Ланкаватара сутра

Ланкаватара сутра, Ланка-аватара-сутра (санскр.: लंकावतारसूत्र, laṅkāvatārasūtra ^IAST; кит. упр. 入楞伽經, палл.: жу лэнцзя цзин) — букв. «Сутра явления [Благого Закона] на Ланке», одна и наиболее почитаемых и священных сутр буддизма Махаяны. Традиционно считается, что эта сутра содержит слова самого Будды, некогда явившегося на острове Ланка после пребывания во дворце царя морских нагов.

Наиболее полный из изданных на сегодня санскр. текст «Ланкаватара сутры» состоит из 10 глав. В первой главе Будда отвечает на вопросы ракшаса Раваны, во второй-восьмой главах — на вопросы бодхисаттвы-махасаттвы Махамати, девятая глава посвящена дхарани, глава десятая представляет собою собрание гатх, послуживших, в частности, основой для глав предыдущих.

«Ланкаватара сутра» признаётся основополагающим сочинением школы Чань/Дзэн, однако почитается и в других школах Махаяны, включая тибетский и дальневосточный буддизм.

В сутре утверждается свойственная Йогачаре первичность сознания, а также объясняется путь достижения Пробуждения посредством йогических практик, заключающихся в успокоении ума и очищении его от васан и источников омрачений.

Из этой сутры выводят важное положение буддизма Махаяны о трёх телах Будды — дхармакая, самбхогакая и нирманакая.

Отрывки из текста первой главы сутры

I

Ом! Приветствие Трём Драгоценностям! Приветствие всем буддам и сопровождающим их бодхисаттвам!

Вот тщательно записанная Ланкаватара [сутра], в коей Властелин Дхармы наставляет о бессущностности дхарм.

Так я слышал.

Однажды Благодатный предстал собранию на Ланке посреди великого океана на вершине горы Малайя, украшенной разного рода драгоценными каменьями и цветами. Великое множество бхикшу собралось там, а также — бодхисаттв, прибывших из разных земель Будды вместе с бодхисаттвой Махамати, бодхисаттв-махасаттв, безупречно овладевших множеством различных самадхи, самообладанием, особыми силами и беспредельным осознанием, удостоенных помазания и посвящения руками всех будд, в совершенстве осознавших воспринимаемый мир как проявление собственного ума, познавших, как применять [всевозможные] средства, учения и наставнические методы согласно различным складам ума и типам поведения разных существ, [а также исчерпывающе сведущих в] пяти дхармах, [трёх] свабхавах, [шести] виджнянах и достигших бессамостности и не-двойственности.

Таким образом, Благодатный, от встречи во дворце царя морских нагов, [продолжавшейся] в течение семи дней, освободившийся и многими[, в том числе] Шакрой и Брахмой, [а также] сонмом непорочных нагинь, вышедших [его] приветствовать, сопровождаемый, восшёл на ланкийскую гору Малайя и, взирая вниз, улыбнулся и молвил:

— Некогда у татхагат прошлого, являющихся архатами и совершеннопробуждёнными, это же было темой бесед здесь, на острове Ланка на горной вершине Малайя, — внутреннее благородное знание, недоступное рассудочному знанию тиртхьев, а равно и [несовершенному] осознанию шраваков и пратьекабудд. [Ныне] я вновь, теперь [уже] для блага Раваны, повелителя якшей, дам наставления об этой Истине.

По благоволению Татхагаты услышал [его] Равана, Повелитель ракшасов. Действительно, Благодатный, окружённый несметным сонмом непорочных нагинь, [средь коих были] Шакра и Брахма, вышел из дворца царя морских нагов и, глядя на волны [земного] океана, прозревал океан Алая-виджняны с волнами развивающихся виджнян, вздымаемыми ветрами чувственного восприятия в умах собравшихся. В то время как он стоял там, [Равана возгласил]:

— Пойду и настойчиво приглашу Благодатного посетить Ланку. Возможно, он воспользуется этой долгой ночью, дабы свершить благое [деяние] и облагодетельствовать богов и людей.

Вслед за этим повелитель ракшасов Равана, едущий вместе со своими слугами в украшенной цветами вимане, воспарил [на ней] к Благодатному. Приблизившись к нему, Равана и его слуги вышли из виманы. Трижды обходя Благодатного слева направо, они играли на турьях и тадавачарах, извлекая звуки жезлом, [изготовленным] из наилучшего сапфира, и на винах, инкрустированных бериллом и кораллами и подвешенных на [лентах из] драгоценной ткани, желтовато-белой [как] приянгу, и пели с различными нотами, такими как сахаршья, ршабха, гандхара, дхайвата, нишада, мадхьяма и кайшика, мелодично организованными в грама, мурчана и им подобные [гармонические строи], а голоса [их], сопровождаемые винами, неизменно сплетались с метром гатха.

II

И тут Правитель Ланки обрёл пробуждение, пережив преображение-паравритти и, постигнув всё [как] видящееся уму, утвердился в применении не-различения. В силу накопленных в прошлом заслуг обрёл он знание всех наук, совершенную удовлетворённость, глубочайшую просветлённость, истинное ви’дение, [способность] не зависеть от других, [умение] правильно успокаивать собственный ум, [обрёл] учение, не основанное на рассудочных суждениях, перестал быть зависимым от других, стал йогином, постигшим высшую йогу, обрёл способность принимать любую форму, овладел всеми искусными средствами, познал отличительные особенности каждого из уровней [совершенствования] и стал способен превзойти любой из них, насладился проникновением в самосущую природу читты-ума, манаса-мысли, виджняны мышления, обрёл ви’дение, посредством коего смог избавить себя от пребывания в трёх мирах, овладел способностью опровергать любые доводы тиртхьев, всецело постиг Лоно Татхагат, уровень будды, внутреннее выявление, стяжал совершенную мудрость. [И вдруг] раздался глас с небес, возвестивший ему:

— Это [всё] надлежит познать [тебе] самому.

Литература

• Дюмулен Г. Психологические перспективы: Ланкаватара-сутра // [qame.ru/book/buddhism/istoriya_zen_buddizma/diumulen-01.pdf История дзэн-буддизма. Индия и Китай]. — СПб.: ОРИС, 1994. — С. 64—68. — 336 с. — ISBN 5-88436-026-6.
• Рыскельдиева Л. Т. Ещё одно прочтение буддийского философского текста. «Ланкаватара сутра». Фрагменты // Symposion: историко-философские интерференции / Под ред. Л. Т. Рыскельдиевой. — Симферополь: Изд-во Таврического Национального Университета, 2000. — С. 123—150. — 186 с.
• Шохин В. К. Первый опыт трехуровневой стратификации реальности в
 индийской философии (по тексту «Ланкаватара-сутры») // Историко-философский ежегодник 2003 / Отв. ред. О.В. Голова. — М.: Наука, 2004. — С. 245—274. — 430 с. — ISBN 5-02-032757-3.
• Lankavatara Sutra, translated into English from the Sanskrit by D.T. Suzuki. Boulder, CO: Prajña Press, 1978, ISBN 0-87773-702-9, first published Routledge Kegan Paul, 1932.
• Studies in the Lankavatara Sutra, by D. T. Suzuki
• The Lankavatara Sutra : An Epitomized Version, (Provenance Editions) by D.T. Suzuki

Ссылки

• The Lankavatara Sutra [www.buddhistinformation.com/lankavatara_sutra.htm BIONA online version] at the Buddhist Information of North America website.
• [www.sacred-texts.com/bud/bb/index.htm Online version of the Suzuki/Goddard translation of the Lankavatara Sutra]
• [lirs.ru/do/lanka_eng/lanka-nondiacritical.htm Online version of full text of the Sutra translated by D. T. Suzuki] (710K)
• [zen-geneve.ch/boulli Version française du Lankavatara Sutra version of the Suzuki/Goddard translation of the Lankavatara Sutra]
• [lirs.ru/do/trans-lanka.html Страница в помощь изучающим Ланкаватара-сутру.]
• [www.daolao.ru/Lankavatara/lanka_full/lanka_ogl.htm Ланкаватара-сутра на русском: перевод полного текста санскритской версии] Нандзё Бунъю.

Отрывок, характеризующий Ланкаватара сутра

25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.