Попов, Николай Николаевич (полный кавалер ордена Славы)

Николай Николаевич Попов
Дата рождения	5 декабря 1913(1913-12-05)
Место рождения	деревня Лопатино, Хмелевицкая волость, Нижегородская губерния
Дата смерти	20 октября 1992(1992-10-20) (78 лет)
Место смерти	деревня Извал, Нижегородская область
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	инженерные войска
Годы службы	1942—1945
Звание	сержант
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии
В отставке	слесарь-наладчик

Никола́й Никола́евич Попо́в (5 декабря 1913 — 20 октября 1992) — участник Великой Отечественной войны, командир отделения 44-го отдельного саперного батальона (51-я стрелковая дивизия, 49-я армия, 2-й Белорусский фронт), сержант. Один из полных кавалеров, награждённых четырьмя орденами Славы (двумя орденами Славы 1-й степени).

Биография

Родился 5 декабря 1913 года в деревне Лопатино в семье крестьянина. Русский по национальности. Образование начальное. Работал на железнодорожной станции Шахунья. В 1935—1937 годах проходил действительную службу в Красной Армии. После демобилизации вернулся домой. С началом Великой Отечественной войны продолжал работать на железной дороге.

В декабре 1942 года был вновь призван в армию. Был направлен в 177-й учебный сапёрный батальон. На фронте — с августа 1943 года. В составе 44-го отдельного саперного батальона воевал на 1-м и 2-м Прибалтийских, 2-м Белорусском фронтах.

3 февраля 1944 года командир отделения ефрейтор Попов с подчиненными проник в расположение противника юго-западнее города Новосокольники (Псковская область), проделал проходы в минном поле, затем разминировал его. Лично снял много противопехотных и противотанковых мин.

Приказом 16 февраля 1944 года ефрейтор Попов Николай Николаевич награждён орденом Славы 3-й степени (№ 1333).

В ночь на 23 июня 1944 года младший сержант Попов со своим отделением обезвредил минные заграждения у деревни Ровное (Шумилинский район Витебская область). Противотанковыми гранатами подорвал 2 дзота.

Приказом 23 июля 1944 года младший сержант Попов Николай Николаевич награждён орденом Славы 2-й степени (№ 3410).

В ночь на 31 октября 1944 года группа саперов под командованием сержанта Попова проникла в тыл противника вблизи населенного пункта Пунгас (северо-восточнее города Приекуле, Латвия) для проведения инженерной разведки и столкнулась с отрядом полевой жандармерии. Во время схватки Попов лично истребил 5 жандармов, а 3 взял в плен. Был представлен к награждению орденом Славы 1-й степени.

В ночь на 23 января 1945 года сержант Попов с отделением саперов близ города Ортельсбург (ныне Щитно, Польша) проделал проходы в заграждениях противника, лично снял свыше 20 мин.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года за образцовое выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками сержант Попов Николай Николаевич награждён орденом Славы 1-й степени (№ 154). Стал полным кавалером ордена Славы.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 апреля 1945 года сержант Попов Николай Николаевич повторно награждён орденом Славы 1-й степени. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1970 года перенаграждён орденом Отечественной войны 2 степени.

В 1945 году Н. Н. Попов был демобилизован. Вернулся на родину. Жил в городе Шахунья. Работал слесарем-наладчиком в локомотивном депо. Умер 20 октября 1992 года.

Награды и звания

• Орден Отечественной войны 1-й степени (11.03.1985)
• Орден Отечественной войны 2-й степени (10.11.1970) вместо Ордена Славы I степени (10.04.1945)
• Орден Красной Звезды (18.06.1944)
• Орден Красной Звезды (15.05.1945)
• Орден Славы I степени (24.03.1945)
• Орден Славы II степени (31.07.1944)
• Орден Славы III степени (16.02.1944)
• Медаль «За отвагу» (16.10.1943)
• Другие медали
• Почётный гражданин города Шахунья

Ссылки

•  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=8394 Попов, Николай Николаевич (полный кавалер ордена Славы)]. Сайт «Герои Страны».
• [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/gentlemens/hero.htm?id=11541022@morfHeroes Попов Николай Николаевич на сайте Министерства Обороны Российской Федерации]
• [www.az-libr.ru/index.shtml?Persons&000/Src/0003/40663d9c Попов Николай Николаевич]

Литература

• [www.az-libr.ru/index.shtml?Persons&000/Src/0003/index Кавалеры ордена Славы трех степеней. Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-1883-9.
• Гришко Г. А. Жаворонкин М. Ю. Орденская книжка. Москва, 2005
• Солдатская слава. М., 1963. Кн.1. с.213;
• Кавалеры ордена Славы — горьковчане. Горький, 1970. с.201-209;
• Навечно в сердце народном. 1941—1945. Рига, 1984. с.162;
• Костенков А. Г. Славен их путь боевой. Калининград, 1987. с.118-119.

Отрывок, характеризующий Попов, Николай Николаевич (полный кавалер ордена Славы)

В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.