Кяхтинский договор (1915)

Кяхтинский договор — договор, подписанный 25 мая 1915 года в Кяхте представителями Монголии, России и Китая, в соответствии с которым Внешняя Монголия признавалась автономной частью Китая.

Предыстория

В 1911 году в Цинской империи, в состав которой тогда входила Монголия, началась революция, приведшая к развалу империи и провозглашению Китайской республики. Воспользовавшись ситуацией, Внешняя Монголия провозгласила независимость, при этом монголы опирались на поддержку России. 3 ноября 1912 года в Урге было подписано монголо-российское соглашение, признававшее Монголию отдельной страной и устанавливающее ряд торговых преференций Российской империи.

Пришедшее к власти в Китае правительство Юань Шикая, претендуя на все территории, ранее входившие в империю Цин, отказалось признать независимость Монголии. В 1913 году была подписана «Китайско-российская декларация», Россия и Китай обменялись нотами, по которым Монголия признавалась автономией при сюзеренитете Китая. Монголы не признали эти документы. Начались длительные переговоры, в которых со стороны России ключевой фигурой был Коростовец И. Я. В итоге в 1915 году в Кяхте было подписано трёхстороннее компромиссное соглашение, по которому Монголия признавалась автономией при сюзеренитете Китая.

Содержание договора

Монголия признавала Русско-китайскую декларацию 1913 г. и ноты между Россией и Китаем от 23 октября 1913 г. (ст. 1), автономию Внешней Монголии в составе Китая на основе его сюзеренитета (ст. 2), отказывалась от права заключения международных договоров касающихся политических и территориальных вопросов (ст. 3), использование китайского календаря наравне с монгольским (ст. 4), за Монголией признавалось исключительное право ведать своими внутренними делами и заключать международные договоры по торговле и промышленности (ст. 5), Россия и Китай обязывались не вмешиваться во внутреннее управление и строй Внешней Монголии (ст. 6), численность конвоев в Урге при китайском сановнике в 200 человек (ст. 7), при русском представителе — 150 человек (ст. 8), китайских и русских конвоев при чиновниках, направляемых в другие местности — по 50 человек (ст. 7 и 8), равные права китайского и российского представителя на частные аудиенции у Богдо-гэгэна (ст.19), надзор китайских представителей за выполнением китайских сюзеренных прав во Внешней Монголии (ст. 10), территориальное устройство Вн. Монголии и её разграничение с Китаем (ст. 11), таможенные установления (ст. 12), судебные установления (ст. 13 — 16), собственность на телеграфную линию Кяхта — Урга — Калган (ст. 17), сохранение почты на прежних основаниях (ст. 18), отвод помещений и земли для китайских представителей (ст. 19), пользование их почтовыми станциями (ст. 20), аутентичность текстов на русском, монгольском, китайском и французском языках, из которых руководствоваться надо французским (ст. 22). Для демаркации границы и обсуждения подробностей использования телеграфа было уговорено собрать две особые комиссии из российских, китайских и внешнемонгольских представителей.

Итоги и последствия

Хотя в договоре 1915 г. был зафиксирован автономный статус Монголии, она сохранила свою государственность. Гражданская война в России ослабила русское влияние в Монголии, и уже в 1918 году в Ургу по просьбе части членов монгольского руководства прибыл небольшой китайский отряд. Часть монгольской знати, недовольная богдо-ханским правительством, всё больше симпатизировала возвращению прямого китайского управления Халхой. В октябре 1919 года Монголия была оккупирована войсками Сюй Шучжэна в нарушение Кяхтинского договора. 22 ноября 1919 года президент Китайской республики Сюй Шичан денонсировал Кяхтинский договор и в одностороннем порядке объявил Монголию в составе Китая. В 1921 г. барон Р. Ф. Унгерн разбил оккупационные китайские войска и освободил Внешнюю Монголию от власти Китая.

Литература

• Коростовец И. Я. От Чингис-хана до Советской республики. Улан-Батор: Адмон, 2004.
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XVII/1680-1700/Russ_kit_otn_1689_1916/41-60/41.htm № 41. 1915 г., мая 25. — Трехстороннее соглашение России, Китая и Монголии об автономии Внешней Монголии.] // [www.runivers.ru/lib/book8373/473931 Русско-китайские отношения. 1689—1916. Официальные документы] : [рус.]. — М. : Изд-во вост. лит., 1958. — С. 102—106. — 142 с. — 1900 экз.</span>

Отрывок, характеризующий Кяхтинский договор (1915)

– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.