Рекрутская повинность

Рекрутская повинность — способ комплектования вооружённых сил Российской империи (Русской императорской армии и флота) до 1874 года. Рекрутская повинность введена в России Петром I в 1705 году. В первое время люди, собираемые по рекрутской повинности, назывались по-прежнему даточными людьми. В России термин рекрут был узаконен в 1705 году.

Рекрутская повинность

Рекрутская повинность заключалась в следующем:

1. рекрутской повинности подлежат все сословия и все классы населения;
2. для дворян она есть повинность личная и поголовная, для податных сословий — общинная, то есть правительство предъявляло свои требования не к лицу, а к обществу, указывая лишь число подлежащих сдаче рекрутов, в возрасте от 20 до 35 лет, и предоставляя самим обществам определять, кто и на каких основаниях должен быть сдан;
3. срок службы  — пожизненный;
4. размер повинности, время набора и порядок раскладки определяются особо перед каждым набором.

Позднее принципы рекрутской повинности изменялись. В 1736 году разрешено было в каждой дворянской семье освобождать от службы одного из братьев, для лучшего управления имением; затем служба для дворян была ограничена 25 годами и, наконец, грамотой о вольности и свободе дворянству в 1762 году, дворянство было освобождено от рекрутской повинности.

Затем началось постепенное освобождение других классов общества: купцов, почётных граждан, жителей привилегированных местностей (Бессарабии, отдаленных областей Сибири), лиц, получивших известное образование, колонистов, семейств церковнослужителей и других. По 10-й народной переписи (1858 год) из 29,5 млн душ мужского пола в Европейской России (без Царства Польского и Финляндии) рекрутской повинности подлежало лишь 23,5 млн, а 6 млн, или 20 %, были либо вовсе свободны от неё, либо не несли её лично, а платили вместо того денежный взнос.

Раскладка повинности

Раскладка рекрутской повинности первоначально делалась по числу дворов, а после первой ревизии 1722 года была установлена по числу душ.

При Елизавете Петровне вся страна была разделена на пять полос. Каждая полоса один раз в пять лет поставляла по одному рекруту со ста душ. Впоследствии этот порядок был нарушен, и рекрутские наборы проводились по мере необходимости.

Манифестом от 1 (13) августа 1834 года территория России была разделена на две полосы: южную и северную. Манифестом от 8 (20) июля 1839 года было введено деление на западную и восточную полосы. Наборы проходили поочередно: то есть один год по западной полосе, другой — по восточной. Этот порядок просуществовал до 1855 года. Манифестом от 3 (15) октября 1855 года в условиях Крымской войны был объявлен общий набор, и все дальнейшие наборы также производились без разделения на полосы.

Рекрутский набор объявлялся по Высочайшему указу, «в виде манифестов исходящих». По числу взимаемых рекрутов различались: обыкновенные наборы — менее 7 человек с тысячи, усиленные — от 7 до 10 и чрезвычайные — свыше 10 человек с тысячи.

Во время крымской войны было взято: в губерниях восточной полосы по 70 человек с тысячи ревизских душ, а в губерниях западной полосы — по 57 человек, не считая ратников ополчения.

В 1863 году, ввиду польского восстания и ожидавшегося вмешательства западных держав, в один год было произведено два чрезвычайных набора со всего государства, по 5 человек с тысячи душ каждый. Дальнейшие наборы производились также ежегодно со всего государства, а не по полосам. Последние наборы давали ежегодно от 140 до 150 тысяч рекрутов.

Выборы рекрутов

Рекрутская повинность носила общинный характер, то есть рекруты выбирались общиной. В генеральном учреждении о ежегодном сборе рекрутов 1757 года говорилось, что военные приемщики обязаны принимать «кого отдатчики в отдачу объявят и поставят». Со временем выработалась так называемая очередная система, основанная на учете рабочей силы каждой семьи. Правительство установило порядок, получивший название жеребьевого. В 1854 году этот порядок был окончательно установлен для мещан, ремесленников и государственных крестьян. Для удельных и помещичьих крестьян оставался в силе порядок очередной. Хотя формально порядок был очередным, рекрутов чаще всего выбирал помещик.

Призывной возраст

Призывной возраст был достаточно неопределённым. До Крымской войны сохранялись пределы от 20 до 35 лет, затем высший предел был понижен до 30 лет. После введения жеребьёвой системы возраст привлекавшихся к жребию был установлен — 21 год, а в Архангельской и Олонецкой губерниях — 22 года.

Срок службы

В 1793 году вместо пожизненного срока был установлен срок службы в 25 лет. Этот срок сохранял свою силу до Крымской войны, но фактически ещё в 1834 году он был сокращен до 20 лет. Нижние чины, прослужившие 20 лет, увольнялись на 5 лет в так называемый бессрочный отпуск, из которого они могли быть возвращены на службу только для пополнения войск до размера штатов военного времени.

Во время царствования Александра II срок службы был сокращен до 15 лет; в начале действительная служба продолжалась 12 лет, после чего нижние чины увольнялись в бессрочный отпуск на 3 года, а затем было введено увольнение в бессрочный отпуск на 5 лет, после 10 лет службы. В 1860-е последовало дальнейшее сокращение срока действительной службы, путём увольнения во временный отпуск. Ко времени введения устава о воинской повинности 1874 года нижние чины состояли на действительной службе около 7 лет, затем увольнялись во временный отпуск, а через 3 года перечислялись в бессрочный отпуск на 5 лет, после чего получали «чистую» отставку.

Социальное значение

Люди, попавшие в солдаты, утрачивали связь со своим прежним сословием, переходили в состав военного сословия и свой статус передавали жене и детям. Военная служба для этого сословия являлась наследственной обязанностью, освобождавшей его от платежа всех государственных податей и выполнения казенных повинностей. Вышедшие в отставку нижние чины считались лично свободными людьми, имели право владеть землёй (из податных сословий это допускалось только для определённых категорий лиц со специальными разрешениями). Они составляли особую категорию отставных солдат, могли записаться в какое-нибудь податное сословие, а в случае дряхлости или неспособности к труду получали небольшую пенсию — 36 руб. в год.

Служба в армии была одним из главных механизмов освобождения населения от крепостной зависимости. Так, ещё в XVIII в. из армии было демобилизовано в преклонном возрасте около 300 тыс. человек, из которых не менее половины приходилось на долю бывших помещичьих крестьян. Всего с 1796 по 1858 г. через службу в армии в качестве нижних чинов прошло 2034,1 тыс. человек, среди которых крепостных было примерно 1017,1 тыс. человек. В годы VII ревизии (1816—1834 гг.) число освободившихся от крепостной неволи, после выхода в отставку, превысило количество получивших свободу иными путями. Армия являлась важнейшим элементом развития социальной мобильности российского общества, способствуя формированию свободных от крепостничества людей, не платящих налоги и имевших право свободного выбора места жительства и занятий.

Многие отставные солдаты так и не смогли вернуться к своим прежним занятиям в деревне и становились, по замечанию барона А. Гакстгаузена, «зародышем пролетариата» в России. Отставные солдаты и их семьи охотно селились в городах, где они рассчитывали найти себе средства для жизни — их охотно брали на должности сторожей, дворников, надзирателей и других низших служащих. Служба в армии способствовала развитию грамотности населения. Именно в армии солдат нередко становился человеком грамотным. Поэтому в городе отставной солдат часто шёл в услужение — швейцаром, «дядькой» к господским детям, а в деревне, как правило, становился писарем сельской общины.

Забота о пополнении армии и нежелание нести дополнительные расходы вынудили правительство предоставить помещикам льготы по рекрутской повинности, если они селили в своем поместье семьи отставных солдат. Таким образом, государство перекладывало со своих плеч необходимость призрения военных ветеранов с их семьями, а помещики приобретали право на получение зачетной рекрутской квитанции за каждого из сыновей таких солдат.

По мнению Э. К. Виртшафтер, вернувшиеся с военной службы солдаты попадали в категорию разночинцев, хотя местные чиновники и пытались отнести их к «военному сословию». По законодательству они могли свободно перемещаться, но при условии, что не будут заниматься преступной деятельностью или бродяжничеством. При Николае I от отставных солдат стали требовать «соблюдать в одежде форму, бороду брить, по миру не ходить»

Замены

В рекрутской системе допускалась замена лица, сдаваемого в рекруты, другим лицом, ещё Петром I был издан указ, разрешающий лицам всякого сословия (даже крепостным) отдавать вместо себя в рекруты купленных людей. Наиболее распространённым способом замены был наём добровольцев. С 1840-х годов правительство само стало нанимать добровольцев. С 1872 года был установлен неограниченный выкуп от рекрутской повинности, для всех желающих, путём простого взноса определённой денежной суммы.

Ликвидация рекрутской повинности

В 1874 году рекрутская повинность была заменена воинской повинностью. Термин «рекрут» был заменен словом «новобранец».

См. также

• Воинская обязанность в России
• Воинская обязанность
• Табель о рангах
• Рекрутское войско
• Рекрут
• Кантонисты

Литература

• Д. Масловский, «Записки по истории военного искусства в России»;
• Богданович, «Исторический очерк деятельности военного министерства за 1855—80 гг.»;
• А. Редигер, «Комплектование и устройство вооружённой силы» (часть I).
• Иванов Ф. Н. Рекрутская повинность населения России в 1831—1874 годах: на материалах Европейского Севера: автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук.- Сыктывкар, 2006.-19 с.
• Иванов Ф.Н. Формирование региональной сети рекрутских присутствий в Российской империи XVIII – XIX вв. (на примере Вологодской губернии) // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2012. № 10 (24): в 2-х ч. Ч. II. С. 63-69. Электронный адрес публикации: www.gramota.net/materials/3/2012/10-2/14.html
• Иванов Ф. Н. Освобождение от натуральной рекрутской повинности населения регионов Российской империи (на примере Архангельской губернии 1820-1874 годов) // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2015. № 10 (60). Ч. III. C. 67-73. Электронный адрес публикации: www.gramota.net/materials/3/2015/10-3/17.html
• Тихонов В. А. Рекрутская система комплектования русской армии при Петре I. — Саарбрюккен, 2012. Текст книги доступен в одной из социальных сетей: img1.liveinternet.ru/images/attach/c/7/4015/4015449_kniga.pdf. С некоторыми изменениями этот текст защищён в качестве диссертации: Тихонов Вячеслав Анатольевич. Рекрутская система комплектования русской армии при Петре I: Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук: 07.00.02 Отечественная история / Научный руководитель: Захаров Виктор Николаевич. — М.: Московский государственный областной университет, 2013. Сообщение о защите диссертации и ссылка на автореферат размещены на сайте МГОУ: mgou.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=347&Itemid=74. Автореферат размещён на сайте ВАК.

Ссылки

• Волынец А. [rusplt.ru/society/voenkomyi-petra-i-17777.html «Военкомы Петра I. Как призывали в русскую армию в эпоху петровских реформ»]
• Волынец А. [rusplt.ru/society/rekrutyi-protiv-napoleona-17874.html «Рекруты против Наполеона. Как комплектовалась солдатами русская армия в эпоху Суворова и Кутузова»].
• Иванов Ф. Н. [www.naukaxxi.ru/UserFiles/Image/VVU/4-2011/23.pdf Периодизация истории рекрутской повинности в России в XVIII—XIX веках // Вестник Военного университета. 2011. № 4. С. 134—140].
• Кузьмин-Караваев В. Д. Рекрутская повинность // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Щербинин П. П. [www.pipss.org/index973.html «Особенности социальной защиты ветеранов военной службы в Российской империи в XVIII — начале ХХ в.»]

Отрывок, характеризующий Рекрутская повинность

– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?