Слонимский, Николай Леонидович

Николай Слонимский
1933
Основная информация
Полное имя	Николай Леонидович Слонимский
Дата рождения	15 (27) апреля 1894(1894-04-27)
Место рождения	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти	25 декабря 1995(1995-12-25) (101 год)
Место смерти	Лос-Анджелес, США
Профессии	композитор, музыковед, дирижёр, музыкальный критик, лексикограф, пианист

Никола́й Леони́дович Сло́нимский (англ. Nicolas Slonimsky — Николас Слонимски; 15 (27).04.1894, Санкт-Петербург, Российская империя — 25.12.1995, Лос-Анджелес, США) — американский музыковед, дирижёр, лексикограф, композитор.

Биографическая справка

В России

Родился в Санкт-Петербурге, третьим из пятерых детей в известной еврейской семье. Отец — экономист, публицист Леонид (Людвиг) Зиновьевич Слонимский, мать — Фаина Афанасьевна Венгерова. Внук (по отцовской линии) видного еврейского издателя, литератора (на иврите), популяризатора науки, математика и изобретателя Хаим-Зелика (Зиновия Яковлевича) Слонимского и (по материнской линии) немецкой еврейской писательницы Паулины Юлиевны Венгеровой (Эпштейн) (1833, Бобруйск Минской губернии — 1916, Минск), автора известных мемуаров «Записки бабушки: Картины из истории культуры русских евреев в XIX столетии» (1908—1910, Берлин). Брат писателя Михаила Слонимского, дядя композитора Сергея Слонимского, двоюродный брат польского поэта Антония Слонимского.

Первой учительницей музыки Слонимского была его тетя, Изабелла (Изабель) Венгерова. В возрасте 14 лет поступил в Петербургскую консерваторию, учился и в Петербургском университете (физика, астрономия, математика), брал частные уроки композиции у профессора Василия Калафати. Был секретарем Религиозно-философского общества Петербурга, основанного Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Философовым.

В годы Первой мировой войны призван в армию, откомандирован в музыкальную команду Преображенского полка. В 1918 году, будучи уже лицом гражданским, отправлен из Петрограда в Киев «с целью организации концертов на Украине». Работал в Киевской консерватории. В 1919 году переехал в Ялту.

В Европе

В 1920 отправился пароходом в Константинополь, работал пианистом в русском ресторане. Впервые опубликовал фортепианную пьесу — вальс «Босфор» (Valse Bosphore).

В конце 1921 года перебрался в Париж. Служил секретарем дирижера Сергея Кусевицкого и пианистом-иллюстратором при домашней работе дирижера над партитурой, сотрудничал также с труппой Сергея Дягилева.

В США

С 1923 года — в США, в оперной труппе при Истменовской музыкальной школе в Рочестере, штат Нью-Йорк. Труппа была создана на деньги филантропа Джорджа Истмена русским певцом Владимиром Розингом. Здесь Слонимский работал вместе с режиссёром Рубеном Мамуляном и сценографом Полом Хорганом, здесь же получил первые уроки дирижирования у Альберта Коутса, приглашенного работать с труппой.

С 1925 года вернулся к сотрудничеству с Кусевицким, переехавшим в США и работавшим с Бостонским симфоническим оркестром, с ним же посещал Париж. Работал у него до 1927 года.

Позже организовал Бостонский камерный оркестр и руководил им, в 1929 году стал дирижером студенческого оркестра Гарвардского университета «Пиэриэн содэлити» («Pierian Sodality»). Пропагандировал современную музыку: Чарльза Айвза, Генри Кауэлла, Эдгара Вареза, Карла Раглса, Аарона Копленда, Игоря Стравинского, Белы Бартока, Дариюса Мийо и других. Был знаком лично с большинством названных — и со многими другими — композиторами. Гастролировал в 1931—1933 годах как дирижер на Кубе (Гавана) и в Европе (Париж, Берлин, Будапешт).

Слонимский осуществил мировую премьеру симфонической сюиты Чарльза Айвза «Three Places in New England» («Три уголка Новой Англии», «Три места (селения) в Новой Англии») в специально созданной по этому случаю авторской версии для камерного оркестра. Исполнение состоялось в нью-йоркском Таун-холле 10 января 1931 года, позже было осуществено и в Европе — и положило начало всемирной славе композитора.

Гражданство США получил 27 апреля 1931 года, 30 июля 1931 года женился на Дороти Эдлоу. В 1932 году получил ангажемент в качестве приглашенного дирижера в Филармоническом оркестре Лос-Анджелеса, летом 1933 — приглашение в «Голливуд-боул».

Дружил с Львом Терменом, был знаком с Иосифом Шиллингером. Совершил в 1941—1942 годах поездку по странам Южной Америки, читая лекции, давая концерты и отбирая симфонические партитуры для собрания Эдвина Эдлера Флайшера в Публичной библиотеке Филадельфии (привез 650 партитур).

В 1937 году вышла книга Н. Слонимского «Music since 1900» («Музыка с 1900 года»).

«Лексикон музыкальных инвектив»

В 1953 Слонимский опубликовал свой знаменитый «Лексикон музыкальных инвектив» («Lexicon of musical invective»), в который вошло множество критических текстов из газетных и журнальных публикаций, а также из научных монографий. «Сверхзадачей» книги было продемонстрировать аналогию между неприятием публикой новаторской музыки XX века (особенно 12-тоновой музыки нововенцев и И.Ф.Стравинского) и подобным же неприятием признанных ныне в качестве шедевров композиторских сочинений предшествующих веков.

Среди моих любимых находок был отзыв о сольном лондонском концерте Шопена в 1841 году, в котором его музыка характеризовалась как «разностильные поверхностные излияния и вымученное неблагозвучие». Выражалось также удивление тем, что «обворожительная искусительница Жорж Санд готова растрачивать свою сказочную жизнь с таким ничтожеством в искусстве, как Шопен».

Бостонский критик У. Ф. Эпторп представил следующий анализ Патетической симфонии Чайковского: Это произведение проходит сквозь все сточные канавы и канализационные трубы человеческого отчаяния. Оно настолько грязно, насколько это вообще возможно для музыки. В отвратительной второй теме нам, похоже, хотят поведать о том, как старик-импотент вспоминает о своем мальчишеском увлечении. В финале мы встречаем полупаралитика с затуманенным взором, а торжественную завершающую эпитафию тромбонов можно было бы начать так: «Здесь продолжается гниение…»

Музыкально-теоретические находки

Среди музыкально-теоретических достижений Слонимского — так называемый «гроссмуттераккорд». До этого австрийский композитор и теоретик Ф.Г. Кляйн вывел «муттераккорд» — аккорд из 12-ти разных звуков, отстоящих друг от друга на 11 различных интервалов. Некоторое время считалось, что он уникален. Слонимскому удалось доказать не-уникальность такого аккорда, а также построить уже уникальный вариант подобного аккорда, но с дополнительным условием: интервалы в нем расположены по принципу симметрии интервальной обратимости — с тритоном (то есть самообратимым интервалом) в центре.

В 1947 году из печати вышел «Thesaurus of Scales and Melodic Patterns» («Тезаурус гамм и мелодических оборотов»). Отклики академических музыкантов были многочисленными, но разнонаправленными.

Самый … замечательный отклик пришел от Шёнберга (на английском): «Я просмотрел всю книгу и с большим интересом обнаружил, что Вы, по всей вероятности, рассмотрели все возможные последовательности тонов. Это восхитительное достижение умственной гимнастики. Но как композитор я должен верить во вдохновение, а не в механику».

Однако многих музыкантов младшего поколения таблица необычных гамм вдохновила, по их собственным признаниям, на поиски. Это касалось и джаз-авангардистов, и рок-музыкантов, и композиторов-минималистов (примерами могут служить Джон Колтрейн, Фрэнк Заппа, Джон Адамс). Позже, в 1981 году, Слонимский выступил на рок-концерте совместно с Ф. Заппой.

Публицистика, преподавание, составление словарей

Слонимский читал публичные лекции о современной музыке, писал газетные заметки и рецензии, делал эквиритмические переводы на английский язык русских романсов (для трехтомника вокальной музыки от Глинки до Шостаковича), выполнил перевод мемуаров композитора Александра Гречанинова (жившего в США, но не владевшего английским), помогал с переводом во время американской поездки Дмитрия Шостаковича, Дмитрия Кабалевского и Тихона Хренникова в 1959 году. Также преподавал русский язык в Гарвардском университете (1945—1947), читал историю музыки в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (1964—1967, позже в 1985/86 учебном году).

С 1939 года Слонимский, обладавший энциклопедическим кругозором, знанием нескольких языков и феноменальной памятью, значительную часть времени посвящал труду лексикографа (составителя и редактора словарей). Сам он называл себя «диаскеуастом»:

Это слово попалось мне в кроссворде. Как и все ученые слова, оно состоит из частей греческого происхождения: «dia» означает «сквозь», «skeuazein» — «подготавливать». Таким образом, diaskeuast — это человек, который подготавливает, редактор, исследователь, составитель словарей, лексикограф.

В 1939 году Слонимский стал соавтором и помощником редактора «The International Cyclopedia of Music and Musicians» («Международной энциклопедии музыки и музыкантов»). В 1950 году писал статьи об американских композиторах для пятого издания «Grove Dictionary of Music and Musicians» («Музыкального словаря Гроува»), а позже стал главным редактором «Baker’s Biographical Dictionary of Musicians» («Бейкеровского биографического словаря музыкантов») — под его редакцией вышло в 1958 году пятое, пересмотренное, издание престижного Бейкеровского биографического словаря музыкантов. Эту должность Слонимский занимал до 1992 года — таким образом, под его редакцией вышли дополнения 1971 года, а также шестое (1978) и седьмое (1984) издания.

Слонимский приобрёл особую популырность в США в 1956 году, когда принял участие в телевизионном шоу «Большой сюрприз» (подобие игр «О, счастливчик» и «Как украсть миллион»). Поднявшись до предпоследнего вопроса и выиграв сумму в 30 000 долларов, он отказался бороться за максимальный выигрыш (100 000 долларов), однако согласился ответить на 7 вопросов последнего тура «просто так, ради удовольствия» — и ответил правильно на все. Позже, в 1970-х — 1980-х годах, Слонимский неоднократно участвовал в музыкальных радио- и телепередачах.

После смерти жены в 1964 году Слонимский переехал в Уэствуд-Вилледж, штат Калифорния. Здесь он преподавал в университете, общался со многими музыкантами, в частности, с композиторами Джоном Кейджем и Ла Монте Янгом.

Посещения СССР и России. Последние годы

Слонимский неоднократно посещал СССР. В 1935 году в качестве туриста приезжал в Ленинград, где встречался с братьями, Михаилом и Александром. в 1962 году Госдепартамент США направил Слонимского в СССР и Восточную Европу в рамках программы культурного обмена (в СССР посетил Москву, Ленинград, Киев, Тбилиси, Ереван, Баку, общаясь с Сергеем Слонимским, Арамом Хачатуряном, Игорем Блажковым, Отаром Тактакишвили, Андреем Баланчивадзе, Фикретом Амировым, также побывал в Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Югославии, Болгарии, Греции и Израиле; в Варшаве встречался с двоюродным братом Антонием, в Праге — с композитором Алоисом Хабой). Позже Слонимский бывал в СССР и в России неоднократно.

…я был удостоен чести произнести речь в московском Колонном зале на открытии советского музыкального фестиваля 1978 года и оказался первым негражданином России, которого пригласили на эту роль. Я был поражен, когда выступавший с основным докладом упомянул, что в Международную энциклопедию музыки и музыкантов я включил сто четырнадцать биографий советских композиторов. Они и в самом деле вели счет этим статьям!

Слонимский, в частности, выступал с лекцией и на Международном фестивале современной музыке 1988 года в Санкт-Петербурге. В последний раз Слонимский посетил город своего детства в 1992 году, отметив здесь девяносто восьмой день рождения. Эта поездка стала одним из эпизодов телевизионного документального фильма о Слонимском, который был показан 27 апреля 1994 года, в его сто первый день рождения.

Свои последние годы Слонимский, проведший «первые сто лет жизни» в добром здравии, называл «возрастом абсурда»:

Изгоняя ужасные, как привидения, цифры возраста, я стал вести свой личный обратный отсчет. Вместо того чтобы приближаться к ста годам, я решил, что сейчас мне семь лет. В следующем году, diabolo volente, будет шесть, в 1994 году — ноль. На этой светлой ноте я и завершаю своё печальное «вскрытие». Лос-Анджелес, сентябрь 1987 г.

Николас Слонимский скончался в Рождество 1995 года в Лос-Анджелесе, в возрасте 101 года.

Основным автобиографическим трудом Слонимского стала книга «Perfect pitch: A life story» (1988; во 2-м издании, 2002, «Perfect pitch, an autobiography») — «Абсолютный слух. История жизни».

Музыкальные произведения

Фортепиано

• Minitudes (Минитюды) для фортепиано,
• Variations on a Kindergarten Tune для фортепиано,
• Yellowstone Park Suite для фортепиано,
• Russian Nocturne (Русский ноктюрн) для фортепиано,
• Two Etudes (Два этюда) для фортепиано,
• Silhouettes Iberiennes (Иберийские силуэты) для фортепиано,
• Russian Prelude (Русская прелюдия) для фортепиано,
• Modinha (Russo-Brasileira) для фортепиано,
• Variations on a Brazilian Tune (My Toy Balloon) для фортепиано,
• Studies in Black and White для фортепиано.

Камерно-инструментальная музыка

• Muss Perpetuo для скрипки и фортепиано,
• Suite (Сюита) для виолончели и рояля (1951),
• Piccolo Divertimento (Маленький дивертисмент, вар: Маленькое развлечение) для камерного ансамбля (флейта, гобой, кларнет и расширенные ударные) — юмористическая пьеса (1941/1983) с мяуканьем кошки и стуком пишущей машинки.

Вокальная музыка

• Five Advertising Songs (Пять рекламных песенок) для голоса и фортепиано, со словами из объявлений в газете «Saturday Evening Post»,
• Gravestones at Hancock, New Hampshire (1945) для голоса и фортепиано,
• A Very Great Musician (текст T. Marziale),
• I Owe a Debt to A Monkey (A Humorous Encore Song) на слова Kathleen Lamb.

Книги

• Слонимский Н. Абсолютный слух: История жизни / Пер. Н. Кострубиной и В. Банкевича. Примеч. О. Рудневой, В. Банкевича и А. Вульфсона. — СПб.: Композитор • Санкт-Петербург, 2006. (Перевод выполнен по 1-му изданию, с дополнениями из 2-го изд.)
• Perfect pitch: A life story. Oxford; New York: Oxford University Press, [1988]; 2-е, дополненное, издание: Perfect pitch, an Autobiography. Schirmer Trade Books, [2002],
• Nicolas Slonimsky, Electra Yourke. The Listener’s Companion: Great Composers and Their Works,
• Slonimsky’s Book of Musical Anecdotes (иллюстратор Robert Bonotto),
• Lexicon of Musical Invective: Critical Assaults on Composers Since Beethoven’s Time,
• Thesaurus of Scales and Melodic Patterns,
• Writings on Music (в 4 томах): Early Articles for the Boston Evening Transcript, Russian and Soviet Music and Composers, Music of the Modern Era, Slonimskyana,
• Baker’s Biographical Dictionary of Musicians,
• Baker’s Dictionary of Music,
• Baker’s Biographical Dictionary of 20th Century Classical Musicians,
• The Portable Baker’s Biographical Dictionary of Musicians,
• Webster’s New World Dictionary of Music,
• Music Since 1900,
• Nicolas Slonimsky: The First Hundred Years,
• A Thing or Two About Music,
• Lectionary of Music,
• The Road to Music,
• Music of Latin America.

Ссылки

• [slonimsky.net/ Официальный сайт Николая Слонимского]
• [kommersant.ru/doc/125588 Ольга Манулкина. Умер Николай Слонимский: Он мог извлечь квадратный корень из симфонии Бетховена. Газета «Коммерсантъ», № 10 (968), 27.01.1996.]

Отрывок, характеризующий Слонимский, Николай Леонидович

Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.