Моян-чур

Моян-чур 磨延啜
Уйгурский каган
747 — 759
Предшественник:	Кутлуг I Бильге Пэйло
Преемник:	Идигянь
Вероисповедание:	Тенгрианец
Рождение:	716(0716)
Смерть:	759(0759) Хара-Балгас
Род:	Яологэ
Отец:	Кутлуг I Бильге Пэйло
Супруга:	Нинго (Сяого, вторая дочь Су-цзун)
Дети:	Шеху, Идигянь

Моян-чур (тронное имя кит. упр. 葛勒可汗, пиньинь: geleikehan, палл.: Гэлэйкэхань, личное имя кит. упр. 磨延啜立, пиньинь: moyanchuoli, палл.: Мояньчоли) — каган уйгурского каганата с 747 года по 759 год. Благодаря частично сохранившийся каменной надписи, о его правлении известно довольно много.

Война с тюрками 742-745 год

Начало надписи Моян-чура плохо сохранилось, но по фрагментам можно сказать, что Моян-чур вспоминает государство между Селенгой и Орхоном, в котором кочевали огузы. Упомянуто столетнее господство какого-то народа над уйгурами и пятидесятилетнее правление тюрок (названы «тӱрк kыбчаk», тюрки-кыпчаки). Скорее всего имеется в виду Кок-тюркский каганат, покоривший уйгуров с 688 по 741.

В возрасте 26 лет стал шадом (примерно 742 год) и получив часть войска своего отца Кутлуг I Бильге Пэйло, отправился на войну с тюрками. Объединив девять племён (токуз-огузы), отправился на юг к Кэйрэ (название источника или горы). Недалеко от Кэйрэ и трёх речек Биркю (уч бркӱда) он столкнулся с ханским войском (тюрок) и стал преследовать его. Похоже он нагнал войско у реки Яр.

Далее назван хан тюрок Озмыш-тегин. В 743 году (год Овцы) Моян-чур отправился в поход против Озмыш-тегина, 16 числа 1-го месяца произошла битва с тюрками. Озмыш-тегин и его жена попали в плен. По мнению Л. Н. Гумилёва, надпись была разобрана неправильно и уйгуры пленили не Озмыш-тегина, а Баймэй-хан Кулун-бека. Государство тюрок было уничтожено.

В 745 году уйгуры поссорились с карлуками и три карлукских племени переселились в Западно-тюркский каганат.

Борьба за престол. 747 год

В начале 747 года Моян-чур разгромил карлуков. Вскоре умер Кутлуг I Бильге Пэйло. Против Моян-чура выступил другой претендент на престол — ябгу Тай Бильге-тутук. Симпатии простолюдинов разделились (из надписи нельзя понять чьих сторонников было больше). В месте называемом Бюкагюк встретились две армии. Бой начался вечером, ещё при свете солнца войско Бильге-тутука было рассеяно, но ночью они вновь собрались. Ночью войско Бильге-тутука покинули девять племён татар и восемь племён (вероятно киданей). На восходе второго дня Моян-чур победил и пленил уйгурских старейшин своего противника. Моян-чур помиловал простой народ, но вскоре они восстали вновь.

Девятого числа 4-го месяца в местности Бургу Моян-чур с войском нагнал своих восставших соплеменников и в наказание отнял у них женщин и скот. Каган повёл своё войско на северо-запад от Селенги, чтобы встретить татар и восемь племён (киданей). Войско уйгур встало южнее Йилук-гола до Сып-Баши. 29-го числа 5-го месяца Моян-чур встретил врагов и оттеснил их к Селенге. Часть неприятеля, возможно татары, стала отступать вниз по Селенге, Моян-чур переправился и бросился в погоню. Пленив 10 человек Моян-чур отпустил их и предложил мир. Он объявил перемирие на два месяца.

Первого числа 8-го месяца Моян-чур уже собрался в поход, когда ему доложили о приближении врагов. Второго числа, у озера Солёный Алтыр, Моян-чур пересёк Кассуй и принял бой. Противник был разбит и стал отступать. 15-го числа Моян-чур настиг их у ключа Кэйрэ и речек Биркю и вторично разбил. Половина татар присоединилась к нему, половина бежала. Каган отправился на зимовку в горы Этюкен.

Правление

После смерти первого уйгурского кагана Кутлуг I Бильге Пэйло, его сын Моян-чур вступил на престол, после тяжёлой войны с коалицией недовольных. Он считался отважным и решительным полководцем. Каждый год он отправлял посланца к танскому двору.

Каган начал с того, что назначил своих сыновей ябгу и шадом, соответственно, и отдал тардушей и толосов (это не этнические, а военно-географические названия для западного и восточного крыла войска).

Весной 750 года каган пошёл войной на народ чиков в долине Енисея. После боя на реке Кем чики подчинились.

Летом каган приказал построить для него столицу с дворцом и стенами. Лето каган провёл в «молитвах», также он распорядился начать записывать историю своих подвигов. Осенью каган поехал на восток в земли татар, которые предпочли помириться с ним.

В начале 751 года каган отбыл в этюкенскую чернь и на западе от Святого Ключа (анта ыдук), у слияния Айбаша и Тукуша поставил свой дворец и выстроил стены. От повелел вырезать «тысячелетние и десятитысячелетние» знаки на плоском камне.

Вскоре каган узнал, что чики, кыргызы и неизвестное (надпись стёрлась) племя объединились против него. Девятого числа каган выступил в поход. Против чиков он посла тысячу человек и немного к их союзникам. Перехватив гонцов союзников, каган узнал, что карлуки не успели прийти на помощь восставшим. Уйгуры разбили летучие отряды восставших и каган пересёк Иртыш. 18-го числа 11-го месяца каган встретил карлуков у речки Болчу (Урунгу). Три племени карлуков были разбиты. Вскоре он узнал, что его 1000-ный отряд покорил чиков.

Летом 752 года каган отдыхал и молился, чикам он назначил тутука, ышбаров и тарханов. Вскоре кагану доложили о приближении врагов (надпись не сохранилась, непонятно каких именно). 15-го числа он собрал войско у озера Тайган и стал заманивать врагов в ловушку. Переправившись через Кара-Йоталук войска кагана заставили врагов подойти ближе. Неизвестные (надпись повреждена, возможно, басмалы) враги стали подбивать карлуков на восстание. Вскоре к ставке кагана подошли басмалы.

Каган называет коалицию своих врагов: тюргеши, три карлукских племени, «ӱч ыдук та…» (дословно «три святых» та). В этюкенских (Хангай) лесах каган атаковал коалицию. 26-го числа 5-го месяца каган разгромил их и продолжил преследование через реку Ичуй. Тюргеши и карлуки попал в плен.

В 753 году война возобновилась, но сложно говорить о деталях, так как надпись сохранилась фрагментарно. В восьмом месяце каган оставил ставку у Эр Сегун на озере Юла и стал преследовать басмалов и карлуков. На равнине Егра каган победил. Упоминается хорошо вооружённая пехота и знаменосцы. Также упомянуты «табгачские подданные огузы и тюрки», возможно в связи сих переселением в пределы империи Тан. У слияния Орхона и Балыклыка каган велел построить дворец и записать свои подвиги.

К 755 каган, после многочисленных битв, «уничтожил» басмалов и карлуков.

Следующим достоверным сообщением является приказ кагана прислать мастеров согдов и табгачей (китайцы из Тан) для строительства города Бай-Балыка в 756—757 года. Продолжилась война с татарами.

Уйгуры и восстание Ань Лушаня

В 756 году начались переговоры Каганата и империи Тан о помощи в подавлении восстания. Император Су-цзун не мог унизиться, чтобы открыто просить помощи у варваров, поэтому сделали вид, что уйгуры сами предложили помощь.

Командующий войсками в Дуньхуане, князь Чэн Цай (承寀) прибыл в уйгурскую ставку для формального заключения переговоров. Обрадованный каган женил его на своей сводной сестре и предложил Договор мира и родства, но, чтобы в этот раз император женился на уйгурке. Император назначил уйгурку царевной Пига и каган, удовлетворившись этим, повёл свои войска.

Каган пошёл на соединение с шофанским цзедуши Го Цзыи (郭子儀). По пути он разбил динлинское племя тунло (同羅). В декабре каган соединился с Го Цзыи, но прежде, чем встретиться с ним, приказал тому поклониться уйгурскому знамени.

В сентябре 757 года уйгурской-китайские войска встретились с мятежниками у реки Фэншуй. Засада войск мятежников была раскрыта, уйгуры зашли им в тыл и совершенно уничтожили. Потери мятежников составили 60 000. Союзные войска заняли Чанъань. Уйгуры были отправлены сражаться с мятежниками в горы. Когда войска Го Цзыи попали в засаду, уйгуры развернулись и спасли их. Постепенно войска Янь Чжуана (советник Лушаня) покинули и Лоян.

Не слишком заинтересованный в благополучии Китая, каган позволил своим воинам разграбить Лоян. Городские старейшины поднесли уйгурам 10 000 кусков шёлка и те прекратили грабежи. В 757 уйгуры добились у императора обещания брака его младшей дочери Нинго и кагана. Когда каган получил принцессу, то отправил 3000 уйгурских воинов для помощи в уничтожении мятежников.

В 759 каган заболел и умер. Царевну Нинго решили отправить в Китай, так как детей она не имела, а от добровольного самоубийства на могиле кагана отказалась. В августе 759 года она вернулась в Чанъань. Похоже, что Шеху был казнён по неизвестным причинам, и поэтому каганом стал второй сын Идигянь.

Надпись Моян-чура

Надпись Моян-чура найдена в 1909 году профессором Г. И. Рамстедтом. Выполнена орхонскими рунами. Повествует об истории Уйгурского каганата и о делах Моян-чура.

Предшественник: Кутлуг I Бильге Пэйло

Уйгурский каган 747— 759

Преемник: Идигянь

Ссылки

• Гумилёв Л. Н. «[gumilevica.kulichki.net/OT/index.html Древние тюрки]». 1967 год.
• Бичурин Н. Я. (о. Иакинф) «Собрание сведений…»
• Сергей Ефимович Малов. «Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии». Издательство Академии Наук СССР, 1959. Страницы 31-44.

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Синь Тан Шу. цзюань 217а

Отрывок, характеризующий Моян-чур

Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…