Стечкин, Сергей Яковлевич

Сергей Яковлевич Стечкин
Имя при рождении:	Сергей Яковлевич Стечькин
Псевдонимы:	С. Соломин, Н. Строев, С. Суходольский, Мерлин, Вер, Гулливер
Место рождения:	Плутнево, Тульская губерния
Место смерти:	Новая Деревня, Петербургская губерния
Род деятельности:	Писатель, журналист, публицист
Жанр:	Научная фантастика
Язык произведений:	Русский

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Стечкин и Соломин

Серге́й Я́ковлевич Сте́чкин (Сте́чькин, псевд. Серге́й Соло́мин) (17 [29] июня 1864, Плутнево, Тульская губерния — 11 [24] июня 1913, Новая Деревня, Петербургская губерния) — русский журналист, публицист и писатель, работавший в жанре научной фантастики.

Биография

Сергей Стечкин родился в 1864 году в Тульской губернии в семье потомственного дворянина. Род столбовых дворян Стечькиных (Стецкиных) известен со времён Ивана Грозного. Отец, Яков Николаевич Стечкин, был владельцем родового имения Плутнево в Тульской губернии, которое проиграл в карты. Сыновья Якова Николаевича, Николай и Сергей, стали литераторами. Брат Стечкина, Николай Яковлевич Стечкин, стал известным издателем. Двоюродным братом Стечкиных был известный авиаконструктор Н. Е. Жуковский.

Сергей Стечкин учился в Москве в 5-й московской классической гимназии, где его одноклассником был знаменитый Сергей Зубатов. В период учёбы в гимназии увлёкся чтением нелегальной литературы. Читал сочинения Д. И. Писарева, Н. Г. Чернышевского, В. В. Берви-Флеровского, Дж. Милля, К. Маркса и других. Нелегальной литературой его снабжал Зубатов, заведовавший известной в Москве библиотекой Михиных. Стечкин поддерживал с ним приятельские отношения, о чём впоследствии сильно жалел. Из-за неуспехов в учёбе не был допущен к выпускным экзаменам и оставил гимназию. Чтобы закончить образование, сдал экстерном экзамены в реальном училище.

Поступил учиться в Петровскую земледельческую и лесную академию. Обучаясь в Петровской академии, увлёкся народничеством и вступил в народовольческий кружок. Участвовал в подпольной революционной деятельности. В 1886 году женился на революционерке-нигилистке Марии Егоровне Пановой. Способствовал вхождению в революционную среду Сергея Зубатова, который с 1886 года служил секретным сотрудником Департамента полиции. В 1887 году был арестован по указанию Зубатова и вместе с женой сослан в город Холмогоры Архангельской губернии. После трёх лет ссылки поселился в деревне Труфаново Тульской губернии.

С 1894 года начал сотрудничать в разных газетах и журналах. Проживая в Одессе, помещал статьи в «Южном обозрении», затем начал сотрудничать в столичных газетах. Писал статьи, очерки и фельетоны в «Новостях», «Неделе», «Биржевых ведомостях» и других газетах. Сделавшись известным публицистом, переселился в Петербург, где проживал на Гороховой улице.

С сентября 1904 года сотрудничал в «Русской газете», где писал под псевдонимом Н. Строев статьи по рабочему вопросу. В ноябре того же года познакомился с руководителем «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга» священником Георгием Гапоном. 5 января 1905 года по просьбе Гапона принял участие в написании черновика Рабочей петиции, который получил название «Резолюции рабочих об их насущных нуждах». После Событий 9 января 1905 года был привлечён к дознанию и подвергался допросам. По некоторым данным, помогал Гапону в составлении революционных воззваний.

В 1907 году издавал журнал «Пережитое», в котором начал печатать свою незаконченную автобиографию. В 1909—1913 годах писал научно-фантастические рассказы для журналов «Огонёк», «Аргус», «Синий журнал», «Летучие альманахи», «Новый журнал для всех» и др. Разойдясь с первой женой, женился гражданским браком на своей машинистке. В 1910 году был в очередной раз сослан, на этот раз за Урал. После возвращения из ссылки много болел и работал только урывками. Успел подготовить к изданию сборник своих рассказов, вышедший в 1913 году под названием «Разрушенные терема».

Скончался 14 июня 1913 года в Новой Деревне под Петербургом.

Среди потомков Сергея Стечкина было немало известных людей. Сын Сергея Стечкина Б. С. Стечкин стал известным советским учёным, академиком, создателем теории воздушно-ракетных двигателей. Его внук С. Б. Стечкин стал известным математиком, а другой внук И. Я. Стечкин — известным конструктором стрелкового оружия, создателем пистолета Стечкина.

Сочинения

• Н. Строев. Исторический момент. — СПб., 1906. — Т. 1—2.
• С. Соломин. Разрушенные терема. Эпизоды из великой войны между женщинами и мужчинами. Рассказы. — СПб., 1913. — Т. 1—2.
• С. Соломин. Необычайные приключения Оскара Дайбна и Кондратия Невесёлого. Борьба злых и добрых на суше, на море, в воздухе и под водой. Повесть. — СПб.: Свет, 1914. — 46 с.
• С. Соломин. Под стеклянным колпаком. Основание и гибель Полярной империи. Повесть. — СПб.: Свет, 1914. — 66 с.

Литература

• В. Регинин. Тихий писатель // Аргус. — СПб., 1913. — № 7.
• Соломин, С. Я. / Некрологи // Исторический вестник. — СПб., 1913. — № 8. — С. 749—750.
• И. Г. Халымбаджа. Журналист, бунтарь, фантаст. Страницы жизни С. Я. Стечькина // Библиография. — 1997. — № 6. — С. 66—70.

Отрывок, характеризующий Стечкин, Сергей Яковлевич

Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.