Сисплатина

Сисплатина
Cisplatina
провинция
← 1821 — 1828 →
Флаг Герб
Провинция Сисплатина на карте Бразилии
Столица	Монтевидео

К:Появились в 1821 годуК:Исчезли в 1828 году

Сисплатина (порт. Cisplatina) — провинция Соединённого королевства Португалии, Бразилии и Алгарве, а впоследствии — Бразильской империи, существовавшая в 1821—1828 годах. Название означает «по эту сторону Ла-Платы».

Предыстория

Тордесильясский договор предоставил Португалии право на территории в Южной Америке. Так как на местности трудно было определить, где именно проходит определённая договором линия разграничения между португальскими и испанскими владениями, то португальцы селились и западнее отведённой им договором зоны, что в итоге привело к спорам с Испанией относительно ряда территорий. Одной из таких зон стал район между рекой Уругвай и Атлантическим океаном (т. н. «Восточная полоса»), где португальцами в 1680 году была основана Колония-дель-Сакраменто. Для защиты своих владений в этом регионе Испанией в 1751 году было учреждено губернаторство Монтевидео, а в 1777 году был подписан договор в Сан-Ильдефонсо, согласно которому Восточная полоса закреплялась за Испанией.

В 1801 году по условиям Бадахосского договора Португалия получила Восточные миссии. Бегство в 1807 году португальской королевской семьи в Бразилию во время Наполеоновских войн подстегнуло португальский экспансионизм в направлении Ла-Платы. Когда в 1810 году Наполеон вынудил испанскую королевскую семью отречься от престола, у португальцев родился амбициозный план: вместо того, чтобы претендовать только на Восточную полосу, они предложили вице-королевству Рио-де-ла-Плата признать своим монархом испанскую инфанту Карлоту, которая была замужем за наследником португальского престола Жуаном. Однако этот план провалился.

Майская революция 1810 года привела к отстранению от власти испанского вице-короля Рио-де-ла-Платы, вице-королевство было преобразовано в Соединённые провинции Рио-де-ла-Платы. Пришедший к власти в октябре 1812 года Второй триумвириат созвал в январе 1813 года «Ассамблею 13-го года», которая должна была провозгласить независимость от Испании и определить государственное устройство новой страны. Представители Восточной полосы, лидером которых был Хосе Хервасио Артигас, потребовали выделения Восточной полосы в отдельную провинцию. 7 марта 1814 года Верховный директор Соединённых провинций Хервасио Антонио де Посадас, законодательно оформляя фактически существующее положение, издал декрет о создании Восточной провинции. 29 июня 1815 года на Восточном конгрессе в Консепсьон-дель-Уругвай была образована Федеральная Лига, объявившая своей целью превращение Соединённых Провинций Рио-де-ла-Платы в конфедеративную республику по образу Соединённых Штатов Америки.

Федеральная Лига набирала силу. Опасаясь распространения республиканских идей, португальцы, воспользовавшись тем, что Лига была занята борьбой с центральным правительством, осуществили в 1816 году вторжение в Восточную провинцию и 20 января 1817 года заняли Монтевидео. Три года ушло на подавление сопротивления, и в июле 1821 года Сисплатинский конгресс провозгласил присоединение территории к Португалии как провинции Сисплатина.

В составе Бразилии

На востоке границей новой провинции стал Атлантический океан, на юге — Ла-Плата, на западе — река Уругвай. Северной границей провинции стала река Куараи, в результате чего северная часть Восточной полосы стала частью бразильского штата Риу-Гранди-ду-Сул.

В 1822 году оставленный в Бразилии в качестве наместника наследник португальского престола провозгласил независимость Бразилии. 15 сентября 1823 года аргентинский посол передал бразильскому правителю меморандум, в котором говорилось, что Аргентина никогда не признавала аннексии Восточной провинции. В ответ было заявлено, что эта территория вошла в состав Бразилии по воле её населения, и что Бразилия готова защищать свои границы военным путём.

Аргентино-бразильская война

19 апреля 1825 года группа бывших партизан Восточной провинции (известная как Тридцать три Ориенталес) во главе с Хуаном Антонио Лавальехой, получив поддержку ряда богатых аргентинцев, высадилась в Сисплатине. 14 июня они образовали во Флориде временное правительство провинции, 25 августа Флоридский конгресс провозгласил отделение Восточной провинции от Бразилии. 24 октября 1825 года Соединённые провинции Южной Америки признали вхождение Восточной провинции в свой состав. В ответ правительство Бразилии объявило войну Соединённым Провинциям.

Образование независимого Уругвая

К 1828 году аргентинские силы под командованием Фруктосо Ривери контролировали значительную территорию провинции, а значительные военные расходы и давление Британии не давали Бразилии возможности продолжать войну, в результате чего Бразилия была вынуждена начать мирные переговоры. В 1828 году была подписана предварительная мирная Конвенция, в соответствии с которой Сисплатина не отходила Соединённым провинциям, а провозглашалась независимым государством Уругвай.

Отрывок, характеризующий Сисплатина

Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.