Наполеон в России (Верещагин)

Верещагин, Василий Васильевич

«Наполеон I в России», «1812 год»

масло. 202 × 320 см

Государственный исторический музей, филиал — музей Отечественной войны 1812 года

«Наполеон I в России», «1812 год» — известная серия картин Василия Верещагина, посвященных Отечественной войне 1812 года.

История

Серия была начата ещё в Париже. До конца жизни художник занимался её воплощением, тем не менее, серия осталась незаконченной.

«Осуществляя эту серию полотен, Верещагин отнёсся к задаче с большой ответственностью и проделал огромную исследовательскую работу, изучив массу исторических материалов, воспоминаний современников, написанных на нескольких европейских языках. Он лично обследовал поле Бородинской битвы, ознакомился с многочисленными реликвиями и памятниками эпохи, создал множество этюдов и зарисовок. Он даже написал большую, очень серьезную книгу „Наполеон I в России. 1812. Пожар Москвы. — Казаки. — Великая армия. — Маршалы. — Наполеон“ (1895), основанную на документальных данных. В серии о 1812 годе художник использовал и свои впечатления от Балканской войны, что сообщило новым произведениям большую убедительность».

В этом цикле он стремился «показать великий национальный дух русского народа», а также «свести образ Наполеона с того пьедестала героя, на который он внесен».

Состав

Цикл включает 20 картин, а также этюды, рисунки и незаконченные композиции. Сам Верещагин делил её на 2 части. Первая (17 картин), с подзаголовком «Наполеон I в России», изображала основные эпизоды кампании, от Бородина до зимнего перехода французов. Вторая (3 картины), называемая «Старый партизан», рассказывают о партизанской войне.

Картины: «Не замай — дай подойти!», «С оружием в руках — расстрелять!», «В штыки! Ура, ура!», «В Кремле пожар», «В Успенском соборе», «Маршал Даву в Чудовом монастыре», «В Городне — пробиваться или отступать?», «На этапе. Дурные вести из Франции», «На большой дороге. Отступление, бегство» (все 1887—1895 гг.), «Перед Москвой в ожидании депутации бояр» (1891—1892), «В Петровском дворце», «Возвращение из Петровского дворца» (обе — 1895 г.), «Зарево Замоскворечья», «Ночной привал Великой армии» (обе — 1896—1897 гг.), «Наполеон на Бородинских высотах» (1897 г.), «Поджигатели» (1897—1898 гг.), «Конец Бородинского боя», «Сквозь пожар», «Наполеон и Лористон», «На морозе» (все — 1899—1900 гг.).

№	Илл.	Название	Описание	Год создания
1		«Наполеон I на Бородинских высотах»	Бородинская битва, начало. 26 августа 1812, Шевардинский редут.	1897
2		«Конец Бородинского боя»	Бородинская битва. 26 августа 1812, вечер	1899—1900
3		«Перед Москвой в ожидании депутации бояр»	2 сентября 1812 года. Поклонная гора. Захват Наполеоном Москвы	1891—1892
4		«В Успенском соборе»	Успенский собор Московского Кремля, сентябрь 1812. Захват Наполеоном Москвы	1887—1895
5		«В Кремле — пожар!»	Около 4 сентября 1812. Московский пожар (1812). Кремлёвская стена	1887—1898
6		«Сквозь пожар»	4 сентября 1812. Московский пожар (1812). Наполеон, вынужденный спасаться из Кремля, покинул его пешком, направляясь к Арбату, заблудился там и, едва не сгорев, выбрался к селу Хорошеву; переправившись через Москву-реку по плавучему мосту, мимо Ваганьковского кладбища, он дошёл к вечеру до Петровского дворца.
7		«Зарево Замоскворечья»	Ночь с 5-го на 6-е сентября 1812. Московский пожар (1812). Замоскворечье. Четко вырисовываются Спасская башня в Кремле и купола храма Василия Блаженного. Что-то горит на Красной площади; там в ту пору находились разные старые деревянные постройки.
8		«Маршал Даву в Чудовом монастыре»	Сентябрь 1812. Луи Даву, Чудов монастырь, в алтаре. Царские врата открыты настежь, перед ними часовой.	Вариант в Минском музее
9		«В Петровском дворце (в ожидании мира)»	5—6 сентября 1812. Петровский путевой дворец
10		«Возвращение из Петровского дворца»	6 сентября 1812 (Тверская улица?). Наполеон, узнав о том, что Кремль остался в полной сохранности, решил возвратиться туда.
11		«В покоренной Москве» («Поджигатели» или «Расстрел в Кремле»)	Сентябрь 1812	1897—1898
12		«Наполеон и маршал Лористон» («Мир во что бы то ни стало!»)	После 23 сентября 1812. Жак Лористон был принят Кутузовым 23 сентября при Тарутине, но тот не захотел вести с ним мирные переговоры. И маршал был вынужден вернуться к Наполеону, не исполнив поручения.	1899—1900
13		«В Городне — пробиваться или отступать?»	После 12 октября 1812. В маленькой деревушке Городне, в нескольких верстах от Мало-Ярославца, в дни после сражения при Мало-Ярославце 12-го октября, где французы были разбиты. Сидит Наполеон; у противоположного конца стола — Мюрат. Тесной группой стоят маршалы Франции — Бертье, Бесьер, Даву, Мутон. Мнения собравшихся маршалов разделились, и Наполеон единолично принял стратегическое решение отступить перед русской армией.	1887—1895
14		«На этапе. Дурные вести из Франции»	Конец октября 1812. Маленькая сельская церковь на подходе к Смоленску. На заднем плане кровать Наполеона. Верещагин писал её с оригинальной кровати в собрании ГИМа. Привезённые известия (курьер граф Дарю) — о заговоре в Париже, организованном Мале из-за новостей о поражении Наполеона. Существует подготовительный этюд «Иконостас церкви Иоанна Богослова на Ишне близ Ростова Ярославского». (1888)	1887—1895
15		«На большой дороге. Отступление, бегство…»	Большая дорога из Красного по направлению к Минску. Закутанный в шубу Наполеон возглавляет шествие.	1887—1895
16		«Наполеон в зимнем одеянии»
17		«Ночной привал Великой армии»	Великая армия	1896—1897
18		«Не замай! Дай подойти»	Крестьяне подстерегают французов в засаде (Партизанская война 1812 года в России)	1887—1895
19		«С оружием в руках — расстрелять!»	Наполеон, отвлекшись от костра, где он грелся с Мюратом, приговаривает партизан к смерти.	1887—1895
20		«В штыки! Ура! Ура!» («Атака»)	28-го октября французы вступили в Смоленск и 31-го направились дальше по дороге к Красному. На этом переходе и разыгрался тот эпизод. Русские войска под начальством Милорадовича и принца Евгения Вюртембергского ударили солдат вице-короля Евгения Богарне. Вице-король хотя и пробился, воспользовавшись темнотой ночи, в Красное, тем не менее потерял около двух тысяч человек убитыми и ранеными, одно знамя и семнадцать орудий.	1887—1895

Кроме того, Верещагин оставил ряд незаконченных картин («Наполеон при Березине»), этюдов и набросков о событиях 1812 года, а к 100-летию войны намеревался написать картины «Занятие Смоленска», «Канун Бородинской битвы», «Совет в Филях» и др. (замысел не осуществлен).

Верещагин также выступил автором двух книг, иллюстрированных этими картинами («1812 год» и каталог с пояснением к его картинам: «Наполеон I в России»).

Судьба

Серия впервые была показана в Москве и Петербурге в 1895—1896 годах. Причём художник сопровождал выставку шумовыми и визуальными эффектами — в зале были разложены дымовые шашки.

Желающих приобрести её не нашлось. Наконец, в 1902 году после долгих переговоров правительство купило её и передало в Русский музей. Позже серия была перевезена в Москву, в Исторический музей.

Такие задержки были связаны с восприятием цикла публикой.

«Разве такого Наполеона мы привыкли видеть? — спрашивали художника. Верещагин отвечал, что по свидетельствам современников, Наполеон шел впереди колонны, опираясь на берёзовую палочку, в польском костюме. Такого Наполеона искусство Европы не знало. Это вызвало оторопь, недоумение и неприязнь. Собственно говоря, осуждению подверглась вся серия „1812 год“. Если бы художник только разрушал миф о бытующем в те времена „рыцарстве“ французской армии и непогрешимости Наполеона! На его картинах нет парадных изображений русских полководцев или царя, зато три самые большие картины он посвятил крестьянским мужикам — партизанам. В то же время российская публика была в полном восторге». «Ужасный лик войны», испугавший официальных лиц и критиков, потрясал посетителей своей правдивостью и выразительностью, утверждает искусствовед Андрей Рейнер: «Для нас привычно и уже хрестоматийно смотреть на произведения Верещагина. Мы все живем в другом информационном пространстве с очень „жёсткими“ фильмами, „жёсткими“ картинами. А тогда это было откровение, и его картины воспринимались как что-то из ряда вон выходящее. Только ужас войны, без парадных красот».

«Судьба картин о 1812 годе в течение многих лет оставалась неясной. Предназначенные для музеев или больших дворцовых зал, картины не привлекали частных меценатов. Царское же правительство упорно отказывалось от их закупки. Интересен в этом отношении найденный недавно архивный документ. Это ходатайство перед царем шефа Русского музея в Петербурге великого князя Георгия Михайловича от 25 января 1900 года о приобретении для коллекций музея хотя бы семи картин Верещагина из серии 1812 года. На документе сохранилась характерная собственноручная резолюция Николая II: „Нахожу желательным приобретение одной из картин Верещагина эпохи 1812 г. для музея. H [иколай]“. Ясно, что такое решение царя было абсурдным. Мог ли согласиться художник продать только одну картину из тех двадцати, которые составляли целостную, неделимую серию?! Только в преддверии столетнего юбилея Отечественной войны царское правительство, под сильным давлением общественного мнения, вынуждено было приобрести серию и отправить её в Москву».

Новое время

В 2010 году состоялась выставка «1812 год в картинах Василия Верещагина» в преддверии открытия нового музея. В 2012 году впервые выставлена целиком в постоянной экспозиции музея — Музее Отечественной войны 1812 года (открытие 6 сентября 2012 года).

Издания

• [www.museum.ru/1812/Painting/ver/index.html#ver15 Альбом «Нашествие Наполеона. Отечественная война 1812 г.» СПб, 1911 г. ]
• [www.museum.ru/1812/Library/ver/index.html В. Верещагин. Книги «1812» и «Наполеон I в России»]

См. также

• Туркестанская серия
• Картины по русской истории

Литература

• Верещагин В. В. Наполеон I в России. Составление, подготовка текста, вступительная статья В. А. Кошелева и А. В. Чернова. — Тверь: Созвездие, 1993.

Отрывок, характеризующий Наполеон в России (Верещагин)

Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.