Публий Ситтий

Публий Ситтий (лат. Publius Sittius, умер в 44 году до н. э.) — римский всадник, командир наемников, участник гражданской войны 49—45 до н. э.

Происходил из Нуцерии в Кампании. Его отец П. Ситтий поддерживал римлян во время Союзнической войны. Семья Ситтия была связана узами дружбы и гостеприимства с семьей Цицерона .

Занимался ростовщичеством, предоставлял ссуды провинциальным общинам, а также союзным городам и правителям. Был замешан в заговоре Катилины, в 64 году до н. э. выехал в Дальнюю Испанию, по-видимому, как агент Катилины, с заданием собрать войска и устроить беспорядки . Затем перебрался в Мавретанию .

Возможно, его отъезд из Рима был вызван не столько политикой, сколько стремлением скрыться от кредиторов, так как из-за своих рискованных финансовых операций Ситтий влез в долги. Для того, чтобы частично погасить эти долги, Публий Сулла, представлявший интересы Ситтия, продал его италийские поместья .

Цицерон во время своего наместничества в Киликии получил от Целия Руфа несколько писем с напоминанием о том, что надо истребовать с тамошних общин деньги, которые они должны Ситтию .

По-видимому, Ситтий не смог поправить свои дела, и был осужден и приговорен к изгнанию . Еще находясь в Италии и Испании, он собрал наемное войско и эскадру кораблей. Переправившись с этими силами в Африку, участвовал в войнах между тамошними царями. По словам Аппиана, его войска неизменно одерживали победы, в результате чего Ситтий достиг большой известности, а его войско приобрело значительный военный опыт . Во время гражданской войны 49—45 до н. э. активно содействовал Цезарю в Африканской кампании 46 года до н. э. Вместе с царем Бокхом Ситтий напал на владения Юбы I, взял Цирту и несколько городов гетулов. Эта диверсия заставила Юбу, выступившего на помощь помпеянцам, повернуть назад .

Затем он штурмом взял укрепление, в котором находился главный продовольственный и военный склад Юбы . Тем не менее, Юба все-таки направился на соединение с войсками Метелла Сципиона, а против Ситтия выставил отряд префекта Субурры . После битвы при Тапсе Ситтий уничтожил Субурру и его войско , а затем выступил навстречу Цезарю. По пути он наткнулся на 5-тыс. отряд Фавста Суллы и Луция Афрания, отступавший из Утики. Устроив засаду, Ситтий разгромил помпеянцев. Сулла и Афраний были схвачены, а затем, по официальной версии, убиты взбунтовавшимися солдатами . Ряд античных авторов пишет, что они были казнены по приказу Цезаря ,,.

Метелл Сципион с несколькими командирами пытался бежать морем в Испанию, но ветер отнес их к Гиппон-Регию, где стояла эскадра Ситтия. Тот атаковал их превосходящими силами и потопил корабли. При этом погибли Сципион, Лициний Дамасипп, Луций Манлий Торкват и Плеторий Цестиан .

Цезарь наградил Ситтия и Бокха за помощь, разделив между ними земли царя Массиниссы, союзника Юбы. Ситтий получил самые лучшие земли, и раздал их своим солдатам. После смерти Цезаря сын Массиниссы Арабион весной 44 года до н. э. коварным образом убил Ситтия . Цицерон по этому поводу заметил в письме к Аттику, что нисколько не осуждает Арабиона .

Солдаты Ситтия, носившие прозвание «ситтианцев», во время гражданской войны 44—42 до н. э. примкнули к цезарианцам и помогли Титу Секстию одержать победу над наместником Африки Квинтом Корнифицием .

Отрывок, характеризующий Публий Ситтий

Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.