Сражение при Аппоматтоксе
| Сражение при Аппоматтоксе | |||
| Основной конфликт: Гражданская война в США | |||
 Гостиная в доме Маклина (реконструкция). Генерал Ли сидел за мраморным столом слева, генерал Грант — за столом справа | |||
| Дата |
9 апреля 1865 года | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
победа США, капитуляция Северовиргинской армии. | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение при Аппоматтоксе (англ. Battle of Appomattox Court House) произошло утром 9 апреля 1865 года и стало последним сражением, в котором участвовала Северовиргинская армия генерала Ли и последним крупным сражением американской гражданской войны (формально последним стало Сражение у ранчо Пальмито). После капитуляции Петерсберга Ли покинул Ричмонд и стал отступать на запад, планируя объединиться с отрядами Конфедерации в Южной Каролине. Ли остановился около Аппоматтокса[en], где попытался атаковать противника, предполагая, что перед ним только кавалерия. Когда он понял, что кавалерию поддерживают два корпуса федеральной пехоты, ему стало очевидно, что остается только сдаваться.
Документы капитуляции были подписаны в гостиной дома Уилмера Маклина в полдень 9 апреля. 12 апреля была проведена формальная церемония расформирования Северовирджинской армии.
Предыстория
Последняя фаза Гражданской войны началась в июне 1864 года, когда федеральная армия перешла реку Джеймс. Войска генерала Гранта осадили Петерсберг и Ричмонд, надеясь перерезать пути снабжения войск противника и вынудить их к отступлению. Генерал Ли осознавал, что позиции его войск невыгодны и искал пути отступления, однако первый ход все же сделали северяне. 1 апреля 1865 года кавалерия Шеридана обошла фланг армии Ли, выиграв сражение при Файв-Фокс. На следующий день армия Гранта осуществила решительный прорыв, предрешив тем капитуляцию Петерсберга. Потеряв свои линии снабжения, солдаты генерала Ли были вынуждены оставить позиции, которые они удерживали десять месяцев. Они отошли 2—3 апреля.
Ли планировал собрать своих людей у местечка Амелия. Он собирался соединиться с Теннессийской армией Джонстона и закрепиться на берегах реки Роанок. Но когда его части прибыли 4 апреля в Амелию, то не нашли там никаких припасов. Ли отправил фургоны на фуражировку, но тем самым только потерял день времени. Армия двинулась на запад, к станции Аппоматтокс, где её ждал состав с припасами. На данный момент армия Ли состояла из одного кавалерийского корпуса и двух небольших пехотных корпусов.
На пути к станции, 6 апреля, почти четверть отступающей армии была отрезана Шериданом. В сражении на Сайлерс-Крик две дивизии Конфедерации атаковали части 2-го и 6-го федеральных корпусов, но были отбиты, а затем кавалерия отрезала им пути отступления. Большая часть из 7 700 человек сдалась, включая генерала Юэлла и восемь прочих генералов. Это сражение также задержало армию Ли, который не успел прибыть на станцию Аппоматокс днем 8 апреля. Вечером этого дня к станции вышла кавалерия Шеридана, которая захватила состав с припасами и перекрыла пути отступления.
Вечером 7 апреля, после небольших сражений при Камберленд-Черч и при Хай-Бридж, Грант отправил Ли письмо с предположением, что настало время капитуляции Северовирджинской армии. В ответном письмо Ли отклонил предложение, но поинтересовался, на каких условиях Грант предлагал капитуляцию. 8 апреля федеральная кавалерия Джорджа Кастера захватила и уничтожила три состава с припасами в сражении у Станции Аппоматокс. Теперь Потомакская армия и Армия Джеймса соединились у Аппоматтокса.
Потеряв составы с припасами, Ли стал думать о движении на запад, к Линчбургу, где его ждали другие составы. Между Ли и Линчбургом находилась только федеральная кавалерия, и Ли надеялся прорваться сквозь неё прежде, чем подойдет пехота. Он послал Гранту письмо, где написал, что не желает сдаваться в данный момент, но хочет понять, как страна воспримет условия Гранта. Грант сказал: «Похоже, Ли желает драться». Федеральная пехота была недалеко, но единственным соединением, способным поддержать кавалерию Шеридана, был 24-й корпус Джона Гиббона из армии Джеймса. Корпус совершил марш-бросок и за 21 час преодолел расстояние в 50 километров, отделявшие его от Шеридана. Генерал Орд, командующий Армией Джеймса, прибыл с 24-м корпусом около 16:00, когда 5-й корпус Потомакской армии был уже близко. Шеридан разместил три дивизии кавалерии на пологой высоте юго-западнее Аппоматтокса.
Сражение
Утром 9 апреля стало понятно, что кавалерия перекрывает Северовирджинской армии путь отступления к Линчбергу. Было решено атаковать позиции кавалерии силами дивизий Гордона.
2-й корпус армии Конфедерации (под командованием Джона Гордона) насчитывал всего 2 000 человек в трех дивизиях: Граймса, Уокера и Эванса. Этот корпус атаковал кавалерию Шеридана и опрокинул первую линию, которой командовал генерал Чарльз Смит. Но следующая линия (генерал Ранальд Маккензи и Джордж Крук) остановила наступление южан. Люди Гордона прорвались сквозь федеральную линию и вышли на вершину холма, но оттуда они увидели весь федеральный 24-й корпус в боевом порядке и V корпус справа от них, изо всех сил спешившие к месту сражения. Корпус Орда начал наступление на Гордона, а II федеральный корпус двинулся на корпус Лонгстрита. Полковник Чарльз Вэйнабл из штаба Ли в этот момент спросил Гордона, сможет ли он наступать, на что он ответил: «Передай генералу Ли, что мой корпус на грани истощения, и боюсь, что ничего не смогу сделать без поддержки корпуса генерала Лонгстрита». Получив этот ответ, Ли принял окончательное решение: «Тогда мне не остается ничего, кроме как встретиться с генералом Грантом, хотя лучше б мне умереть тысячью смертей» (англ. Then there is nothing left for me to do but to go and see General Grant and I would rather die a thousand deaths).
Капитуляция
ГенералуР. Э. Ли,
штаб Северовиргинской армии
9 апреля, 1865Генерал: В соответствии с содержанием моего письма к Вам от 8-го числа этого месяца, я предполагаю принять капитуляцию Северовиргинской армии на следующих условиях: Список всех офицеров и солдат, должен быть составлен в двух экземплярах, один из которых будет передан назначенному мной офицеру, второй останется у офицера, назначенного Вами. Офицеры должны принести клятву, что не поднимут оружие против правительства Соединенных Штатов до тех пор, пока не будут должным образом обменены; каждый ротный или полковой командир должен подписать подобное обещание от лица подчиненных ему солдат. Оружие, артиллерия, и общественная собственность должна быть представлена и передана офицерам, назначенным мной для этой цели. Это не касается личного оружия офицеров, их личных лошадей и багажа.
После этого каждому офицеру и солдату будет позволено разойтись по домам, и они будут освобождены от преследования со стороны властей Соединенных Штатов, пока соблюдают упомянутую клятву и действующие законы местности проживания.
Аппоматтокс, Виргиния.[1]
У. С. ГРАНТ, генерал-лейтенант
Здание суда,
Мы, нижеподписавшегося военнопленные, состоящие в составе Северовиргинской армии, в день капитуляции командующего упомянутой армией генерала Роберта Э. Ли, перед главнокомандующим армией Соединенных Штатов, генерал-лейтенантом У. С. Грантом, торжественно даем слово чести, что впоследствии мы не будем служить в армии Конфедеративных Штатов, либо каком-нибудь другом вооруженном формировании, враждебном Соединенным Штатам Америки, или оказывать помощь врагам последних до тех пор, пока не будем должным образом обменены через такую процедуру, какую совместно выработают соответствующие власти.Подписан в Аппоматтокс Корт Хауз, штат Виргиния,
9 апреля 1865 годаР. Э. ЛИ, генерал
Перечисленные здесь люди освобождаются от преследования властями Соединенных Штатов, пока соблюдают указанную клятву и действующие законы местности проживания.[1]
У. Г. ТЭЙЛОР, подполковник
ЧАРЛЬЗ С. ВЕНАБЕР, подполковник, адъютант
ЧАРЛЬЗ МАРШАЛ, подполковник
У. Э. ПЕНТИН, подполковник
ГИЛБЕРТ Б. КУК, майор
Г. С. ЯНГ, майор
См. также
В литературе
- Сражение при Аппоматтоксе описано в стихотворении Генри Стокарда «Последняя атака при Аппомматтоксе»[2].
| Поле боя при Аппоматтоксе в наше время |
|---|
|
Напишите отзыв о статье "Сражение при Аппоматтоксе"
Примечания
Ссылки
- [www.eyewitnesstohistory.com/appomatx.htm Surrender at Appomattox, 1865]
- [www.civilwarhome.com/longstreetappomattox.htm James Longstreet, Chapter XLIII, Appomattox]
- [www.civilwar.org/battlefields/appomattox-courthouse/maps/appomattoxmap.html Карта сражения]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Сражение при Аппоматтоксе
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
