Оливера Деспина
| Оливера Деспина | |
 Лазарь и его семья, Оливера — крайняя слева. Литография 1860 года |
Оливера Деспина (серб. Оливера Лазаревић, 1373—1444) — дочь сербского правителя Лазаря, супруга турецкого султана Баязида I.
Биография
Младшая дочь правителя Сербии Лазаря Хребеляновича и княгини Милицы Сербской. Родилась примерно в 1373—1376 годах, точный год рождения неизвестен. У неё было четыре сестры и двое братьев. В то время княжеские дети получали хорошее образование: этикет, чтение, письмо, математика, пение, латынь и греческий язык, христианская теология и философия[1]. Деспина не является собственным именем, означает жену или дочь деспота — так назывался титул сербского правителя[2].
В 1389 году войско её отца потерпело поражение в битве на Косовом поле от армии турецкого султана Мурада I. Лазарь попал в плен к туркам и был казнён, как и множество представителей сербской знати. В этой же битве погиб и сам Мурад, новым султаном стал его сын Баязид.
Жена султана
Сербия стала вассалом Османской империи и обязалась платить дань, а также поставлять войска для османской армии. Правление страной принял Стефан Лазаревич, брат Оливеры. Оливеру отправили в гарем Баязида, она стала одной из нескольких его жён. Гарем султана находился в тогдашней европейской столице османов, в городе Эдирне. Братья Оливеры, Стефан и Вук, тоже ездили к султану, чтобы признать своё вассальное положение. Сербские авторы пишут, что Оливера в замужестве не принимала ислам, сохранив христианское вероисповедание. Согласно источникам, Оливера была очень красивой и имела большое влияние на султана, склоняя его к преференциям в пользу своего брата Стефана[3]. Историк и богослов Никола Гильен оценивает замужество Оливеры в тот момент как наиболее рациональное решение для выживания сербского народа и сербского государства[4].
Мать Оливеры, княгиня Милица (в статусе монахини Евгении) в 1393 году ездила к султану с просьбой разрешить перенести мощи преподобной Параскевы Сербской из Валахии в Белград. Историк Владимир Чорович пишет, что благодаря Оливере Милицу хорошо приняли[5]. Затем последовал визит Стефана, над которым нависла угроза из-за подозрений в измене. Ранее Стефан, который вёл активную политическую деятельность, вступил в союз с венгерским королём Сигизмундом. По мнению историков, Оливера сыграла большую роль в том, что Стефан избежал гнева султана и даже укрепил с ним хорошие отношения. Семья Лазаря занимала более высокое положение при дворе Баязида по сравнению с другим сербским дворянством, в первую очередь по сравнению с Бранковичами.
В плену у Тамерлана
В 1402 году среднеазиатский полководец Тамерлан разгромил османскую армию в Ангорской битве, где на стороне Баязида сражались сербы во главе со Стефаном. Оливера и её муж оказались в плену у Тамерлана. Примерно через год Тамерлан отпустил её, это произошло после смерти её мужа. Существуют разные версии обстоятельств её пребывания в плену. По одной из версий, Оливера и Баязид подвергались различным унижениям: Баязида посадили в клетку, кормили отбросами, а Оливеру заставили голой прислуживать во время пиров Тамерлану и его придворным[5]. В отчаянии Баязид разбил себе голову о прутья клетки, не в силах наблюдать за унижением своей жены[5]. Такое описание приводит византийский летописец Лаоник Халкокондил, а затем — Мавро Орбини в своей «Истории славян»[5]. Другие источники, в частности, Константин из Островицы, турецкие и монгольские источники, Константин Философ, Джордже Бранкович, Йован Раич, считают, что Тамерлан относился к пленным вполне уважительно[5]. Однако источники сходятся в том, что Баязид по тем или иным причинам умер в плену, и Оливеру сразу отпустили. Сербский историк Стоян Новакович и другие историки полагают, что эта легенда, даже будучи вымышленной (о притеснениях в плену и самоубийстве Баязида) свидетельствует о большой эмоциональной привязанности султана к жене[6]. Новакович пишет, что здесь находит отражение то, что Оливера в гареме завоевала сердце Баязида (которого описывают как человека очень страстного), и этим объясняется привилегированное положение семьи Лазаря[6]. Оливера вернулась в Сербию весной 1403 года.
Жизнь в Сербии
После возвращения в Сербию непродолжительное время жила в монастыре в деревне Манастырица вблизи Кладово. Затем переехала в новую сербскую столицу Белград, где жила при дворе Стефана, была его советником. Оливера была особенно полезна брату в период борьбы претендентов за власть в Османской империи, в которую был вовлечён Стефан, поскольку она знала сыновей Баязида. После смерти Стефана в 1427 году и перехода Белграда в руки венгров Оливера жила с племянником Георгием Бранковичем в Смедерево, куда перенесли столицу. Умерла примерно в 1444 году, место захоронения неизвестно.
Стихотворение Стефана «Слово любви», написанное в 1409 году, по одной из версий, посвящено Оливере (по другим версиям — его невесте или, скорее всего, брату Вуку)[7].
Напишите отзыв о статье "Оливера Деспина"
Примечания
- ↑ [www.novosti.rs/dodatni_sadrzaj/clanci.119.html:279964-Pod-sedam-velova Pod sedam velova | Ostali članci | Novosti.rs]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus/Janicar/primtext1.phtml Записки янычара] (комментарии к тексту)
- ↑ [www.novosti.rs/dodatni_sadrzaj/clanci.119.html:279967-Miljenica-sultana Miljenica sultana | Ostali članci | Novosti.rs]
- ↑ [www.novosti.rs/dodatni_sadrzaj/clanci.119.html:279965-Za-spas-naroda Za spas naroda | Ostali članci | Novosti.rs]
- ↑ 1 2 3 4 5 www.bastabalkana.com/2013/02/princeza-olivera-lazarevic-najmladja-kci-kneza-lazara-i-kneginje-milice/
- ↑ 1 2 [www.novosti.rs/dodatni_sadrzaj/clanci.119.html:279970-Zajedno-zatoceni Zajedno zatočeni | Ostali članci | Novosti.rs]
- ↑ [magazines.russ.ru/inostran/2015/11/16laz.html Журнальный зал | Слово любви]
Отрывок, характеризующий Оливера Деспина
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
