Посас, Себастьян

Себастьян Посас

Себастья́н По́сас Пере́а (исп. Sebastián Pozas Perea; 1876 или 1880, Сарагоса — 1946, Мехико) — испанский военачальник, генерал. Участник Гражданской войны 1936—1939 годов.

Военная служба

Получил военное образование, кавалерийский офицер. Участвовал в войне в Марокко, неоднократно получал повышения в чинах за военные отличия, был награждён личной Военной медалью. В 1926 году был произведён в бригадные генералы. После провозглашения Испании республикой в 1931 году поддерживал республиканцев, в начале 1936 года занимал один из ключевых постов в вооружённых силах — генерального директора Гражданской гвардии (жандармерии). Выступил против планов начальника Генерального штаба генерала Франсиско Франко совершить военный переворот с тем, чтобы не допустить к власти левый Народный фронт, победивший на парламентских выборах в феврале 1936 года. Сохранил свой пост и при правительстве Народного фронта.

Участие в Гражданской войне

В июле 1936, после начала антиправительственного выступления правых военных, остался сторонником республики и добился того, что многие офицеры гражданской гвардии остались на стороне правительства. 19 июля 1936 был назначен министром внутренних дел в правительстве Хосе Хираля — это назначение профессионального военного выглядело шагом навстречу среднему классу, который с уважением относился к генералитету. В качестве министра генерал Посас руководил раздачей оружия гражданским сторонникам Народного фронта (решение об этом было принято правительством Хираля). 29 августа Гражданская гвардия была переименована в Национальную республиканскую гвардию.

В состав правительства Ларго Кабальеро, сменившего в сентябре 1936 кабинет Хираля, генерал Посас не вошёл. 5 октября он был назначен командиром 1-й смешанной дивизии и председателем хунты обороны Мадрида, 23 октября он передал командование дивизией генералу Хосе Миахе и был назначен командующим Центральным фронтом. 6 ноября сложил с себя и обязанности главы хунты обороны, также передав их Миахе (при этом хунта официально осталась в подчинении Посаса как командующего фронтом). В конце октября 1936 войска Центрального фронта нанесли успешный контрудар под Сесенией, в котором участвовала только что поставленная республиканцам бронетехника из СССР, управляемая советскими танкистами. 31 декабря 1936 Центральный фронт был преобразован в армию Центра, во главе которой остался генерал Посас, организовавший защиту района Мадрида. В этом качестве участвовал в Харамском сражении, во время которого удалось остановить наступление националистов, намеревавшихся отрезать Мадрид от остальной территории, контролировавшейся властями республики. 27 февраля 1937 был освобождён от командования по болезни и заменен тем же Миахой.

После майских событий в Барселоне (выступления анархистов против властей республики в 1937) полностью лояльный правительству генерал Посас был назначен 6 мая командиром 4-й смешанной дивизии и командующим армией Каталонии с тем, чтобы восстановить порядок в регионе. Одним из его первых решений стало преобразование армии Каталонии в армию Востока, непосредственно подчинённую центральному правительству, а не Генералидаду (региональному правительству Каталонии). В это же время Посас стал членом Объединённой социалистической партии Каталонии, аффилиированной с Коммунистической партии Испании, что укрепило его политические позиции.

В июне 1937 организовал силами двух дивизий и нескольких бригад наступление на Уэску, закончившееся неудачей, несмотря на трёх-четырёхкратное превосходство в силах над оборонявшимися националистами. В конце августа 1937 возглавил новое наступление — на Сарагосу — которое «завязло» у небольшого населенного пункта Бельчите, оборонявшегося националистами до 6 сентября (после этого наступление республиканцев было сорвано). Более успешно действовал как администратор, чем в качестве военачальника — активно сотрудничая с коммунистами и советскими советниками, руководил ликвидацией структур анархистов, существовавших в Арагоне с июля 1936, и распустил хунту Арагона, которая контролировалась анархистами. Это способствовало укреплению тыла республиканских войск, но в то же время снизило боеспособность подразделений анархистов, действовавших на фронте.

После того, как войска националистов, развернув наступление в марте 1938, нанесли поражение армии Востока и заняли всю территорию Арагона, Посас был смещён с занимаемой должности (тем более, что выявилась неподготовленность армии к ведению боевых действий, несмотря на наличие значительных сил — около 200 тысяч человек). С тех пор он в течение долгого времени не занимал значимых постов, лишь в конце войны став командующим войсками в Жероне, а затем в Фигересе, городе близ границы с Францией, куда после потери республиканцами практически всей Каталонии в начале 1939 перебралось правительство республики.

Эмигрант

Эмигрировал во Францию, затем в Мексику, где и скончался.

Награды

Библиография

• Данилов С. Ю. Гражданская война в Испании (1936—1939). — М.: Вече, 2004. — 352 с. — ISBN 5-9533-0225-8..

Ссылки

• [www.guerracivil1936.galeon.com/biorep5.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Посас, Себастьян

– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.