Павловский, Иван Яковлевич
Поделись знанием:
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
Павловский Иван Яковлевич (23 сентября (5 октября) 1800, Рига — 13 (25) июля 1869, Рига) — лектор русского языка, переводчик, составитель словарей и учебников.
Биография
Иван Яковлевич Павловский воспитывался в местной классической гимназии. Не окончив полного курса, вышел из гимназии, и 20 сентября 1817 г. поступил на службу в качестве канцелярского служителя при почтовой конторе в уездном городе Валке Лифляндской губернии. 4 февраля 1821 г. он оставляет занимаемое им место и определяется преподавателем русского языка и чистописания при уездном училище в том же городе. Затем, 16 сентября 1831 г. переводится в Ригу в качестве преподавателя наук при русском уездном училище, а 24 августа 1837 г. назначается лектором русского языка и переводчиком при Императорском Дерптском университете (ныне Тартуский университет). Эту должность он занимал более двадцати лет и 3 сентября 1858 г. вышел по болезни в отставку. Последние годы жизни провел в Риге. Кроме преподавательской деятельности, Иван Павловский имел большие заслуги как составитель учебников и словарей русского языка. Он состоял членом-сотрудником Императорского Русского Географического Общества в Cанкт-Петербурге.[1]
Труды
- Russische Sprachlehre für Deutsche — Дерпт, 1838.
- Theoretisch-practischer Cursus der russischen Sprache — Дерпт, 1838.
- Начертание географии Российской Империи для руководства при первоначальном преподавании в уездных училищах Дерптского учебного округа — Дерпт, 1841.
- Русская хрестоматия — Митава, 1842.
- Пространная география Российской Империи, 2 тома — Дерпт, 1843.
- Руководство к географии Российской Империи, 2 части — Дерпт, 1844.
- Vollständiges deutsch-russisches Wörterbuch, 2 тома — Рига, 1856.
- Kurzgefasste slavonische Grammatik für Deutsche — Санкт-Петербург, 1857.
- Vollständiges russisch-deutsches Wörterbuch, 2 тома — Рига, 1859.[2]
Признания и награды
- Почетный отзыв на соискании Демидовских наград в Академии Наук за Немецко-русский словарь (1855 г.)
- Бриллиантовый перстень за поднесенный Государю Императору экземпляр книги "Russische Sprachlehre" (18 ноября 1838 г.)
- Монаршеское благоволение за "Географию" (5 мая 1843 г.)[3]
Напишите отзыв о статье "Павловский, Иван Яковлевич"
Примечания
- ↑ Русский биографический словарь: т. 13, стр. 89.
- ↑ Павловский, Иван Яковлевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Русский биографический словарь, т. 13, стр. 89.
Литература
- Русский биографический словарь / изд. под наблюдением председателя Имперского Русского исторического общества А. А. Половцова. — Санкт-Петербург: Имперское Русское историческое общество. Т. 13: Павел, преподобный — Петр (Илейка), 1902.
- Энциклопедический словарь / под ред. проф. И. Е. Андреевского. — Санкт-Петербург: Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. 22а: Оуэн — Патент о поединках, 1897.
- Böhler, Claudia. Das russisch-deutsche Wörterbuch von Iwan Pawlowsky – eine metalexikografische Analyse. München 2003, S. 45-47.
Отрывок, характеризующий Павловский, Иван Яковлевич
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
