Наумов, Андрей Зиновьевич

Андрей Зиновьевич Наумов
Дата рождения	19 ноября 1891(1891-11-19)
Место рождения	деревня Чистопольские Выселки, Казанская губерния, Российская империя
Дата смерти	19 апреля 1950(1950-04-19) (58 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1911—1941
Звание
Командовал	13-я стрелковая дивизия (1-го формирования)
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Великая Отечественная война
Награды и премии

Андрей Зиновьевич Наумов (1891—1950) — советский военачальник, генерал-майор (1940), участник Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1941 году попал в немецкий плен, стал коллаборационистом. После войны в СССР арестован и расстрелян по приговору суда.

Биография

Андрей Наумов родился 19 ноября 1891 года в деревне Чистопольские Выселки Казанской губернии в крестьянской семье. После окончания сельской школы работал столяром. В 1911 году Наумов был призван в царскую армию. Принимал участие в Первой мировой войне на Северо-Западном фронте, дослужился до старшего унтер-офицера, был ранен. 25 апреля 1918 года Наумов добровольно вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Принимал участие в Гражданской войне в боевых действиях против войск Колчака. После войны до 1926 года командовал ротой и батальоном. В 1926 году окончил командную пехотную школу в Москве, затем до 1931 года командовал различными стрелковыми подразделениями. В 1931—1932 годах Наумов служил в должности заместителя командира полка. Затем он окончил высшие командные курсы «Выстрел» и до 1938 года командовал стрелковым полком. В 1938—1939 годах Наумов занимал должность заместителя командира дивизии. 10 февраля 1939 года ему было присвоено звание комбрига, в тот же день Наумов был назначен командиром 13-й стрелковой дивизии Белорусского особого военного округа. 4 июня 1940 года ему было присвоено звание генерал-майора.

В начале Великой Отечественной войны Наумов вместе со своей дивизией принимал участие в боях с немецкими войсками у государственной границы СССР, а затем в сражении под Смоленском. В ходе последнего дивизия была окружена. 19 сентября 1941 года Наумов попытался прорваться из окружения, но попал в плен. Первоначально он содержался в лагере для военнопленных под Минском, впоследствии переправлен в концлагерь Хаммельбург. Там он стал сотрудничать с лагерной администрацией, вступил в фашистскую партию военнопленных, вёл пронемецкую агитацию. В январе 1945 года Наумов был переведён в Нюрнбергский лагерь. В начале мая 1945 года он был освобождён американскими войсками. Через советскую военную миссию по репатриации в Париже Наумов был доставлен в Москву. После проверки в органах НКВД Наумов был арестован и отдан под суд. В 1950 году Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила бывшего генерал-майора Андрея Наумова за добровольную сдачу в плен и сотрудничество с гитлеровцами к высшей мере наказания. Приговор был приведён в исполнение 19 апреля 1950 года.

Литература

• Свердлов Ф. Д. Советские генералы в плену. — М.: Издательство фонда «Холокост», 1999. — С. 246.

Отрывок, характеризующий Наумов, Андрей Зиновьевич

Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.