Линии и станции Петербургского метрополитена

Линии

Действующие

#	Название	Дата открытия линии	Последняя станция открыта	Длина, км	Количество станций	Время поездки
	Кировско-Выборгская	15 ноября 1955	29 декабря 1978	29,6	19	≈ 47 мин
	Московско-Петроградская	29 апреля 1961	22 декабря 2006	30,1	18	≈ 47 мин
	Невско-Василеостровская	3 ноября 1967	28 декабря 1984	22,5	10	≈ 32 мин
	Правобережная	30 декабря 1985	7 марта 2009	11,2	8	≈ 19 мин
	Фрунзенско-Приморская	20 декабря 2008 первая станция открыта 30 декабря 1991 года	28 декабря 2012	16,8	12	≈ 30 мин
Всего:				113,2	67

До открытия Фрунзенско-Приморской линии, Приморский радиус — участок от станции Комендантский проспект до станции Садовая — относился к Правобережной линии. Линия соединилась лишь после пуска первой очереди Фрунзенского радиуса, а конечной станцией Правобережной линии стала новопостроенная Спасская.

Линия 1 (Кировско-Выборгская)

• Девяткино
• Гражданский проспект
• Академическая
• Политехническая
• Площадь Мужества
• Лесная
• Выборгская
• Площадь Ленина
• Чернышевская
• Площадь Восстания
• Владимирская
• Пушкинская
• Технологический институт
• Балтийская
• Нарвская
• Кировский завод
• Автово
• Ленинский проспект
• Проспект Ветеранов

Линия 2 (Московско-Петроградская)

• Парнас
• Проспект Просвещения
• Озерки
• Удельная
• Пионерская
• Чёрная речка
• Петроградская
• Горьковская
• Невский проспект
• Сенная площадь
• Технологический институт
• Фрунзенская
• Московские ворота
• Электросила
• Парк Победы
• Московская
• Звёздная
• Купчино

Линия 3 (Невско-Василеостровская)

• Приморская
• Василеостровская
• Гостиный двор
• Маяковская
• Площадь Александра Невского
• Елизаровская
• Ломоносовская
• Пролетарская
• Обухово
• Рыбацкое

Линия 4 (Правобережная)

• Театральная
• Спасская
• Достоевская
• Лиговский проспект
• Площадь Александра Невского
• Новочеркасская
• Ладожская
• Проспект Большевиков
• Улица Дыбенко

Линия 5 (Фрунзенско-Приморская)

• Комендантский проспект
• Старая Деревня
• Крестовский остров
• Чкаловская
• Спортивная
• Адмиралтейская
• Садовая
• Звенигородская
• Обводный канал
• Волковская
• Бухарестская
• Международная
• Проспект Славы
• Дунайская
• Шушары

Будущие

Линия 6 (Красносельско-Калининская)

• Юго-Западная
• Путиловская
• Броневая
• Заставская
• Боровая
• Каретная

Станции

Станции распределены по пяти линиям, сообщающимся с помощью семи пересадочных узлов. Шесть из них являются двухстанционными и лишь один — трёхстанционным («Спасская» — «Садовая» — «Сенная площадь»). Кроме того, существует единственная в мире двухъярусная пересадочная односводчатая станция — «Спортивная», однако сейчас работает лишь одна сторона станции, вторая зарезервирована для будущей Кольцевой линии. Большинство станций Петербургского метрополитена — это различной конструкции станции глубокого заложения. Также есть 3 станции мелкого заложения и ещё 4 — наземных. Также наземной была станция «Дачное», выведенная из эксплуатации в 1977.

Типы станций

На сегодняшний день в Петербургском метрополитене имеются станции следующих типов.

Пилонная станция

Пилонная станция — самый старый тип станции метро во всём мире, был применён и в составе первой очереди. Конструктивной особенностью является взаимная непресекаемость отделок (и, возможно, оформления) центрального и боковых залов. Центральный зал от бокового отделяет ряд массивных пилонов.

На 2024 год таких станций 17 — «Площадь Ленина», «Чернышевская», «Площадь Восстания», «Владимирская», «Пушкинская», «Нарвская», «Горьковская», «Невский проспект», «Сенная площадь», «Технологический институт 2», «Фрунзенская», «Московские ворота», «Электросила», «Спасская», «Обводный канал», «Волковская», «Бухарестская».

Колонная станция глубокого заложения

В Санкт-Петербурге данный тип впервые был применён в составе первой очереди метрополитена. Представляет собой три независимых зала, взаимопересекающиеся разомкнутые кольца обделок которых опираются на общий для каждой пары залов конструктивный элемент — колонну. Основным преимуществом колонной станции является значительно бо́льшая пропускная способность, нежели у пилонной станции. Так же существует разновидность колонно-стеновая станция, на них часть проёмов между колоннами заменена простенком. Это позволяет повысить сопротивляемость горному давлению в сложных грунтах. При этом простенки часто украшают мозаичные панно.

На 2024 год таких станций 19 (колонно-стеновые выделены жирным) — «Гражданский проспект», «Академическая», «Лесная», «Выборгская», «Технологический институт 1», «Балтийская», «Кировский завод», «Проспект Просвещения», «Приморская», «Пролетарская», «Достоевская», «Площадь Александра Невского 2», «Улица Дыбенко», «Комендантский проспект», «Крестовский остров», «Адмиралтейская», «Звенигородская», «Международная».

Односводчатая станция глубокого заложения

Данный тип станции не имеет никаких конструктивных элементов, помимо свода, и представляет собой однообъёмный большой зал. Данный тип станции был разработан в Ленинграде и впервые в СССР использован в 1975 году на станциях «Политехнической» и «Площади Мужества». Подобный тип станции позволяет добиться значительной механизации работ при строительстве.

На 2024 год таких станций 14 — «Политехническая», «Площадь Мужества», «Озерки», «Удельная», «Пионерская», «Чёрная речка», «Обухово», «Лиговский проспект», «Новочеркасская», «Ладожская», «Проспект Большевиков», «Старая Деревня», «Чкаловская», «Садовая».

Двухъярусная пересадочная односводчатая станция

Разновидностью односводчатой станции является двухъярусная кросплатформенная пересадочная станция, в данном случае станция принимает поезда сразу двух линий на четыре пути с пересадкой между линиями в едином конструктивном объёме. Конструкция узла сочетает все преимущества односводчатых станций глубокого заложения, позволяющих значительно уменьшить её воздействие на природный массив за счет компактности и отказа от соединительных коридоров. Единственной станцией такого типа является «Спортивная». В настоящее время она не используется как пересадочная, есть лишь задел для строительства будущей Кольцевой линии.

Станция закрытого типа

Станции закрытого типа — один из подвидов колонно-стеновой станции глубокого заложения без боковых посадочных платформ. По обеим сторонам центрального зала находятся проёмы, закрытые станционными дверьми, отделяющими тоннели, где останавливаются прибывающие поезда, от зала. Двери открываются/закрываются автоматически после открытия/закрытия дверей поезда. Поезда должны останавливаться с таким расчётом, чтобы створы дверей вагонов точно совпадали со створами дверей зала. Удешевление и ускорение строительства стали основными причинами строительства станций этого типа. Первой такой станцией стал «Парк Победы». В дальнейшем с освоением технологии возведения односводчатых станций от данного конструктива отказались.

Всего в Петербурге существует 10 подобных станций — «Петроградская», «Парк Победы», «Московская», «Звёздная», «Василеостровская», «Гостиный двор», «Маяковская», «Площадь Александра Невского 1», «Елизаровская», «Ломоносовская».

Колонная станция мелкого заложения

Колонная станция мелкого заложения имеет свою отличительную особенность — наличие дополнительных опор перекрытия: металлических или железобетонных колонн, расположенных параллельно продольной оси станции. Станции данного типа располагаются на глубине не более 15 метров и строятся преимущественно открытым способом. Сложные грунты Санкт-Петербурга и плотная застройка центральных районов не позволяют массово применять данный тип станций.

На 2024 год таких станций 3 — «Автово», «Ленинский проспект», «Проспект Ветеранов».

Наземная крытая станция

Из данных разновидностей наземных станций, функционирующих в России, самые старые — в Санкт-Петербурге. У станции этого типа имеются стены и потолки, поддерживающие необходимый температурный режим. На данный момент все станции такого типа в Санкт-Петербурга конечные.

На 2024 год таких станций 4 — «Девяткино», «Парнас», «Купчино», «Рыбацкое».

Наземная открытая станция

С 1 июня 1966 года по 5 октября 1977 года в Ленинградском метрополитене существовала временная конечная станция «Дачное», располагавшаяся на Кировско-Выборгской линией за станцией «Автово», была ликвидирована при открытии «Ленинского проспекта» и «Проспекта Ветеранов».

Ссылки

• [metro.vpeterburge.ru/useful/types/ Типы станций]

Отрывок, характеризующий Линии и станции Петербургского метрополитена

– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.