Макино, Сёдзо (кинематографист)
Поделись знанием:
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Эта статья — о кинематографисте. О спортсмене см. Макино, Сёдзо (пловец).
| Сёдзо Макино | |
| 牧野省三 | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: | |
| Направление: | |
| IMDb: |
0538634 |
Сёдзо Макино (яп. 牧野省三 : Макино Сёдзо?), 22 сентября 1878, Киото, Япония — 25 июля 1929, японский кинорежиссёр, продюсер и сценарист, которого называют «отцом-основателем японского кино»[1]. Макино был первым профессиональным режиссёром в Японии, значительно обновившем национальный кинематограф применением новых кинематографических средств выразительности[1], он также стоял у истоков основания жанра дзидайгэки (костюмно-исторических самурайских драм, действие которых обычно происходило в период Эдо — 1603-1868)[2]. Сёдзо Макино был не только пионером национальной кинематографии, но и основателем первой в стране кинодинастии — все четверо его сыновей и две дочери вошли в кинобизнес, включая Масахиро Макино (1908-1993), продолжателя дела отца, добившегося известности в качестве одного из мастеров жанра "дзидайгэки".
Содержание
Биография
Ранние годы
Родившийся в 1878 году в небольшом городке Киэхоку района Китакувада в префектуре Киото (ныне Киэхоку является частью разросшегося мегаполиса Киото) Сёдзо Макино был незаконнорожденным ребёнком[3], так как его родители не состояли в браке, что не мешало им сожительствовать. Его отец был военным, мать поначалу была домохозяйкой, однако 1 сентября 1901 года, после небольшого ремонта в принадлежащем семье помещении площадью 300 квадратных метров, она открыла театр, став таким образом хозяйкой театральной труппы. Двадцатидвухлетний Сёдзо помогал матери в управлении театром, одновременно выступая в качестве актёра в постановках[3].
Карьера в кино
В 1908 году, в момент становления нового вида искусства, двое братьев-продюсеров Сёкай Ёкота и Эйносукэ Ёкота позовут Сёдзо Макино испробовать свои силы в синематографе, поручив ему постановку кинолент в жанре дзидайгэки[2]. Дебютировал постановкой короткометражки «Битва у Хоннодзи» (1908). У Сёдзо было чутьё на таланты: он разглядел в актёре Мацуносукэ Оноэ, работавшем в странствующей театральной труппе, задатки звезды. Макино предложил Оноэ сниматься в своих фильмах и сделал его первой звездой национального кинематографа. В 1912 году в результате объединения нескольких компаний, в том числе и студии братьев Ёкота образовалась новая кинокомпания «Никкацу», в которой Сёдзо Макино продолжит работать, ставя от 60-ти до 80-ти короткометражек ежегодно[1]. В большинстве его фильмов будет сниматься Мацуносукэ Оноэ.
В 1919 году Сёдзо Макино основал компанию «Микадо» для постановки учебных фильмов[1]. В 1920-м Макино на какое-то время вернётся в «Никкацу», но продолжит работу в основанной им в 1923 году независимой продюсерской компании Makino Film Productions, где он будет уже не только режиссёром, но и проявит свой талант в качестве кинопродюсера. В Makino Film Productions было сделано много успешных фильмов, как исторических так и современных, снятых не только им самим, но и рядом других кинематографистов[1][2]. Именно в кинокомпании Makino Film Productions будет рождена звезда фильмов дзидайгэки 1920-х годов — актёр Цумасабуро Бандо[4].
В 1927-1928 гг. Сёдзо Макино руководил постановкой эпической саги о сорока семи ронинах «Тюсингура: Правдивая история», вышедшей на экраны к его пятидесятилетию, один из немногих сохранившихся до наших дней его фильмов. На следующий год Сёдзо Макино умрёт от сердечной недостаточности[1].
Кинематографисты, считающиеся его воспитанниками: режиссёры Тому Утида, Тэйносукэ Кинугаса, его не менее знаменитый сын Масахиро Макино, Бунтаро Футагава; актёры Мацуносукэ Оноэ, Цумасабуро Бандо, Утаэмон Итикава и многие другие.
Кинодинастия
Сёдзо Макино является основателем одной из самых знатных семейных династий в истории японского кино. У него было шестеро детей. Двое из его сыновей, Садацугу Мацуда (1906-2003) и Масахиро Макино (1908-1993), были также популярными кинорежиссёрами. Третий — Мицуо Макино был крупным кинопродюсером, четвёртый — Синдзо Макино также работал в качестве режиссёра (его женой была актриса Тикако Мияги, 1922-1996). Масахиро в свою очередь был женат на киноактрисе Юкико Тодороки (1917-1967), а их сын Масаюки Макино являлся главой Окинавской Актерской школы (Okinawa Actor's School). Две дочери Сёдзо Макино Тэруко Макино и Томоко Макино (1907-1984) были актрисами. Томоко была замужем за актёром Кунитаро Савамура (1905-1974) и родила от него двух сыновей, ставших актёрами: Масахико Цугаву (род. 1940) и Хироюки Нагато (1934-2011), каждый из которых женился на актрисах. Супруга Масахико Цугавы — Юкидзи Асаока (род. 1935), а женой Хироюки Нагато была Йоко Минамида (1933-2009). Актёрами также являются брат и сестра Кунитаро Савамуры — Дайсукэ Като (1910-1975) и Садако Савамура (1908-1996)[2].
Избранная фильмография режиссёрских работ
- 1908 — «Битва у Хоннодзи» / 本能寺合戦 / Honnô-ji gassen — к/м
- 1909 — «Таканори Кадзима и сакура» / 児島高徳誉の桜 / Kojima Takanori hokare no sakura — к/м
- 1909 — «Адатигахара на северной земле» / 安達原三段目袖萩祭文の場 / Adachigahara sandanme sodaeagi saibun nô — к/м
- 1909 — «Мастер игры в го — Таданобу» / 碁盤忠信源氏 礎 / Goban Tadanobu — к/м
- 1910 — «Хроника войны из Исиямы» / 石山軍記 / Ishiyama gunki — к/м
- 1910 — «Происхождение Сандзюсангэн-до» / 三十三間堂棟由来 / Sanjûsangen-dô-tôyurai — к/м
- 1910 — «Тюсингура» / 忠臣蔵 / Chûshingura — к/м
- 1911 — «Сиканасукэ Яманака» / 山中鹿之助 / Yamanaka Shikanosuke — к/м
- 1911 — «Ятаро из Сэкигути» / 関口弥太郎 / Sekiguchi yatarô (к/м)
- 1912 — «Тюсингура» / 忠臣蔵 / Chûshingura — к/м
- 1912 — «История жизни Тасукэ Итидаики» / 塩原多助一代記 / Shiobara Tasuke Ichidaiki — к/м
- 1912 — «Дзиродзаэмон Сано» / 佐野次郎左衛門 / Sano Jirôzaemon — к/м
- 1912 — «Ёцуя кайдан» / 四つ谷怪談 / Yotsuya kaidan — к/м
- 1912 — «Жизнь и генерал Ноги» / 乃木将軍と生涯 / Nogi shôgun to shôgai — к/м
- 1912 — «Тюсингура» / 忠臣蔵 / Chûshingura — к/м
- 1912 — «Тацугуро из Ёдоя» / 淀屋辰五郎 / Yodoya Tatsugorô — к/м
- 1912 — «Кагэкиё Акуситибэй» / 悪七兵衛景清 / Akushichibei Kagekiyo — к/м
- 1912 — «Божественный дракон Отама» / 竜神お玉 / Ryûjin Otama — к/м
- 1912 — «Биография Сюнкан» / 俊寛一代記 / Shunkan ichidaiki — к/м
- 1912 — «Демон Умэкити» / 鬼の梅吉 / Oni no Umekichi — к/м
- 1912 — «Биография Бэнкэй» / 弁慶一代記 / Benkei ichidaiki — к/м
- 1913 — «Тюсингура» (I) / 忠臣蔵 / Chûshingura — к/м
- 1913 — «Ёгоро Канзаки» / 柳沢騒動 / Kanzaki Yogorô — к/м
- 1913 — «Борьба на Янагисава» / 松前屋五郎兵衛 / Yanagisawa sôdô — к/м
- 1913 — «Матаэмон Араки» / 荒木又右衛門 / Araki Mataemon — к/м
- 1913 — «Пьяница Городзо» / 桜木お蝶 / Chôshi no Gorozô — к/м
- 1913 — «Сакура Согоро» / 佐倉宗五郎 / Sakura Sôgorô — к/м
- 1913 — «Ёсигоро Каминари» / 銚子の五郎蔵 / Kaminari Yoshigorô — к/м
- 1913 — «Кадзуэмон Фува» / 不破数右衛門 / Fuwa Kazuemon — к/м
- 1913 — «Синпати — дикий Дьявол» / 荒鬼新八 / Araoni Shinpachi — к/м
- 1913 — «Гонгоро на рассвете» / 旭権五郎 / Asahi Gengorô — к/м
- 1913 — «Юи и Мурубаси» / 由井と丸橋 / Yui to marubashi — к/м
- 1913 — «Месть кино» / 写真の仇討 / Shashin no adauchi — к/м
- 1913 — «Жизнь святого Монгаку» / 文覚上人一代記 / Mongaku shônin ichidaiki — к/м
- 1913 — «Парень из Онацу» / 奴のお初 / Yakko no Ohatsu — к/м
- 1913 — «Дата большой консультации» / 伊達大評定 / Date daihyôjô — к/м
- 1913 — «Риндзо из Акао» / 赤尾の林蔵 / Akao no Rinzô — к/м
- 1913 — «История призрака Ёсивара: Тодзи из Кодзакура» / 吉原怪談小桜長次 / Yoshiwara kaidan Kozakura Chôji — к/м
- 1913 — «Тюсингура» (II) / 忠臣蔵 / Chûshigura — к/м
- 1913 — «Сказка о боевых искусствах: Десять героев Амако» / 武勇伝尼子十勇士 / Buyûden amako jûyûshi — к/м
- 1913 — «Биография Ёсинобу Токугавы» / 徳川慶喜公一代記 / Tokugawa Yoshinobu kô ichidaiki — к/м
- 1913 — «Мальчик Ёритомо» / 頼朝小僧 / Yoritomo kozô — к/м
- 1913 — «Таро Тэнгу» / 天狗太郎 / Tengu Tarô — к/м
- 1913 — «Токудзи Микадзуки» / 三日月徳次 / Mikazuki Tokuji — к/м
- 1913 — «Тёкити Кодзакура» / 小桜長吉 / Kozakura Chôkichi — к/м
- 1913 — «Кансукэ Кидзу» / 木津勘助 / Kizu Kansuke — к/м
- 1913 — «Нагатоноками Кимура» / 木村長門守 / Kimura Nagatonokami — к/м
- 1913 — «Ясубэи Хорибэ» / 堀部安兵衛 / Horibe Yasubei — к/м
- 1913 — «Мицухидэ Акэти» / 明智光秀 / Akechi Mitsuhide — к/м
- 1914 — «Гэнносукэ Арима» / 有馬源之助 / Arima Gennosuke — к/м
- 1914 — «Риёма Сакамото» / 坂本竜馬 / Sakamoto Ryôma — к/м
- 1914 — «Дзирайя» / 児雷也 / Jiraiya — к/м
- 1914 — «Гондзабуро Сасано» / 笹野権三郎 / Sasano Gonzaburô — к/м
- 1914 — «Хэйхатиро Осио» / 大塩平八郎 / Ôshio Heihachirô — к/м
- 1914 — «Судья Огури» / 小栗判官 / Oguri hankan — к/м
- 1914 — «Миямото Мусаси» / 宮本武蔵 / Miyamoto Musashi — к/м
- 1914 — «Сосюн Котияма» / 河内山宗俊 / Kôchiyama Sôshun (к/м)
- 1914 — «История Сирануи» / しらぬい物語 / Shiranui monogatari — к/м
- 1914 — «Биография святого Нитирэна» / 日蓮上人一代記 / Nichiren shônin ichidaiki — к/м
- 1914 — «Сукэроку Ханакавадо» / 花川戸助六 / Hanakawado Sukeroku — к/м
- 1914 — «Саманосукэ Акэти» / 明智左馬之助 / Akechi Samanosuke — к/м
- 1914 — «Дансэти и Куробэи на летнем фестивале» / 夏祭団七九郎兵衛 / Natsumatsuri Danshichi Kurobei — к/м
- 1914 — «Торадзиро Итикава» / 石川寅次郎 / Ishikawa Torajirô — к/м
- 1914 — «Огонь с длинными рукавами» / 振袖火事 / Fûisode kaji — к/м
- 1914 — «Даймё Сабуромару» / 大名三郎丸 / Daimyô Saburômaru — к/м
- 1914 — «Тёситиро Мацудайра» / 松平長七郎 / Matsudaira Chôshichirô — к/м
- 1914 — «Дандзюро Итикава» / 市川団十郎 / Ichikawa Danjûrô — к/м
- 1914 — «Скандал в Этиго» / 越後騒動 / Echigo sôdô — к/м
- 1914 — «Хидэмару Арао» / 荒尾秀丸 / Arao Hidemaru — к/м
- 1914 — «Тюсингура» / 忠臣蔵 / Chûshingura — к/м
- 1915 — «Запись Мито Комона» / 水戸黄門記 / Mito Kômon ki — к/м
- 1918 — «Месть на реке Сумида» / 隅田川の仇討 / Sûmidagawa no adauchi
- 1918 — «Серп и цепи: Месть почтительной дочери» / 鎖鎌孝女の仇討 / Kûsarigama kogo no adaûchi
- 1919 — «Записи Мито Комона: Часть IV» / 水戸黄門記 第四篇 / Mito Kômon ki daiyonhen
- 1920 — «Министр финансов Итидзо» / 一条大蔵卿 / Ichijô Ôkura kyô
- 1921 — «Дзирайя, ниндзя» / 豪傑児雷也 / Goketsu Jiraiya — к/м
- 1921 — «Госпожа Дайнанко» / 大楠公夫人 / Dainankô fujin
- 1921 — «Тюсингура» («47 ронинов») / 忠臣蔵 / Chûshingura (The Loyal 47 Ronin)
- 1922 — «Золотой тигр» / 黄金の虎 / Оugon no tora
- 1922 — «Жена Кадзутоё Ямэнути» / 山之内一豊の妻 / Yamanouchi kazutoyo no tsuma
- 1923 — «Большой Караносукэ Исиути» / 大石内蔵之助 / Dai ishiuchi kuranosuke
- 1923 — «Мастер гравюры» / 紫頭巾浮世絵師 / Murasaki-zukin ukiyoe shi
- 1923 — «Госпожа Дайнанко» / 大楠公夫人 / Dainankô fujin
- 1923 — «Две силы Томигоро» / 二人勢力富五郎 / Ni nin seiryoku tomigorou
- 1925 — «Позабыв о мести» / 恩讐の彼方に / Onshu-no kanata ni
- 1927 — «Слёзы» / 涙 / Namida
- 1928 — «Тюсингура: Правдивая история» / 忠魂義烈 実録忠臣蔵 / Chûkon giretsu - Jitsuroku Chûshingura
- 1928 — «---» / 雷電 / Raiden
Напишите отзыв о статье "Макино, Сёдзо (кинематографист)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.matsudafilm.com/matsuda/c_pages/c_de.html matsudafilm.com] (англ.)
- ↑ 1 2 3 4 [manga.wikia.com/wiki/Shōzō_Makino_(director) manga.wikia.com] (англ.)
- ↑ 1 2 [ja.wikipedia.org/wiki/%E7%89%A7%E9%87%8E%E7%9C%81%E4%B8%89 ja.wikipedia] (яп.)
- ↑ «Кинословарь» в двух томах (том 1: А-Л) / Под редакцией С. И. Юткевича. — М.: Советская энциклопедия, 1970. — С. 135.
Ссылки
- Сёдзо Макино (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Макино, Сёдзо (кинематографист)
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 22 сентября
- Родившиеся в 1878 году
- Умершие 25 июля
- Умершие в 1929 году
- Кинорежиссёры по алфавиту
- Кинорежиссёры Японии
- Кинорежиссёры XX века
- Сценаристы по алфавиту
- Сценаристы Японии
- Сценаристы XX века
- Кинопродюсеры по алфавиту
- Кинопродюсеры Японии
- Кинопродюсеры XX века
- Персоналии:Япония
- Режиссёры немого кино
- Режиссёры Японии
- Кинопродюсеры немого кино
- Продюсеры Японии
- Сценаристы немого кино
- Режиссёры фильмов жанра тямбара
- Умершие от сердечной недостаточности
