Маркевич, Николай Андреевич

Николай Андреевич Маркевич
Дата рождения:	26 января (7 февраля) 1804(1804-02-07)
Место рождения:	село Дунаец Глуховский уезд Сумская область
Дата смерти:	9 (21) июня 1860(1860-06-21) (56 лет)
Род деятельности:	историк, этнограф и писатель
Язык произведений:	русский

Николай Андреевич Маркевич (укр. Микола Андрiйович Маркевич; 26 января [7 февраля] 1804, с. Дунаец Глуховский уезд Черниговская губерния — 9 [21] июня 1860) — украинский историк, этнограф-фольклорист и писатель.

Биография

Н. А. Маркевич родился в дворянской семье Марковичей. Отец, Андрей Иванович Маркевич (1781—1831/1832), родился в Новгород-Северске. Получил блестящее образование и по рекомендации своего двоюродного дяди, князя Виктора Павловича Кочубея, вступил на дипломатическую службу: с 10 февраля 1799 года в службе юнкером коллегии иностранных дел; 5 мая 1799 года произведён в переводчики и определён в миссию в Дрезден; с 12 января 1800 года коллежским асессором переведён к посольству в Константинополь. Вышел в отставку 25 сентября 1803 года в чине надворного советника и посвятил себя общественной деятельности. В 1815—1817 годах выполнял обязанности уездного предводителя дворянства Прилуцского уезда. Мать — графиня Анастасия Васильевна Гудович (1782—1818), племянница генерал-фельдмаршала графа Ивана Васильевича Гудовича. Николай был старшим в семье; ещё были Михаил, Елизавета, Евдокия, Варвара и Ульяна.

В раннем детстве рос и воспитывался у деда в Полошках и других родственников (в Сокиринцах и Васьковцах; с 1814 — в Рудовке).

С 1817 года учился в Благородном пансионе при Главном Педагогическом институте в Санкт-Петербурге, но в 1820 году поступил на воинскую службу в Курляндский драгунский полк; в 1824 году в чине поручика вышел в отставку. С этого времени и до самой смерти жил, в основном, в своём имении в селе Туровке Прилуцкого полка. Получил в наследство от отца около 700 крепостных, имение Туровка, а также дом в Москве, где учился фортепиано и композиции у Джона Филда.

Творчество

Н. А. Маркевич — автор сборников стихотворений. В 1829 году были изданы его книги: «Элегии и еврейские мелодии» и «Стихотворения эротические и Паризина»; в 1831 году — «Украинские мелодии» (М.), в которой в поэтической форме были отражены народные предания и поверья, а также очерки исторических личностей; в предисловии и примечаниях, очень подробных, были приведены черты народного быта и отрывки из исторических сочинений о Малороссии.

Н. А. Маркевич поддерживал личные отношения с рядом выдающихся деятелей культуры своего времени, в том числе с А. С. Пушкиным и Т. Г. Шевченко.

В юные годы он был близок к Кюхельбекеру и его кругу, в первую очередь — к Пушкину, был восторженным почитателем Рылеева. Под влиянием поэзии декабристов Маркевич был увлечен героическим прошлым родины (обращение к народному творчеству — характерная черта декабристов), впоследствии рылеевские образы народных героев Маркевич трактует уже не в революционном, а в националистическом духе…
В пятидесятые годы Маркевич примкнул к правому крылу славянофилов.

— Орлова А. А. Предисловие к воспоминаниям Н. А. Маркевича о Кюхельбекере // «Литературное наследство». — Т. 59. — С. 501.

В своём имении он собрал уникальную коллекцию документальных материалов и рукописных книг по истории Украины конца XVI — XVIII веков. В «Отечественных записках» (1851. — № 2. — С. 328—336) Маркевич указал, что основой стала коллекция, собранная его дедом, включавшая документы генерального подскарбия А. М. Маркевича, рукописи упразднённого Глуховского Преображенского монастыря, библиотеку доктора Блума и др.; обладателем двух сундуков гетмана И. И. Скоропадского (его дальнего родственника) он стал ещё в 17 лет. С тех пор у него «развилась не в шутку страсть к манускриптам». Во время службы в армии он получил в свою коллекцию немалое количество документов из архивов П. А. Румянцева, К. Г. Разумовского и его сына А. К. Разумовского. Затем, в 1826 году, он приобрёл библиотеку И. Ф. Богдановича, а в 1830 году — рукописи Самуила Миславского. В дальнейшем коллекция постоянно пополнялась и составила более 6,5 тысяч экземпляров. В 1859 году большую часть коллекции рукописей купил Иван Яковлевич Лукашевич (1811—1860), после смерти Маркевича его библиотека в «4339 томов сочинений философских, исторических, статистических, беллетрических и других, на языках, русском и иностранных» вместе с оставшейся частью коллекции рукописей была продана наследниками в Коллегию Павла Галагана. Часть личного архива Н. А. Маркевича (письма он писателей, музыкантов, государственных деятелей) находится в Пушкинском доме (Ф. 488)

В 1842 году в Москве вышла его «История Малороссии» в 5 томах (5-й том — в 1843 г.), из которых первые два содержали собственно историю, а остальные — приложения, которые и представляют для учёных наибольший интерес. Книга была составлена главным образом по «Истории русов» — без проверки её сообщений другими свидетельствами. Труд Н. А. Марковича вызвал бурную полемику. Сенковский в «Библиотеке для чтения» (1843. — Т. LVI, отд. V. — С. 30—31) писал, что история Маркевича это «четыре тома безвкусных возгласов, легкомысленных суждений, детских сказок и грубых выдумок». Против Сенковского выступили Плетнёв («Современник». — 1843, Т. XXX) и Погодин (Два слова «Библиотеке для чтения» о происхождении Малороссии // «Москвитянин». — 1843. — № 3). Откликнулся и В. Белинский, который написал:

Прежде всего в авторе не заметно особенного исторического таланта: его изложение вообще сухо и утомительно; он одушевляется только при рассказе о жестокостях поляков над малороссами, но и это местами вспыхивающее одушевление нисколько не отличается историческим характером, хотя и делает честь сердцу автора. Потом, из «Истории» г. Маркевича не только нельзя узнать, каких идей держится он об истории вообще — старых или современных, но даже и считает ли он нужным держаться каких-нибудь идей по этому предмету. Кажется, для него написать историю — значит привести в порядок исторические материалы, пересказав их по-своему.
<…>
Малороссия никогда не была государством, следственно, и истории, в строгом значении этого слова, не имела. История Малороссии есть не более, как эпизод из царствования царя Алексия Михайловича: доведя повествование до столкновения интересов России с интересами Малороссии, историк русский должен, прервав на время нить своего рассказа, изложить эпизодически судьбы Малороссии, с тем чтобы потом снова обратиться к своему повествованию. История Малороссии — это побочная река, впадающая в большую реку русской истории. Малороссияне всегда были племенем и никогда не были народом, а тем менее — государством. Они умели храбро биться и великодушно умирать за свою родину, им не в диковинку было побеждать сильного врага с малыми средствами, но они никогда не умели пользоваться плодами своих побед. Разобьют врагов в пух, окажут чудеса храбрости и геройства и — разойдутся по домам пить горилку.
<…>
История Малороссии есть, конечно, история, но не такая, какою может быть история Франции или Англии; тогда он удержится в своем повествовании и от тона адвоката и от тона панегириста, а постарается живо и просто, в кратких и характеристических чертах, представить картину быта племени, игравшего в истории временную и случайную, но исполненную дикой поэзии роль.
<…>
«История Малороссии» г. Маркевича заслуживает внимания и уважения, тем более что в ее исполнении заметно много добросовестности и усердия, а две большие части материалов — особенной благодарности; но как история, в современном значении этого слова, сочинение г. Маркевича не выходит из ряда посредственных опытов такого рода…

— Белинский В. Г. [az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_2720.shtml История Малороссии Николая Маркевича]

Маркевич работал над созданием «Большого исторического, мифологического, статистического, географического и литературного словаря Российского государства» начало было напечатано в Москве в 1836 году уже после начала выхода «Энциклопедического лексикона»). Другие известные исторические труды Н. А. Маркевича — «Мазепа», «Гетманство Барабаша», «О первых гетманах малороссийских», «О казаках».

Маркевич является также автором ряда этнографических и краеведческих сочинений.

Был похоронен в родовом склепе у церкви Всех Святых, на правом берегу речки Перевод (притока Удая, напротив села Туровка.

Сын Андрей Николаевич стал сенатором.

Библиография

• Элегии и еврейские мелодии. — Москва: Унив. тип., 1829
• Стихотворения эротические и Паризина. — 1829
• Украинские мелодии. — Москва: тип. Августа Семена, 1831
• [www.library.kr.ua/elib/markevich/ История Малороссии]. — Москва: О.И. Хрусталев, 1842—1843
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003559323#?page=1 «Большой исторический, мифологический, статистический и прочий словарь Российской империи». — А.] — Москва, 1836
• Народные украинские напевы, положенные на фортепиано. — Москва, 1840
• О климате Полтавской губ. — 1850
• Об овцеводстве в Полтавской губернии: [Ист.-экон. очерк]. — Москва: Унив. тип., 1851
• Чернигов : Ист. и стат. описание Чернигова. — Чернигов: Губ. тип., 1852
• О табаке вообще и в Малороссии в особенности. — М., 1853
• О народонаселении Полтавской губернии. — Киев: Унив. тип., 1855
• Реки Полтавской губернии // «Записки Русск. Геогр. Общ.» — 1856, кн. XI
• О казаках. — Москва: Унив. тип., 1859
• Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян. — Киев: И. Давиденко, 1860
• Байрон Дон-Жуан: Гл. первая / Пер. Н. А. Маркевича. — Лейпциг: F. A. Brockhaus, 1862

Источники

• Маркевич, Николай Андреевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.encyclopediaofukraine.com/display.asp?AddButton=/pages/m/a/markevychmykola.htm Markevych, Mykola] // Encyclopedia of Ukraine, Vol. 3 (1993) (англ.)
• [library.kr.ua/elib/markevich/biog.html Биография] (укр.)

Рекомендуемая литература

• Косачевская, Евдокия Марковна [books.google.ru/books/about/%D0%9D_%D0%90_%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87_1804_1860.html?id=dO6buAAACAAJ&redir_esc=y Н. А. Маркевич, 1804—1860]. — Л. : Изд-во ЛГУ, 1987. — 284 с.

Отрывок, характеризующий Маркевич, Николай Андреевич

– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.