Северножемайтский диалект

Северножема́йтский диалéкт (лит. šiaurės žemaičiai, латыш. ziemeļžemaišu izloksne; самоназвание šiaurės zemaitiskai) — один из диалектов литовского языка, распространённый в северо-западной части территории Литовской республики. Входит вместе с западножемайтским и южножемайтским диалектами в состав жемайтского (нижнелитовского) наречия, которое противопоставляется аукштайтскому (верхнелитовскому) наречию, включающему западноаукштайтский, восточноаукштайтский и южноаукштайтский диалекты.

Традиционно носители северножемайтского диалекта называются по произношению слова «хлеб» (лит. литер. dúona, северножем. douna) — до́унининки (самоназвание — dounininkai).

Классификация

В состав северножемайтского диалекта включают следующие группы говоров:

• кретингские говоры (лит. kretingiškiai) — распространены в северо-западной Жемайтии;
• тельшяйские говоры (лит. telšiškiai) — распространены в северной Жемайтии.

Область распространения

Область распространения северножемайтского диалекта охватывает центральную и северо-западную часть историко-этнографической области Жемайтия, бывшую территорию расселения племени куршей.

Согласно современному административно-территориальному делению Литвы, ареал северножемайтского диалекта занимает центральную и северную часть территории Клайпедского уезда и центральную и северную часть территории Тельшяйского уезда.

Область распространения северножемайтского диалекта на севере граничит с ареалом латышского языка, на востоке — с ареалом шяуляйских говоров западноаукштайтского диалекта. С юго-востока и юга к ареалу северножемайтского диалекта примыкает ареал варняйских говоров южножемайтского диалекта, с юго-запада — ареал западножемайтского диалекта.

Диалектные особенности

Классификация диалектов жемайтского наречия основана на фонетическом признаке, заключающемся в различных результатах развития дифтонгоидов /u͜o/, /i͜e/. В северножемайтском диалекте /u͜o/ развился в гласную [ọu], /i͜e/ развился в гласную [ẹi]: [dộuna] (лит. литер. dúona [dú͜ona]) «хлеб», [pệins] (лит. литер. píenas [p’í͜enas]) «молоко». В западножемайтском диалекте произошёл переход /u͜o/ > [o], /i͜e/ > [ẹ], для южножемайтского диалекта характерно изменение /u͜o/ > [u·], /i͜e/ > [i·].

В северножемайтском ареале отмечается усиление общежемайтской тенденции передвижения ударения влево от исконного ударного, обычно на первый слог (šàkà (лит. литер. šakà) «ветка»; pàvažà (лит. литер. pavažà) «полоз»), иногда с сохранением второстепенного ударения. Также в северножемайтских говорах особенно сильно проявляется общежемайтская тенденция к выпадению или сокращению гласных в конечных слогах: [nèš] — глагол в форме 3-е лица будущего времени (лит. литер. nẽša [n’æ̅̃ša]) «будет нести»; [vi·rs] (лит. литер. výras [v’ī́ras]) «мужчина»; [a·kis] (лит. литер. ãkys [ā̃k’īs]) «глаза́»; [že·me] или [že·mẹ] или [že·mi] (лит. литер. žẽmė [ž’æ̅̃m’ē]) «земля».

Отрывок, характеризующий Северножемайтский диалект

Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.