Предкальн, Андрей Иванович

Андрей Иванович Предкальн
Andrejs Priedkalns
Депутат Думы, 1912.
Дата рождения:	28 ноября 1873(1873-11-28)
Место рождения:	Тирзская волость Валкского уезда Лифляндской губернии
Дата смерти:	1 апреля 1923(1923-04-01) (49 лет)
Место смерти:	Рига
Гражданство:	Российская империя Российская империя Республика Исколата Латвия Латвия
Вероисповедание:	Евангелическое лютеранство
Партия:	ЛСДРП
Род деятельности:	врач, депутат Государственной думы III созыва от города Риги.
Автограф

Андрей Иванович Предкальн вариант отчества Андрей Янович (28 ноября 1873, Тирзская волость Лифляндской губернии — 1 апреля 1923, Рига) — врач, социал-демократ, депутат Государственной думы III созыва от города Риги.

Биография

Латыш, из крестьян Валкского уезда Лифляндской губернии. Окончил Вецпиебалгскую церковно-приходскую школу. Сдав экзамен на народного учителя, преподавал в Крапской школе, а позднее в Риге. В 1898 году он поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил в 1903 году. Служил врачом в Москве. Работал врачом в Мадлиене, в 1905—1907 годах фабричным врачом в Риге. Участвовал в Революции 1905 года. С 1907 года член Латышской социал-демократической организации, писал для большевистских газет «Звезда» и «Правда». Был председателем Рижского общества трезвости «Заря» и общества взаимного вспомоществования «Инофан».

Перед избранием в Думу работал как вольнопрактикующий врач (заработок — 3 тысячи рублей в год). Баллотировался в Государственную Думу в качестве кандидата от Латвийской социал-демократической рабочей партии (ЛСДРП). В октябре 1907 избран в Государственную думу III созыва от 2-го съезда городских избирателей города Риги. Входил в Социал-демократическую фракцию, примыкал к большевикам. Член комиссии о неприкосновенности личности, комиссии по рабочему вопросу, по исполнению государственной росписи доходов и расходов, финансовой комиссии. Заявил от имени Социал-демократической фракции о воздержании от избрания товарищей председателя Государственной Думы, об отказе участвовать в прениях по указу от 9 ноября 1906, об отказе голосовать за смету Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питий.

В 1915 году Предкальн стал врачом латвийских беженцев в Петрограде. В 1916 он был арестован и заключён в Петроградскую тюрьму «Кресты». После Февральской революции освобождён Временным Правительством, как политический заключенный. 3 апреля 1917 года был назначен комиссаром Временного правительства в Лифляндскую губернию.

В республике Исколата занимал должность начальника департамента здравоохранения в Валке. После ликвидации этого образования продолжал врачебную практику в Валке и и был лектором организованного там Народного университета. После установления Латвийской CCР в январе 1919 года, он организовал первый бесплатный диспансер и был руководителем отдела общественного здравоохранения Валкского района.

Временное правительство Латвийской Республики в 1919 году назначило его заведующим Рижской детской больницей. Занимался научными исследованиями в области медицины. Умер 1 апреля 1923. Похоронен в Риге на кладбище Мартиня.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003800760#?page=224 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Третий созыв. М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина. 1909. С. 158.]
• [www.tez-rus.net/ViewGood31313.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008.] C. 497.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846#?page=113 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910.] Табл. 50.

Рекомендуемые источники

• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278. Опись 9. Дело 638.

Отрывок, характеризующий Предкальн, Андрей Иванович

– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.