Кейдж, Джон
Поделись знанием:
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
| Джон Милтон Кейдж John Milton Cage Jr. | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Дата смерти |
12 августа 1992 (79 лет) |
| Профессии | |
| Жанры |
классическая музыка, электронная музыка, экспериментальная музыка, конкретная музыка, академическая музыка, авангард, перформанс |
Джон Ми́лтон Кейдж (англ. John Milton Cage Jr.; 5 сентября 1912 — 12 августа 1992) — американский композитор, философ, поэт, музыковед, художник. Пионер в области алеаторики, электронной музыки и нестандартного использования музыкальных инструментов, Кейдж был одной из ведущих фигур послевоенного авангарда. Критики называли его одним из самых влиятельных американских композиторов ХХ-го столетия.
Содержание
Биография
1912-31: Детство и юность
Кейдж родился в Лос-Анджелесе, Калифорния. Его отец Джон Милтон Кейдж (John Milton Cage), (1886—1964) был изобретателем. Его мать Лукреция Харви (Lucretia Harvey) (1885—1969) работала журналистом для газеты Los Angeles Times[1]. У семьи были американские корни: в интервью 1976 года Кейдж упоминал «Джона Кейджа, который помог [Джорджу] Вашингтону в обозрении Вирджинии»[2]. Композитор описывал свою мать как женщину — «душу общества»[3], которая «никогда не была счастлива»[4]. Его отец, возможно, лучше всего характеризуется своими изобретениями и открытиями, порой идеалистическими. Одно из его изобретений — дизельная субмарина, при работе не выпускающая выхлопных газов. Но Кейдж-старший теряет интерес к созданию субмарины-невидимки[1] и возвращается в русло науки, занимаясь «электростатической теорией поля» Вселенной[5]. Сэр Джон Милтон учил своего сына: «если кто-то говорит „не могу“, это покажет тебе, что сделать». В 1944-45 Кейдж-сын написал две маленькие характерные пьесы, посвящённые родителям: «Крит» («Crete»; Crete — так называли мать композитора) и «Отец» («Dad»). Последняя — короткая оживлённая пьеса, заканчивающаяся неожиданно, резко. «Crete» — более длительная, основанная на контрапунктически сочетающихся мелодиях[6].
Первые уроки музыки Кейдж получил у частных учителей в Лос-Анджелесе и некоторых родственников, из которых выделяется его тётя — Фиби Харви (Phoebe Harvey). Она познакомила композитора с фортепианной музыкой XIX столетия. Он начал заниматься игрой на фортепиано, будучи в четвёртом классе школы, но, хотя ему нравилась музыка, он проявлял больше интереса к чтению, нежели к развитию виртуозной пианистической техники и, возможно, вообще не думал о композиции[7]. К 1928 Кейдж был убежден, что он хочет стать писателем. В том году он закончил среднюю школу Лос-Анджелеса (Los Angeles High School)[8] и поступил в Pomona College, Клермонт (Claremont). Однако в 1930 он покинул его, полагая, что «колледж был бесполезен писателю»[9]. Это произошло после инцидента, описанного в автобиографической заметке от 1991 года:
«Я был потрясён, увидев в колледже сотню своих одноклассников, читающих в библиотеке копии одной и той же книги. Вместо того, я подошёл к нагромождению книг и прочёл первую [попавшуюся] книгу, написанную автором, имя которого началось с „Z“. Я получил высший балл в классе. Это убедило меня в том, что учреждением управляли неправильно. Я уехал.»— Дж. Кейдж[10]
Кейдж убедил родителей, что поездка в Европу будет более выгодной для будущего писателя, нежели обучение в колледже[11]. Впоследствии он автостопом приехал в Галвестон (Galveston) и затем морем прибыл в Гавр (Le Havre), где сел на поезд, отправлявшийся в Париж[12]. Кейдж оставался в Европе примерно 18 месяцев, пробуя себя в различных видах искусства. Сначала он изучил готическую и греческую архитектуру, но решил, что архитектура не настолько интересна, чтобы посвятить ей всю жизнь[13]. Тогда он начал заниматься живописью, поэзией и музыкой. Именно в Европе он впервые услышал музыку современных композиторов (Игорь Стравинский и Пауль Хиндемит) и наконец узнал музыку Иоганна Себастьяна Баха, с которой не был знаком прежде.
После нескольких месяцев в Париже Кейдж прочитал «Листья травы» («Leaves of Grass») Уолта Уитмана (Walt Whitman), что побудило его к скорейшему возврату в Америку, но родители, с которыми он регулярно обменивался письмами на протяжении всей поездки, убедили его остаться в Европе ещё на некоторое время и познакомиться с ней поближе[14]. Кейдж посетил различные места во Франции, Германии и Испании, побывал на Капри и, что очень важно — на Майорке, где он начал сочинять[15]. Свои первые произведения Кейдж создал, используя сложные математические формулы. Однако композитор был недоволен результатами и оставил законченные пьесы[16]. Связь Кейджа с театром также началась в Европе: во время прогулки по Севилье он заметил, по его собственным словам, «разнообразие одновременных видимых и слышимых событий, движущихся вместе в общем потоке и доставляющих удовольствие.»[17][18]
1931-36: Обучение
Кейдж возвратился в Соединенные Штаты в 1931[16]. Он поехал в Санта-Монику (Santa Monica), Калифорния, где зарабатывал на жизнь, читая частным образом небольшие лекции по современному искусству. Он познакомился с различными важными деятелями искусства Южной Калифорнии, например, с пианистом Ричардом Бахлигом (Richard Buhlig), который стал его первым учителем[19], и покровителем искусств Голкой Шейером (Galka Scheyer)[9]. К 1933 Кейдж решил окончательно оставить живопись и сосредоточить силы на музыке. «Люди, которые слышали мою музыку, отзывались лучше о ней, чем люди, видевшие мои картины», — объяснял Кейдж позже[9]. В 1933 он послал некоторые из своих композиций Генри Коуэллу (Henry Cowell); в ответ пришло «довольно неопределенное письмо»[20], в котором Коуэлл предложил Кейджу учиться у Арнольда Шёнберга — среди музыкальных идей Кейджа в это время были композиции, основанные на 25-тоновом ряде, что было схоже с подобной техникой Шёнберга с её двенадцатью тонами (додекафония)[21]. Коуэлл упоминал, однако, что прежде чем приблизиться к Шёнбергу, Кейдж должен взять несколько уроков, и порекомендовал обратиться к Адольфу Вайсу (Adolph Weiss), бывшему ученику Шёнберга[22].
Следуя совету Коуэлла, Кейдж приехал в Нью-Йорк в 1933 году и начал учиться у Вайса, но также продолжал брать уроки у Коуэлла в Новой Школе[19]. Он подрабатывал, занимаясь мытьём стен в Бруклинском Христианском Союзе Молодых Женщин США (YWCA)[23]. Повседневная жизнь Кейджа в тот период была, очевидно, очень утомительна: четыре часа сна почти каждую ночь и четыре часа сочинения каждый день, который начинался в 4 часа утра[23][24]. Спустя несколько месяцев, в том же 1933 году, Кейдж стал достаточно хорош в сочинении, чтобы заниматься с Шёнбергом[25]. Он не имел достаточно средств, чтобы оплатить уроки Шёнберга. Но когда Кейдж упомянул об этом, композитор спросил его, посвятит ли Кейдж всю свою жизнь музыке. После того как Кейдж ответил утвердительно, Шёнберг предложил обучать его бесплатно[26].
Кейдж учился у Шёнберга в Калифорнии: сначала в Университете Южной Калифорнии ([en.wikipedia.org/wiki/University_of_Southern_California University of Southern California]) и затем в Калифорнийском Университете в Лос-Анджелесе ([en.wikipedia.org/wiki/University_of_California,_Los_Angeles UCLA])[19]. Старший собрат по композиторскому цеху оказал, пожалуй, самое значительное влияние на Кейджа, который "буквально поклонялся ему, "[27] считая жизненный путь Шёнберга образцом жизни настоящего композитора[24]. Клятва Кейджа посвятить свою жизнь музыке была ещё действенна и 40 лет спустя, когда у композитора «не было никакой потребности в этом (то есть в сочинении музыки)». Отчасти он продолжал сочинять из-за данного обещания Шёнбергу[28]. Влияние Шёнберга и его творческих методов на Кейджа отмечены самим композитором в различных лекциях и письмах. Особенно известна беседа, упомянутая в прочтённой им лекции о Случайности 1958 года:
После того как я учился у него в течение двух лет, Шёнберг сказал: «Чтобы сочинять музыку, Вы должны иметь ощущение гармонии»[29]. Я объяснил ему, что у меня не было такого чувства гармонии. Тогда он сказал, что я буду всегда сталкиваться с препятствиями так, как если бы я пытался пройти сквозь стену. Я сказал: «В этом случае я посвящу свою жизнь тому, чтобы биться моей головой об эту стену»[30].— Дж. Кейдж[31]
Кейдж учился у Шёнберга в течение двух лет, но, хотя он и восхищался своим учителем, он решил оставить учёбу после того, как Шёнберг сказал своим собравшимся студентам, что он пытался лишить их способности сочинять музыку. Намного позже Кейдж по-другому описал случившееся: «[…], когда он сказал это, я восстал. Не против него, а против того, что он произнёс. Именно здесь я утвердился более, чем когда-либо прежде в желании сочинять музыку»[27]. Хотя Шёнберг никогда не хвалил произведения Кейджа в течение этих двух лет, в более позднем интервью он сказал, что ни один из его американских учеников не был столь интересен, как Кейдж: «Конечно, он не композитор, но он — изобретатель — из гениальных»[27].
Некоторое время, в 1934-35, когда Кейдж учился у Шёнберга, он работал в магазине прикладного искусства его матери, где он встретил художницу Ксению Андреевну Кашеварову. Она была уроженкой Аляски, дочерью российского священника; её работа охватывала прекрасные переплеты книг, скульптуру и коллаж. Хотя Кейдж имел некоторые отношения с Доном Семплом (Don Sample), когда он встретил Ксению, он сразу же влюбился. Джон Кейдж и Ксения Кашеварова сыграли свадьбу в пустыне в Юме (Yuma), Аризона, 7 июня 1935[32].
Творчество
Музыка
Кейдж известен прежде всего трёхчастной композицией «4′33″» 1952 года, во время исполнения которой не играется ни один звук. Содержание композиции заключается в том, чтобы воспринять звуки окружающей среды, слышимые во время исполнения, как музыку, а не просто как четыре минуты и тридцать три секунды тишины. Эта композиция стала одним из самых спорных произведений двадцатого века. Другое известное изобретение Кейджа — подготовленное фортепиано (между струн фортепиано помещаются различные предметы — бумага, монетки, скрепки и т. д. — что приводит к изменению звучания инструмента), для которого он написал многочисленные произведения, в том числе некоторые концертные пьесы, самыми известными из которых являются Сонаты и Интерлюдии (1946-48)[33].
Среди его учителей был Генри Коуэлл ([en.wikipedia.org/wiki/Henry_Cowell Henry Cowell]) (1933) и Арнольд Шёнберг (Arnold Schoenberg) (1933-35), известные своими радикальными новшествами в музыке, но большее влияние на композитора оказала его увлечённость восточной философией и дзен-буддизмом, в частности. Одним из центральных принципов творчества Кейджа стала случайность. Истоки её следует искать в древнекитайском трактате И-Цзин — «Книге перемен», по которой можно было гадать с помощью подбрасывания монетки или веточки тысячелистника. Именно этот способ постижения реальности[34] и повлёк за собой создание творческого метода, основанного на принципе случайного. Этот метод стал предтечей алеаторики — метода сочинения музыки, при котором часть процесса создания музыкального произведения (включая и его реализацию) подчинена более или менее управляемой случайности[35].
„Я оперирую случайным: это помогает мне сохранить состояние медитации, избежать субъективизма в моих пристрастиях и антипатиях“— Дж. Кейдж[36]
Однако алеаторика окончательно сформировалась не в творчестве Кейджа. В 1957 году появились „Klavierstück XI“ К. Штокхаузена и Третья фортепианная соната П. Булеза. Спустя некоторое время Булез написал статью „Alea“, которая стала манифестом алеаторики. В ней же содержались и теоретические обоснования алеаторической техники письма. Сравнивая музыку Кейджа с алеаторикой, Булез подчёркивает различия между творческими подходами, методами.
„Случайность“ не эстетическая категория. „Случайность“ может принести что-нибудь интересное только один раз из миллиона»«Сочинение „с помощью случайности“ не есть сочинение вовсе. Сочинение… подразумевает компоновку различных элементов. Мне интересно, какие случайные звуки встречаются на улице, но я никогда не рассматриваю их как готовую музыкальную композицию. Есть большая разница между неорганизованными звуками и теми из них, которые находятся внутри полной организации».
Список произведений
| Год | Название | Музыкальная форма |
|---|---|---|
| 1932 | Первая глава из Экклезиаста | Композиция для фортепиано |
| 1932 | Greek Ode | Вокал с фортепиано |
| 1933 | Solo with Obbligato Accompaniment of Two Voices in Canon | Канон |
| 1933 | Sonata for 2 voices | Соната |
| 1933 | Sonata for Clarinet | Соната для кларнета |
| 1933 | Три лёгкие пьесы | Фортепианная миниатюра |
| 1933 | Three Songs, (Gertrude Stein) | Вокал с фортепиано |
| 1934 | Composition For Three Voices, for any three instruments encompassing the ranges d to d3' | Инструментальная или вокальная композиция |
| 1934 | Six Short Inventions | Инструментальная композиция — флейта, кларнет, труба, скрипка, 2 альта и виолончель |
| 1935 | Quartet | Композиция для четырёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1935 | Quest | Композиция для фортепиано |
| 1935 | Three Pieces for Flute | Дуэт для двух флейт |
| 1935 | Two Pieces for Piano (1935) | Композиция для трёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1936 | Trio | Вокал с фортепиано |
| 1938 | Five Songs for Contralto | Вокал с фортепиано |
| 1938 | Metamorphosis | Композиция для фортепиано |
| 1938 | Music for Wind Instruments | Квинтет dęty |
| 1939 | 1st Construction (In Metal) | Композиция для четырёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1939 | Imaginary Landscape No. 1 | Электронная музыка в сопровождении ударных инструментов |
| 1939 | Marriage at the Eiffel Tower (в сотрудничестве с Henry Cowell и George McKay) | Дуэт фортепиано в сопровождении ударных инструментов |
| 1939—1952 | Воображаемые ландшафты 1-5 | Электронная музыка в сопровождении ударных инструментов |
| 1940 | 2nd Construction | Композиция для четырёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1940 | Bacchanale | Пьеса для фортепиано preparowany |
| 1940 | Fads and Fancies In the Academy | Композиция для четырёх ударных инструментов и фортепиано |
| 1940 | Living Room Music | Электронная музыка в сопровождении ударных инструментов |
| 1941 | 3rd Construction | Композиция для четырёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1941 | The City Wears a Slouch Hat | Электронная музыка в сопровождении ударных инструментов |
| 1941 | Double Music (в сотрудничестве с Lou Harrison) | Электронная музыка в сопровождении ударных инструментов |
| 1942 | Credo in US | Композиция для четырёх исполнителей на ударных инструментах |
| 1942 | Forever and Sunsmell | Композиция для вокала и двух исполнителей на ударных инструментах |
| 1942 | Imaginary Landscape No. 2 | Композиция для пяти исполнителей на ударных инструментах |
| 1942 | Воображаемый ландшафт No. 3 | Композиция для шести ударных инструментов |
| 1942 | In the Name of the Holocaust | Композиция для фортепиано preparowany |
| 1942 | Opening Dance (Entrance) (для Sue Laub) | Композиция для фортепиано |
| 1942 | Primitive | Мюзикл |
| 1942 | The Wonderful Widow of Eighteen Springs | Вокал с фортепиано |
| 1942 | Jazz Study (сомнительное авторство) | Композиция для фортепиано |
| 1943 | Ad Lib | Композиция для фортепиано |
| 1943 | Amores | Композиция для фортепиано preparowany и трёх ударных инструментов |
| 1943 | And the Earth Shall Bear Again | Композиция для фортепиано preparowany |
| 1943 | Chess Pieces | Композиция для фортепиано |
| 1943 | Four Dances | Вокал, фортепиано и ударных инструментов |
| 1943 | Our Spring Will Come | Композиция для фортепиано |
| 1943 | A Room | Композиция для фортепиано preparowany |
| 1943 | She is Asleep | Композиция для вокала, фортепиано preparowany и трёх ударных инструментов |
| 1943 | Tossed As It Is Untroubled | Композиция для фортепиано preparowany |
| 1943 | Totem Ancestor | Композиция для фортепиано preparowany |
| 1943 | Triple-Paced no. 1 | Композиция для фортепиано |
| 1944 | A Book of Music | Дуэт для фортепиано preparowane |
| 1944 | Crete | Композиция для фортепиано |
| 1944 | Four Walls | Вокал с фортепиано |
| 1944 | Опасная ночь | Сюита для подготовленного фортепиано |
| 1944 | Prelude for Meditation | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1944 | Root of an Unfocus | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1944 | Spontaneous Earth | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1944 | Triple-Paced no. 2 | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1944 | The Unavailable Memory of | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1944 | A Valentine out of Season | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1945 | Dad | Композиция для фортепиано |
| 1945 | Daughters of the Lonesome Isle | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1945 | Mysterious Adventure | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1945 | Soliloquy | Композиция для фортепиано |
| 1945 | Three Dances | Дуэт для подготовленного фортепиано |
| 1946 | Encounter | Композиция для фортепиано |
| 1946 | Офелия | Композиция для фортепиано |
| 1946 | Prelude for six instruments | Инструментальная композиция для фортепиано, флейты, фагота, трубы, скрипки и виолончели |
| 1946 | Two Pieces for Piano (1946) | Композиция для фортепиано |
| 1947 | Arrangement of Erik Satie’s Socrate | Дуэт для фортепиано |
| 1947 | Music for Marcel Duchamp | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1947 | Ноктюрн | Дуэт для фортепиано со скрипкой |
| 1947 | The Seasons | Балет |
| 1947 | The Seasons | Композиция для фортепиано |
| 1948 | Dream | Композиция для фортепиано |
| 1948 | Experiences II | Сольный вокал |
| 1948 | Experiences No. 1 | Дуэт для фортепиано |
| 1948 | Experiences No. 2 | Песня |
| 1948 | In a Landscape | Композиция для фортепиано или арфы |
| 1948 | Orestes | Композиция для фортепиано |
| 1948 | Sonatas and Interludes | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1948 | Suite for Toy Piano | Композиция для фортепиано |
| 1949 | Lecture on Nothing | Инструментальная композиция с рассказчиком |
| 1950 | A Flower | Вокал с фортепиано |
| 1950 | Six Melodiesrd | Violin with Keyboard |
| 1950 | String Quartet in Four Parts | Смычковый квартет |
| 1950 | Works of Calder | Музыка для фильма |
| 1950 | A Chant with Claps | Композиция а капелла с хлопками |
| 1951 | Concerto for prepared piano | Концерт для фортепиано preparowany |
| 1951 | Haiku | Композиция для фортепиано |
| 1951 | Imaginary Landscape No. 4 | Мультимедийная композиция |
| 1951 | Music of Changes | Композиция для фортепиано |
| 1951 | Pastorales | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1951 | Sixteen Dances | Инструментальная композиция для флейты, 4 ударных, трубы, скрипки, виолончели и фортепиано |
| 1951 | Two Pastorales | Композиция для подготовленного фортепиано |
| 1952 | 4’33" | Сочинение для вольного состава инструментов |
| 1952 | For M. C. and D. T. | Композиция для фортепиано |
| 1952 | Imaginary Landscape No. 5 | Мультимедийная композиция |
| 1952 | Music for Carillon No. 1 | Инструментальная композиция |
| 1952 | Music for Piano 1 | Композиция для фортепиано |
| 1952 | Seven Haiku | Композиция для фортепиано |
| 1952 | Waiting | Композиция для фортепиано |
| 1952 | Water Music | Электронная музыка с сопровождением иных инструментов и предметов |
| 1952 | Williams Mix | Электронная музыка |
| 1953 | 59 1/2" | Соло для струнных инструментов |
| 1953 | Music for Piano 2 | Композиция для фортепиано |
| 1953 | Music for Piano 20 | Композиция для фортепиано |
| 1953 | Music for Piano 3 | Композиция для фортепиано |
| 1953 | Music for Piano 4 — 19 | Композиция для фортепиано |
| 1954 | 12’55.6078" | Дуэт для фортепиано |
| 1954 | 31’57.9864" | Композиция для фортепиано |
| 1954 | 34’46.776" | Композиция для фортепиано |
| 1954 | 45' | Инструментальная композиция с повествованием |
| 1954 | Music for Carillon No. 2 | Композиция для сольного инструмента |
| 1954 | Music for Carillon No. 3 | Композиция для сольного инструмента |
| 1955 | 26’1.1499" | Соло для струнных инструментов |
| 1955 | Music for Piano 21 — 36 | Композиция для фортепиано |
| 1955 | Music for Piano 37 — 52 | Композиция для фортепиано |
| 1955 | Speech | Электронная музыка |
| 1956 | 27’10.554" | Композиция для ударных инструментов |
| 1956 | Music for Piano 53 — 68 | Композиция для фортепиано |
| 1956 | Music for Piano 69 — 84 | Композиция для фортепиано |
| 1956 | Radio Music | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1957 | Winter Music | Композиция для фортепиано |
| 1957—1958 | Concert for piano & orchestra | Концерт для фортепиано |
| 1958 | Aria | Сольный вокал |
| 1958 | Fontana Mix, | Электронная музыка |
| 1958 | For Paul Taylor and Anita Dencks | Композиция для фортепиано |
| 1958 | Music Walk | Композиция для фортепиано в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1958 | Solo for Voice 1 | Сольный вокал |
| 1958 | TV Köln | Композиция для фортепиано |
| 1958 | Variations I | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1959 | Sounds of Venice | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1959 | Water Walk | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1960 | Cartridge Music | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1960 | Music for «The Marrying Maiden» | Электронная музыка |
| 1960 | Music for Amplified Toy Pianos | Электронная музыка |
| 1960 | Solo for Voice 2, for solo voice (any range) | Композиция для фортепиано |
| 1960 | Theatre Piece | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1960 | WBAI | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1960 | Where Are We Going? And What Are We Doing?e | Электронная музыка |
| 1961 | Atlas Eclipticalis | Оркестровая композиция |
| 1961 | Indeterminacy (в сотрудничестве с David Tudor) | Электронная музыка |
| 1961 | Music for Carillon No. 4 | Композиция для сольного инструмента |
| 1961 | Variations IIans | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1962 | 0’00" (4’33" No. 2) | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1962 | Music for Piano 85 | Электронная музыка в сопровождении фортепиано |
| 1963 | Suite for Toy Piano (оркестровка Lou Harrison) | Оркестровая композиция |
| 1963 | Variations III | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1963 | Variations IV | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1965 | Electronic Music for Piano | Электронная музыка в сопровождении фортепиано |
| 1965 | Rozart Mix | Электронная музыка |
| 1965 | Variations V | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1966 | Variations VI | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1966 | Variations VII | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1967 | Music for Carillon No. 5 | Композиция для сольного инструмента |
| 1967 | Newport Mix | Электронная музыка |
| 1967—1969 | HPSCHD | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1969 | 33 1/3 | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1969 | Cheap Imitation | Композиция для фортепиано |
| 1970 | 36 Mesostics re and not re Marcel Duchamp | Сольный вокал |
| 1970 | Solo for Voice 49, Song With Electronics—Relevant: The Year Begins to Be Ripe | Электронная музыка |
| 1970 | Song Books Volumes I & II | Сольный вокал |
| 1971 | Les Chants De Maldoror Pulvérises Par L’assistance Même | Электронная музыка с повествованием |
| 1971 | Sixty-Two Mesostics Re Merce Cunningham | Сольный вокал |
| 1971 | WGBH-TV | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1972 | Bird Cage | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1972 | Cheap Imitation | Оркестровая композиция |
| 1972 | Mureau (в сотрудничестве с David Tudor) | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1973 | Etcetera | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов и предметов |
| 1973 | Excercise | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1973 | Series re Morris Graves, on Morris Graves | Электронная музыка с повествованием |
| 1974 | Score | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1974 | Forty-four Harmonies | Электронная музыка |
| 1975 | Child of Tree | Композиция для ударных инструментов |
| 1975 | Etudes Australes | Композиция для фортепиано |
| 1975 | Lecture on the Weather | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1976 | Apartment House 1776 | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1976 | Branches | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1976 | Quartet IV | Походный марш |
| 1976 | Quartets I—VIII | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1976 | Renga | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1976—1978 | Quartet | Инструментально-хоровая композиция |
| 1976—1979 | Writing for the Second Time Through Finnegans Wake | Электронная музыка с повествованием |
| 1977 | Cheap Imitation | Соло на скрипке |
| 1977 | Forty-Nine Waltzes for the Five Boroughs | Композиция для инструментального ансамбля любого состава |
| 1977 | Inlets, for 3 players of water-filled conch shells | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1977 | Telephones and Birds | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1978 | Chorals | Соло на скрипке |
| 1978 | A Dip in the Lake: 10 Quicksteps, 61 Waltzes, and 56 Marches for Chicago and Vicinity, for indeterminate forces | Мультимедийная композиция |
| 1978 | Etudes Boreales I—IV | Композиция для фортепиано |
| 1978 | Etudes Boreales I—IV | Соло на виолончели |
| 1978 | Letter to Erik Satie | Электронная музыка |
| 1978 | Some of «The Harmony of Maine» (Supply Belcher) | Композиция для органа |
| 1978 | Sound Anonymously Received | Композиция для любого сольного инструмента |
| 1979 | Hymns and Variations | Хоровая композиция |
| 1979 | James Joyce, Marcel Duchamp, Erik Satie: An Alphabet | Мультимедийная композиция |
| 1979 | Laughtears, interview (Conversation between John Cage & Klaus Schöning on Roaratorio, 1979) | Музыка с повествованием |
| 1979 | Paragraphs of Fresh Air, for a radio station with 11 sound sources | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1979 | Roaratorio: An Irish Circus on Finnegan’s Wake | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1979 | What You Say, on Jasper Johns | Музыка с повествованием |
| 1979 | _, _ _ Circus on _, a means of translating a book into a performance without actors | Мультимедийная композиция |
| 1980 | Freeman Etudes Book I | Соло на скрипке |
| 1980 | Furniture Music Etcetera | Дуэт для фортепиано |
| 1980 | Improvisations III, for four performers and six casettes of the same or similar music' | Мультимедийная композиция |
| 1980 | Litany for the Whale | Вокальный дуэт |
| 1981 | Thirty Pieces for Five Orchestras | Оркестровая композиция |
| 1982 | Dance Four Orchestras | Оркестровая композиция |
| 1982 | Fifteen Domestic Minutes | Мультимедийная композиция |
| 1983 | ear for EAR (Antiphonies) | Вокальный дуэт |
| 1983 | Improvisation IV («Fielding Sixes») | Мультимедийная композиция |
| 1983 | Postcard From Heaven | Композиция для арфы (от 1 до 20) |
| 1983—1985 | Ryoanji | Камерная композиция |
| 1984 | HMCIEX («Here Comes Everybody Mix») | Мультимедийная композиция |
| 1984 | Improvisation a + b | Композиция для инструментального ансамбля |
| 1984 | Music for…, any combination of 1-17 instrumental parts | Композиция для любого инструментального ансамбля |
| 1984 | Perpetual Tango | Композиция для фортепиано |
| 1984 | Souvenir | Композиция для органа |
| 1984 | Thirty Pieces for String Quartet | Смычковый квартет |
| 1985 | ASLSP | Композиция для фортепиано |
| 1985 | A Collection of Rocks | Композиция для хора с оркестром |
| 1985 | Eight Whiskus | Вокальная музыка |
| 1985 | Eight Whiskus | Соло на скрипке |
| 1985 | First Meeting of the Satie Society | Мультимедийная композиция |
| 1985 | Mirakus2 | Вокальная музыка |
| 1985 | Nowth upon Nacht | Вокал с фортепиано |
| 1985 | Selkus2 | Композиция для сольного вокала |
| 1985 | Seven2 | Композиция для инструментального ансамбля |
| 1985 | Sonnekus2 | Композиция для сольного вокала |
| 1986 | But What About the Noise. | Композиция для ансамбля ударных |
| 1986 | Etcetera 2/4 Orchestras | Оркестровая композиция |
| 1986 | Haikai, for gamelan ensemble | Композиция для необычных инструментов |
| 1986 | Hymnkus, for chamber ensemble, accordion & voice | Композиция для инструментального ансамбля |
| 1986 | Rocks | Электронная музыка в сопровождении иных инструментов, вокала и предметов |
| 1986 | Thirteen Harmonies | Дуэт скрипки и фортепиано |
| 1987 | Europeras 1/2 | Опера |
| 1987 | One | Композиция для фортепиано |
| 1987 | Organ2/ASLSP | Композиция для фортепиано |
| 1987 | Two | Композиция для флейты и фортепиано |
| 1988 | 101 | Оркестровая композиция |
| 1988 | Art is Either a Complaint or Do Something Else, on Jasper Johns | Инструментальная композиция с повествованием |
| 1988 | Essay, for computer generated tape | Электронная музыка |
| 1988 | Five Stone Wind | Мультимедийная композиция |
| 1988 | Five, for any five voices or instruments | Композиция для любых инструментов |
| 1988 | Seven, for flute, clarinet, percussion, piano, violin, viola & cello | Композиция для флейты, кларнета, ударных, фортепиано, скрипки, альта и виолончели |
| 1988 | Twenty-Three, for 13 violins, 5 violas & 5 cellos | Композиция для 13 скрипок, 5 альтов и 5 виолончелей |
| 1989 | Four Solos for Voice | Хоровая композиция а капелла |
| 1989 | Four | Смычковый квартет |
| 1989 | One2 | Композиция для фортепиано |
| 1989 | Sculptures Musicales, for sounds lasting and leaving from different points | Неопределенная форма |
| 1989 | Swinging | Композиция для фортепиано |
| 1989 | Three | Композиция для малого инструментального ансамбля |
| 1989 | Two2 | Композиция для фортепиано |
| 1990 | The Beatles 1962—1970 (обработки песен The Beatles) | Мультимедийная композиция |
| 1990 | cComposed Improvisations No. 1 | Композиция na бас-гитары |
| 1990 | cComposed Improvisations No. 2 | Соло на ударных инструментах |
| 1990 | cComposed Improvisations No. 3 | Соло на ударных инструментах |
| 1990 | Europeras 3/4 | Опера |
| 1990 | Four2 | Вокальная музыка |
| 1990 | Fourteen | Концерт для фортепиано |
| 1990 | Freeman Etudes Books 3 & 4 | Соло на скрипке |
| 1990 | One4 | Соло на ударных инструментах |
| 1990 | One5 | Композиция для фортепиано |
| 1990 | One6 | Соло для скрипки |
| 1990 | Scottish Circus, Musicircus based on Scottish traditional music | Инструментальная композиция |
| 1991 | 103 | Оркестровая композиция |
| 1991 | 108 | Концерт для скрипки |
| 1991 | Eight | Октет духовых инструментов |
| 1991 | Five Hanau Silence («Project for Hanau Squatters») | Электронная музыка |
| 1991 | Five2 | Инструментальный квинтет — английский рожок, 2 кларнета, бас-кларнет и литавры |
| 1991 | Five3 | Смычковый квартет в сопровождении трубы |
| 1991 | Five4, (посвящён памяти Stefan Wolpe) | Трио — 2 саксофона и ударные |
| 1991 | Five5 | Инструментальный квинтет — флейта, 2 кларнета, бас-кларнет и ударные |
| 1991 | Four3 | Инструментальная композиция для фортепиано, скрипки и przedmioty |
| 1991 | Four4 | Квартет ударных инструментов |
| 1991 | Four5 | Саксофонический квартет |
| 1991 | Haikai | Дуэт для флейты и zoomoozophone |
| 1991 | How to Improve the World (you will only make matters worse) | Инструментальная композиция с повествованием |
| 1991 | One9 | Соло на sho |
| 1991 | One8 | Композиция для фортепиано |
| 1991 | Six | Композиция для 6 ударных инструментов |
| 1991 | Ten, for flute, oboe, clarinet, bassoon, trumpet, trombone, percussion, piano, 2 violins, viola & cello | Композиция для флейты, гобоя, кларнета, фагота, трубы, ударных, фортепиано, 2 скрипок, альта и виолончели |
| 1991 | Three2 | Трио ударных инструментов |
| 1991 | Twenty-Eight, Twenty-Six and Twenty-Nine | Оркестровая композиция |
| 1991 | Twenty-Eight | Инструментальная композиция — 2 барабанщика, фортепиано и хордофон |
| 1991 | Twenty-Nine | Концерт ударных инструментов |
| 1991 | Twenty-Six | Композиция для струнного оркестра (26 скрипок) |
| 1991 | Two3 | Композиция na sho i pięć konch (один инструмент) |
| 1991 | Two4 | Дуэт фортепиано со скрипкой |
| 1991 | Two5 | Дуэт фортепиано с тромбоном |
| 1992 | Eighty | Оркестровая композиция |
| 1992 | Fifty-Eight | Оркестровая композиция |
| 1992 | Four6' | Композиция для шести инструментов, играющих на различные темы |
| 1992 | One10 | Соло на скрипке |
| 1992 | One12 | Импровизированный текст с фоновой музыкой |
| 1992 | One13 (неоконченная) | Соло на скрипке |
| 1992 | Seventy-Four | Оркестровая композиция |
| 1992 | Sixty-Eight | Оркестровая композиция |
| 1992 | Thirteen | Оркестровая композиция |
| 1992 | Two6 | Дуэт фортепиано со скрипкой |
Напишите отзыв о статье "Кейдж, Джон"
Литература
Русскоязычная литература
Литературные работы Кейджа, в том числе «Молчание» (Silence, 1961), «Год после понедельника» (A Year from Monday, 1968) и «Для птиц» (For the Birds, 1981), выходя далеко за пределы музыкальной проблематики, охватывают весь спектр идей, касающихся «бесцельной игры» художника и единства жизни, природы и искусства.
- «Лекция о ничто» было напечатана в августе 1959 года.
- Дроздецкая Н. Джон Кейдж: творческий процесс как экология жизни. — М., 1993.
- Конен В. Д. Пути американской музыки. М.: Советский композитор, 1977. С. 350, 351, 352, 353, 387, 388.
- Любимов А. Б. Кейдж (Cage) Джон // Музыкальная энциклопедия. Т. 3. М.: Советская Энциклопедия, 1974, с. 768-769.
- Зенкин К. В. Джон Кейдж и «час нуль» культуры // Джон Кейдж. К 90-летию со дня рождения: материалы науч-ной конференции. — М., 2004. С. 67-78.
- Переверзев Л. От джаза к рок-музыке. В книге Конен В. Д. Пути американской музыки. М.: Советский композитор, 1977, с. 387, 388.
- Петров В. О. Акционизм Джона Кейджа: основные формы и специфика их воплощения // Культура и искусство. – 2014. – № 4. С. 444-456.
- Петров В. О. Акционизм и его проявление в вокально-инструментальных сочинениях Дж. Кейджа // Профессиональная подготовка вокалистов: проблемы, опыт, перспективы: Сборник научных трудов. / Ред.-сост. — Е. В. Круглова. — М.: Издательство «Спутник+», 2009. С. 104—112.
- Петров В. О. Джон Кейдж. «Европеры» (стилистическое обоснование) // Музыкальное образование в контексте культуры: вопросы теории, истории и методологии: Материалы Международной научной конференции 21-23 октября 2008 года. / Сост. и отв. ред. Л. С. Дьячкова. — М.: РАМ им. Гнесиных, 2009. С. 349—359.
- Петров В. О. Звучащая природа в произведениях Джона Кейджа (о некоторых особенностях музыкального концептуализма) // Голос в культуре: Ритмы и голоса природы в музыке: Сб. статей. Вып. 3. / Ред.-сост. И. А. Чудинова, А. А. Тимошенко. — СПб.: Российский институт истории искусств, 2011. С. 166—176.
- Петров В. О. Звучащие листы Джона Кейджа: графическая нотация и алеаторика // Музыкальная семиотика: пути и перспективы развития: Сборник статей по материалам Второй Международной научной конференции 13-14 ноября 2008 года / Гл. ред. — Л. В. Саввина. — Астрахань: Изд-во ОГОУ ДПО АИПКП, 2008. С. 176—189.
- Петров В. О. Идеи буддизма в творческом мышлении Джона Кейджа // Восток и Запад: этническая идентичность и традиционное музыкальное наследие как диалог цивилизаций и культур: Сборник статей по материалам Международного научного конгресса. / Ред.-сост. — В. О. Петров. — Астрахань: Изд-во ОГОУ ДПО АИПКП, 2008. С. 268—276.
- Петров В. О. Музыкальная тишина и шумовая музыка Джона Кейджа: принципы интеграции шума в музыкальную композицию // Культура и искусство. – 2015. – № 5. С. 479-490.
- Петров В. О. Нотация Джона Кейджа: уровни исполнительской свободы // Актуальные проблемы музыкально-исполнительского искусства: История и современность. Вып. 6: Материалы Всероссийской научно-практической конференции, Казань, 3 апреля 2013 года / Сост. В. И. Яковлев; Казан. гос. консерватория. – Казань, 2014. С. 100-106.
- Петров В. О. Произведения Джона Кейджа для подготовленного фортепиано // Музыкальное искусство: история и современность: Сборник научных статей к 40-летию Астраханской государственной консерватории / Гл. ред. — Л. В. Саввина, ред.-сост. — В. О. Петров. — Астрахань: Издательство ОГОУ ДПО «АИПКП», 2009. С. 59-68.
- Петров В. О. «Сонаты и интерлюдии» Джона Кейджа // Музыка в пространстве медиакультуры: Сборник статей по материалам Третьей Международной научно-практической конференции 18 апреля 2016 года. – Краснодар: Издательство КГИК, 2016. С. 85-89.
- Переверзева М. В. Новые формы Новейшей музыки Джона Кейджа // SATOR TENET OPERA ROTAS. Юрий Николаевич Холопов и его научная школа (к 70-летию со дня рождения). — М., 2003. С. 268—274.
- Переверзева М. В. Сонорная модальность, или Об одном методе композиции Кейджа // Джон Кейдж. К 90-летию со дня рождения: материалы научной конференции. — М., 2004. С. 126—140.
- Переверзева М. В. Концепция индетерминизма в концерте для фортепиано и оркестра Джона Кейджа // Музыкальная академия, 2004. № 4. С. 205—210.
- Переверзева М. В. Ритмические структуры в музыке Джона Кейджа: новый принцип организации формы // Наука о музыке. Слово молодых учёных: Материалы II Всероссийской научно-практической конференции. — Казань, 2006. С. 259—285.
- Переверзева М. В. «Числовые пьесы» Джона Кейджа // Музыковедение, 2005. № 4. С. 11-20.
- Переверзева М. В. Хэппенинги Джона Кейджа // Outsider abstract journal, 2006. / www/aposition.org/musart3/cage.htm.
- Холопов Ю. Вклад Кейджа в музыкальное мышление ХХ век // Джон Кейдж. К 90-летию со дня рождения: материалы научной конференции. — М., 2004. С. 79-90.
- Григоренко Е. Г. "Джон Кейдж. Творчество" // Музична Украiна, 2012. ISBN 978-966-8259-71-5
- Петрусёва Н. А. О переписке Пьера Булеза и Джона Кейджа // Музыка и время. М., 2011 – № 1. C. 18–21.
Англоязычная литература
Книги
- Bernstein, David W., and Hatch, Christopher (ed.). 2001. Writings through John Cage’s Music, Poetry, and Art. University of Chicago Press. ISBN 0226044076
- Boulez, Pierre, and Cage, John. 1995. The Boulez-Cage Correspondence. Edited by Robert Samuels and Jean-Jacques Nattiez, translated by Robert Samuels. Cambridge University Press. ISBN 0521485584
- Brown, Kathan. 2001. John Cage Visual Art: To Sober and Quiet the Mind. Crown Point Press. ISBN 1891300164, ISBN 978-1891300165
- Cage, John. 1973. Silence: Lectures and Writings, Wesleyan University Press Paperback (first edition 1961). ISBN 0-8195-6028-6
- Fetterman, William. 1996. John Cage’s Theatre Pieces: Notations and Performances. Routledge. ISBN 3718656434
- Kostelanetz, Richard. 2003. Conversing with John Cage, Routledge. ISBN 0-415-93792-2
- Nicholls, David (ed.). 2002. The Cambridge Companion to John Cage. Cambridge University Press, 2002. ISBN 0521789680
- Nicholls, David. 2007. John Cage. University of Illinois Press. ISBN 0252032152
- Patterson, David W. (ed.). John Cage: Music, Philosophy, and Intention, 1933—1950. Routledge, 2002. ISBN 0815329954
- Perloff, Marjorie, and Junkerman, Charles. 1994. John Cage: Composed in America. University of Chicago Press, 1994. ISBN 0226660575
- Pritchett, James. 1993. The Music of John Cage. Cambridge University Press. ISBN 0521565448
- Revill, David. 1993. The Roaring Silence: John Cage — a Life. Arcade Publishing. ISBN 1559702206, ISBN 978-1559702201
Энциклопедии
- Шаблон:GroveOnline
- Taruskin, Richard. 2005. Oxford History of Western Music, The. Vol. 5. Oxford: Oxford UP, Inc. Indeterminacy pp. 55–101.
Диссертации и статьи
- Campana, Deborah. 1985. Form and Structure in the Music of John Cage. Dissertation, Northwestern University.
- Curreri, Enrico. 2008. W: A Case Study in John-Cage-Centered Music Therapy. MA Thesis, New York University.
- Emmerik, Paul van. 1996. Thema’s en Variaties: Systematische Tendensen in de Compositietechnieken van John Cage. Dissertation, University of Amsterdam. (нид.)
- Haskins, Rob. 2004. «An Anarchic Society of Sounds»: The Number Pieces of John Cage. Ph.D., Musicology, Eastman School of Music, University of Rochester.
Фильмография
- «4 американских композитора»: Джон Кейдж (1983, реж. Питер Гринуэй)
- «[www.youtube.com/watch?v=AZUmr6e5zAw Джон Кейдж - композитор, художник и философ]» (Россия, 2013 год, русский язык).
См. также
Примечания
- ↑ 1 2 Nicholls 2002, 4.
- ↑ Кейдж указан в Kostelanetz 2003, 1. Подробнее см. в Nicholls 2002, 4-6.
- ↑ англ. «a sense of society»
- ↑ Cage, John (1991). «An Autobiographical Statement». Southwest Review. Retrieved 14 March 2007.
- ↑ Кейдж указан в Kostelanetz 2003, 1-2. Кейдж говорит о работающей модели Вселенной, созданной его отцом, а также о том, что учёные, видевшие её, не могли объяснить как она работает и отказывались верить ей.
- ↑ Recording and notes: John Cage — Complete Piano Music Vol.7: Pieces 1933—1950. Steffen Schleiermacher (piano). MDG 613 0789-2.
- ↑ Kostelanetz 2003, 2.
- ↑ Nicholls 2002, 21.
- ↑ 1 2 3 Kostelanetz 2003, 4.
- ↑ Cage, John (1991). "An Autobiographical Statement". Southwest Review. Retrieved 14 March 2007.
- ↑ Nicholls 2002, 8.
- ↑ Perloff, Junkerman, 1994, 79.
- ↑ Kostelanetz 2003, 4
- ↑ Perloff, Junkerman 1994, 80.
- ↑ Nicholls 2002, 22.
- ↑ 1 2 Perloff, Junkerman, 1994, 81.
- ↑ «the multiplicity of simultaneous visual and audible events all going together in one’s experience and producing enjoyment.»
- ↑ Cage quoted in Perloff, Junkerman, 1994, 81.
- ↑ 1 2 3 Pritchett, Grove.
- ↑ Cage quoted in Nicholls 2002, 24.
- ↑ Kostelanetz 2003, 61.
- ↑ Nicholls 2002, 24.
- ↑ 1 2 Kostelanetz 2003, 7.
- ↑ 1 2 Pritchett 2003, 9.
- ↑ Разные источники по-разному освещают их первую встречу. Притчет (Pritchett) в энциклопедии Грува (Grove) подразумевает то, что Кейдж встретился с Шёнбергом в Нью-Йорке: «Кейдж последовал за Шёнбергом в Лос-Анджелес в 1934». Однако, в интервью 1976 года указанном в Kostelanetz 2003, 5, Кейдж упоминает о том, что он «приехал в Лос-Анджелес, чтобы увидется с ним (Шёнбергом).»
- ↑ Эта беседа была пересказана спустя долгое время самим Кейджем: см. «Тишина», стр. 261; «Год после понедельника», стр. 44; интервью, указанные в Kostelanetz 2003, стр. 5, 105; и т. д.
- ↑ 1 2 3 Kostelanetz 2003, 6.
- ↑ Cage interview quoted in Kostelanetz 2003, 105.
- ↑ In order to write music, you must have a feeling for harmony
- ↑ «In that case I will devote my life to beating my head against that wall.»
- ↑ Cage 1973, 260.
- ↑ Подробности первой встречи Кейджа с Ксенией Кашеваровой описаны в Kostelanetz 2003, 7-8; о гомосексуальных отношениях Кейджа и Дона Сэмпла, американца, которого он встретил в Европе, также как и о деталях свадьбы Кейджа и Кашеваровой можно узнать в Perloff, Junkerman 1994, 81, 86.
- ↑ Nicholls 2002, 80: «Most critics agree that Sonatas and Interludes (1946-48) is the finest composition of Cage’s early period.» — «Большинство критиков согласны с тем, что Сонаты и Интерлюдии (1946-48) являются последними произведениями раннего периода творчества Дж. Кейджа»
- ↑ В лекции 1957 года об экспериментальной музыке, он описал музыку как «бесцельную игру», которая является «утверждением жизни — не попыткой выявить закономерности из хаоса, ни предложить способы усовершенствования в творчестве, но просто как способ осознать самую жизнь, которой мы живём» — «a purposeless play» which is «an affirmation of life — not an attempt to bring order out of chaos nor to suggest improvements in creation, but simply a way of waking up to the very life we’re living» — Cage 1973, 12.
- ↑ Когоутек Ц. «Техника композиции в музыке ХХ века. М., 1976. Стр.236.
- ↑ Ивашкин А. "Вечное, сиюминутное" - "Советская музыка", № 1/1988 стр.97
- ↑ Wilson G., Cope D. An Interview with Pierre Boulez. «The Compouser», 1, 2. 1973, September. P.82-83.
Ссылки
- [www.krugosvet.ru/articles/16/1001653/1001653a1.htm Джон Кейдж в энциклопедии Кругосвет]
- [rutube.ru/tracks/1235400.html Исполнение произведения Джона Кейджа «4:33» в исполнении Симфонического Оркестра BBC — на Рутюбе]
Отрывок, характеризующий Кейдж, Джон
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Категории:
- Родившиеся 5 сентября
- Родившиеся в 1912 году
- Умершие 12 августа
- Умершие в 1992 году
- Персоналии по алфавиту
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы США
- Композиторы XX века
- Художники США
- Музыковеды США
- Экспериментальные композиторы
- Композиторы электронной музыки
- Балетные композиторы
- Анархисты США
- Выпускники Уэслианского университета
- Лауреаты премии Киото
- Флуксус
