Самоубийца (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Самоубийца
Жанр

трагикомедия

Режиссёр

Валерий Пендраковский

Автор
сценария

Валерий Пендраковский

В главных
ролях

Сергей Шакуров
Леонид Куравлёв

Оператор

Валентин Макаров

Композитор

Эдисон Денисов

Кинокомпания

«Мосфильм»

Длительность

90 мин

Страна

СССР СССР

Год

1990

IMDb

ID 0100543

К:Фильмы 1990 года

«Самоубийца» — советский художественный фильм режиссёра Валерия Пендраковского, экранизация одноимённой пьесы Николая Эрдмана.





Сюжет

Маленький человек Семён Семёнович Подсекальников (Сергей Шакуров) живёт на иждивении жены, «измученной женщины», которой однажды ночью устраивает «пантомиму» на тему ливерной колбасы. Проснувшись и не обнаружив мужа рядом, Мария Лукьяновна (Ирина Бякова) воображает себе, что он собрался покончить с собой. О происшествии ставят в известность Калабушкина (Леонид Куравлёв), соседа Подсекальниковых по коммунальной квартире. Калабушкин требует от Подсекальникова сдать оружие, которого у него нет, а затем сам же подкладывает ему в пальто револьвер. Слух о предстоящем самоубийстве Подсекальникова распространяется стремительно, жильцы «дома коммунистического быта» наперебой предлагают ему застрелиться не просто так, а во имя чего-то. Назначив дату и время самоубийства, жильцы никак не могут договориться между собой, во имя чего же всё-таки застрелиться Подсекальникову.

В день предстоящего самоубийства заинтересованные в этом лица устраивают шикарный банкет с цыганами. Наконец-то Подсекальников впервые в жизни никого не боится и может говорить и делать что хочет, ведь всё равно умирать. В изрядном подпитии он даже звонит в Кремль: «Я Маркса прочёл и Маркс мне не понравился. Повесили трубку — меня испугался Кремль!». В назначенное время Подсекальников прощается со всеми присутствующими и удаляется, прихватив бутылку «для храбрости». Он готовится к самоубийству — занавешивает зеркала, кладёт венок на свой гроб, но в последний момент ему не хватает решительности. Услышав приближение жильцов, Подсекальников ложится в гроб, притворившись мёртвым, и выслушивает панегирики на собственной панихиде и соболезнования безутешной «вдове». Наконец он не выдерживает этого представления и «воскресает». Подсекальников передумал, теперь он уже не хочет умирать ни за кого: «Все ваши достижения оставьте себе, а мне дайте тихую жизнь и приличную зарплату. Нам трудно жить, разрешите нам это говорить хотя бы шёпотом». Оскорбленные в лучших чувствах граждане понимают, что их обманули и требуют от Подсекальникова возместить расходы или довести задуманное до конца. В ответ Подсекальников предлагает вместо себя застрелиться любому из присутствующих. В итоге ему приходится спасаться бегством, следом за ним гонятся возмущенные жильцы.

Действие фильма чередуется с музыкальными номерами, в которых звучат сатирические куплеты в исполнении конферансье (Валентин Гафт).

В ролях

Съёмочная группа

Дополнительные факты

  • В фильме процитировано высказывание Сталина о пьесе Эрдмана:

…Я не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийца». Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и даже вредна… Привет! (1931)

Напишите отзыв о статье "Самоубийца (фильм)"

Ссылки

  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=5743 Фильм на сайте «Энциклопедия отечественного кино»]
  • [www.mosfilm.ru/fans/film_catalog/film.php?ID=7880&sphrase_id=89513 Фильм на mosfilm.ru]
  • «Самоубийца» (англ.) на сайте Internet Movie Database


Отрывок, характеризующий Самоубийца (фильм)

– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.