1896-09-17)
Место рождения:	Армавир, Кубанская область
Дата смерти:	20 июля 1977(1977-07-20) (80 лет)
Место смерти:	Париж
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Род деятельности:	русский поэт, автор романсов
Направление:	имажинизм

Алекса́ндр Бори́сович Ку́сиков (Кусикян(ц); 17 сентября 1896, Армавир — 20 июля 1977, Париж) — русский поэт-имажинист, автор романсов.

Биография

Ранние годы. Военная служба

Александр Борисович Кусиков родился 17 сентября 1896 года в Армавире в многодетной армянской семье. Кусиковы жили в Армавире с 1830 года, занимались торговлей и были известной в городе фамилией.

Окончил гимназию в станице Баталпашинской Кубанской области. Примечательно, что практически в то же время (в 1914-1916 гг.) в той же станице жил и работал учителем рисования Алексей Крученых. После окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета, но проучился всего полгода и в 1915 году был призван по дополнительному набору в армию. По тому же набору в то же время был призван и его ровесник, будущий маршал Георгий Жуков, причем оба молодых человека были отобраны в легкую кавалерию.

Участник Первой мировой войны, нёс службу в Северском драгунском полку. Был ранен.

После Февральской революции был назначен военным комиссаром Анапы. После Октябрьской революции уехал в Москву.

В 1919 году назначен командиром отдельного кавалерийского дивизиона. В начале 1921 года оставил военную службу.

Творчество. Эмиграция

Приехав в Москву, он начинает посещать «Кафе поэтов», одновременно знакомится с Валерием Брюсовым, Владимиром Маяковским, Василием Каменским, Константином Бальмонтом. Создает издательство «Чихи-Пихи», где в 1919 году совместно с Бальмонтом, под влиянием которого в то время находился, издает сборник «Жемчужный коврик» и там же собственный сборник стихов «Сумерки».

Весной 1919 года входит в «Орден имажинистов» и становится его наиболее активным участником. Совместно с Сергеем Есениным и Вадимом Шершеневичем открывают книжный магазин «Лавка поэтов». Избирается заместителем председателя Всероссийского союза поэтов.

В ночь на 19 октября 1920 г. был арестован ЧК на своей квартире в Большом Афанасьевском переулке (дом 30, кв. № 5) вместе с братом Рубеном и Сергеем Есениным, но через три недели отпущен.

В январе 1922 года при помощи Анатолия Луначарского, отправляется в зарубежную командировку (вместе с Кусиковым едет Борис Пильняк). По дороге в Берлин около месяца проводят в Эстонии, организуя творческие вечера в Ревеле (Таллине) и Дерпте (Тарту).

За границей Кусиков выказывает свою верность революции, что порождает негодование в эмигрантской печати. В эмигрантских кругах Кусикову дают кличку «чекист». В итоге он в 1924 году переселяется в Париж, где создал «Общество друзей России».

С 1924 по 1930 годах Александр Кусиков широко издавался за рубежом (в том числе в финансируемой советским посольством газете «Парижский вестник»), в то время как на родине его имя в печати мелькает все реже. К началу 1930-х годов Кусиков окончательно прекратил заниматься творчеством.

Умер в Париже 20 июля 1977 года.

Лирика Кусикова отличается пессимизмом и чувством одиночества. В ней отражается всемирный хаос, особенно в ат­мосфере большого города: поэт ищет выхода, обращаясь к религии и к природе родного Кавказа.

Источники

• Личное дело Александра Кусикова, заведенное в Имперском комиссариате по охране общественного порядка Германии (РГВА. Ф. 772k, Оп. 3, Д. 561).

Книги А. Кусикова

• Кусиков А. Зеркало Аллаха: Стихи. / Обл. А. Зякина. — М.: Изд. Р. Р. Песслер, 1918. — 39 с.
• Кусиков А. Сумерки. — М.: Чихи-Пихи, 1919. — 64 с.
• Кусиков А. Сумерки. Изд. 2-е. — М.: Чихи-Пихи, 1919. — 64 с.
• Кусиков А. Сумерки. Изд. 3-е. — М.: Чихи-Пихи, 1919. — 64 с.
• Кусиков А. Сумерки. Изд. 4-е. — М.: Чихи-Пихи, 1919. — 64 с.
• Кусиков А. Коевангелиеран. / Рис. Б. Эрдмана. — М.: Имажинисты, 1920. — 31 с.
• Кусиков А. Поэма поэм. — Б.м.: Сандро, 1920. — 27 с.
• Кусиков А. Поэма поэм. / Рис. Б. Эрдмана. Изд. 2-е. — М.: Имажинисты, 1920. — 30 с.
• Кусиков А., Шершеневич В. Коробейники счастья. — Киев: 1920. — 36 с.
• Кусиков А. В никуда: Вторая книга строк. / Портр. поэта и обл. Г. Якулова. — М.: Имажинисты, 1920. — 79 с.
• Кусиков А. Джульфикар: Неизбежная поэма. — М.: Имажинисты, 1921. — 15 с.
• Кусиков А., Бальмонт К., Случановский А. Жемчужный коврик. — М.: Чихи-Пихи, 1921. — 62 с.
• Кусиков Александр, Есенин Сергей. Звездный бык. — М.: Имажинисты, 1921. — 15 с.
• Кусиков А. Искандер Намэ. / Рис. В. Александровой. — М.: Имажинисты, 1921—1922. — 16 с.
• Кусиков А. Искандер Намэ. / Портр., рис. и обложка В. Александровой. Изд. 2-е. — М.: Имажинисты, 1921—1922. — 16 с.
• Кусиков А. Аль-Баррак: Поэмы. — Берлин: Скифы, 1922. — 36 с.
• Кусиков А. Птица безымянная: Избр. стихи, 1917—1921. / Обл. Эль Лисицкого. — Берлин: Скифы, 1922. — 64 с.
• Кусиков А. В никуда. / Обл. С. А. Залшупина. Изд. 3-е. — Берлин: Эпоха, 1922. — 78 с.
• Кусиков А. Аль-Баррак: Октябрьские поэмы. / Обл. А. Арнштама. Изд. 2-е, доп. — Берлин; — М.: Накануне, 1923. — 79 с.
• Кусиков А. Рябка. — Берлин: Изд. И. Т. Благова, 1923. — 61 с.
• Koussikoff A. Le sablier [Песочные часы]. / Traduction de Y. Sidersky; dessins de V. Barthe. — Paris: "Aus sans pareil", 1924. — 13 с.

Ссылки

• [www.peoples.ru/art/literature/poetry/contemporary/kusikov/ Биография Александра Борисовича Кусикова на Peoples.ru]
• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le5/le5-7722.htm Статья про Кусикова в «Литературной энциклопедии»]

Отрывок, характеризующий Кусиков, Александр Борисович

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.