Сражение при Кремсе

Бой под Дюренштейном
Основной конфликт: Наполеоновские войны Война Третьей коалиции
Маршал Мортье во время битвы при Дюренштейне. Гравюра 1840 г.
Дата	30 октября (11 ноября) 1805 года
Место	Дюренштейн и Кремс, Австрия
Итог	неопределённый
Противники
Французская империя Российская империя Австрийская империя
Командующие
Эдуар Мортье Михаил Кутузов
Силы сторон
6-8 тыс. солдат, 8-10 тыс. к концу битвы около 24,000 солдат
Потери
от 2 000 до 4,000 убитых, раненых, 1500 пленных около 2,000 убитых, раненых, пленных

Сражение при Кремсе чаще в русской историографии, в западной — битва при Дюренштейне (фр. Bataille de Dürenstein, нем. Schlacht von Dürnstein) — бой между французской и союзной русско-австрийской армиями, состоявшийся 30 октября (11 ноября) 1805 года возле австрийских городов Дюренштейн и Кремс в ходе Первой Дунайской кампании Наполеона.

После капитуляции армии генерала Мака под Ульмом русская армия под командованием М. И. Кутузова, спешившая на соединение с австрийцами, начала стремительный отход вместе с некоторыми австрийскими частями вдоль правого берега Дуная. Кутузов рассчитывал переправиться через реку у города Кремс, оставив, таким образом, Дунай между союзной и французской армиями. Наполеон, преследуя союзников, создал новый корпус под командованием маршала Эдуара Мортье, задачей которого было, перейдя на северный, левый берег Дуная, опередить союзников и занять переправы у Кремса раньше них. Это привело бы к уничтожению союзной армии, зажатой между Дунаем и наступающим Наполеоном. Однако, союзники переправились через Дунай раньше, чем успел подойти корпус Мортье. Головная дивизия корпуса под командованием генерала Газана вступила в сражение с союзниками, однако, когда Мортье понял, что перед ним вся союзная армия, было принято решение отступать. Союзники пытались уничтожить дивизию Газана, обойдя её с тыла, что не удалось из-за подхода другой дивизии корпуса. В итоге Мортье отступил, при этом потеряв около 40 % дивизии Газана, но сохранив корпус. Потери союзников тоже были велики, они отбросили Мортье, но не смогли уничтожить его корпус. После боя и Кутузов, и Мортье доложили о свой победе, что отражено и в последующих оценках битвы — во французской и английской историографии принято мнение о победе французов, в русской, австрийской и немецкой — о победе союзников.

Русская армия продолжила отступление, в то время, как корпус Мортье активных действий в ходе кампании уже не предпринимал.

Ситуация в Европе

После победы Наполеона над Австрией в 1800 году был заключен сначала Люневильский мирный договор с монархией Габсбургов, а в 1802 году — Амьенский мир с Великобританией. Однако вскоре, в 1803 году, мир с Великобританией был расторгнут, и Наполеон приступил к созданию Булонского лагеря на берегу Ла-Манша, сосредотачивая силы для десанта в Англию. Британия тем временем, чтобы устранить опасность появления французских войск на Британских островах, при помощи щедрых денежных субсидий создала Третью коалицию, ведущую роль в которой играли войска Австрии и России. Осенью 1805 года Наполеон (получивший к тому времени титул императора французов), получив известия о движении русской армии на соединение с австрийцами, принял решение первым атаковать союзников. Булонский лагерь был свернут, и армия, концентрировавшаяся в нём, была направлена на Дунай.

Стратегическая ситуация перед битвой

Австрийская армия генерала Мака, отлично снаряженная и многочисленная, не дожидаясь подхода союзных русских войск, выдвинулась в Баварию, в район крепости Ульм. Наполеон, сняв Булонский лагерь, молниеносно перебросил армию к Дунаю и, совершив фланговый обход армии Мака отрезал его от снабжения и союзных войск.

Русская Подольская армия под командованием М. И. Кутузова (около 35 тыс. человек), двигавшаяся на соединение с армией генерала Мака, оказалась в чрезвычайно опасном положении перед превосходящими силами французов. В Браунау-на-Инне к Кутузову присоединились некоторые австрийские силы, избежавшие окружения под Ульмом (корпус генерала Кинмайера в 18 000 человек, и ещё некоторые отряды численностью в 3 000 чел.), вместе с которыми армия Кутузова стала насчитывать около 56—57 тыс. чел. Австрийское командование пыталось сначала побудить Кутузова прорваться на помощь генералу Маку, осажденному в Ульме, однако тот отверг эти предложения. Подольская армия находилась не в лучшем состоянии, измотанная форсированными маршами, с большим числом заболевших, с отставшими обозами. Кутузов не торопился рисковать армией, а через несколько дней, когда пришли известия о капитуляции Мака, стало совершенно ясно, что если русская армия не начнет стремительное отступление, то будет уничтожена. Кутузов начал поспешное отступления из Браунау по той же дороге, по которой армия недавно и пришла. Отступление осложняла плохая погода — сильный ветер и дождь, вскоре превратившийся в снег. Отступление в трудных условиях способствовало, конечно, падению морального духа армии.

Задачей Кутузова было спасти армию и соединиться с подходящими из России отрядами, а также — возможно — с австрийскими армиями, находившимися в Северной Италии, если бы те сумели перейти к Дунаю. Ситуация для союзных австрийцев усугублялась тем, что все армии, могущие соединиться с Кутузовым, были далеко, что означало неизбежное падение столицы Габсбургов — Вены, защитить которую армия Кутузова была явно не в силах. С другой стороны, Наполеон стремился уничтожить Подольскую армию до её соединения с армией Буксгевдена, что отдало бы Австрию в его руки, серьезно подорвало бы дух русской армии и удержало бы Пруссию от вступления в войну.

Части Великой Армии заняли Браунау-на-Инне 29 октября, а 30 туда прибыл сам Наполеон. Французы сразу же начали преследование отступающих союзников.

Ход битвы

Кутузов с 24 000 солдат неожиданно атаковал Мортье, под командованием которого в это время была только 1 дивизия из 3, входивших в его корпус, а именно дивизия Газана (6000 человек). По замыслу М. И. Кутузова отряд генерал-майора М. И. Милорадовича (ок. 4500 чел.) должен был встретить головную дивизию у Штейна и сдерживать её, сколько будет возможно, в то время как отряды генерал-майора Д. С. Дохтурова (16 батальонов пехоты и 2 конных эскадрона, всего до 10000 человек) и Штрика (ок.3000 чел.) должны были ударить ей во фланг и тыл. Малочисленность передовых частей главнокомандующий обусловил замыслом дезинформировать противника; до начала дела его лазутчики убедили маршала Мортье в том, что русская армия поспешно отступает в Моравию и оставляет заслон в виде малого арьергарда у Штейна. Французский командующий поверил ложным сведениям и ускорил темп наступления на Штейн.

В 8 часов утра 11 ноября французы пошли в атаку в направлении Унтер-Лойбена. Через час в дело прибыл и сам маршал, взяв командование на себя. Упорствуя в стремлении занять Штейн как можно скорей, чтобы преследовать и далее Кутузова, французы яростно несколько часов подряд не ослабляли натиск на войска Милорадовича. Унтер-Лойбен раз за разом переходил из рук в руки (4 раза). Русский передовой отряд нёс серьёзные потери. Милорадович получил приказ отступать к Штейну, с целью заманить Мортье поглубже в наши позиции. Однако успех дела целиком зависел от обходного манёвра отряда Дохтурова. Ведомый по труднопроходимым дефиле гор и лесам австрийцами, он снизил темп движения до минимума и нарушил диспозицию выйти в 8ч. утра на позиции французов. Потеряв много времени, Дохтуров решил бросить артиллерию и кавалерийские эскадроны и ускоренно двигаться на Дюренштейн. В 5 часов вечера он занял его. Ловушка захлопнулась. Разведав обстановку, Мортье понял, что дело кончено, и получил предложение генералов скрыться с поля боя во избежание плена. Но маршал твёрдо решил разделить участь своих войск. В то время Милорадович, подкреплённый Бутырским мушкетёрским полком перешёл в контратаку, прижимая дивизию Газана тылом к Дюрнштейну. Одновременно на поле боя прибыла дивизия Дюпона, ещё с утра спешившая на соединение с Мортье. Позже генерал признался: «Я ещё не знал, в каком положении находится маршал Мортье, но постигал крайнюю необходимость соединиться с ним».

Этот факт нарушил ход дела в корне и поставил уже русские соединения в трудное положение: отряд Дохтурова без всякой поддержки отбивал яростные атаки Мортье, пытавшегося отступить, со стороны Унтер-Лойбена и одновременно сдерживал крупные силы дивизии Дюпона со стороны Спица. Жаркий бой продолжался до 9 часов вечера. В конце концов, войскам в Дюрнштейне было приказано пропустить силы маршала и уступить ему пути отступления, что Дохтуров и исполнил, ссылаясь на абсолютную невозможность управлять войсками в темноте и при ощутимом преимуществе противника в силах. Дело завершилось отходом войск Кутузова к Кремсу, из-за чего французы приписали успех себе. Однако нарушение замысла Кутузова не привело его армию в беспорядок, только лишив возможности полностью разбить головную дивизию, которая потеряла до половины личного состава.

Потери обеих сторон были примерно равны — по 2000 человек убитыми, ранеными, пленными. Исход боя и победитель остаются спорными.

Поле сражения в настоящее время

В бывшем поле сражения между городом Дюренштайн (совр. Дюрнштайн) и селением Унтер-Леобен установлен памятник. Он был сооружен в 1905 году в ознаменование столетия битвы. На фронтальной (обращенной к Дунаю стороне) мемориала на русском, немецком и французском языках выбиты слова «храбрым воинам Франции, Австрии и России», а также дата сражения: 11 ноября 1805 года. На боковых и тыловой стороне памятника — гербы участвовавших в сражении империй, а также имена, воинские звания и даты жизни командующих войсками.

Литература

1. Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. М., 1997. С.258.
2. Харботл Т. Битвы мировой истории. М.: Внешсигма, 1993. С.165.
3. Михайловский-Данилевский А. И. Описание 1-й войны императора Александра с Наполеоном в 1805 году — стр. 100—111

Отрывок, характеризующий Сражение при Кремсе

– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.