Тимашук, Лидия Феодосьевна

Лидия Феодосьевна Тимашук
Лидия Тимашук
Дата рождения:	21 ноября 1898(1898-11-21)
Место рождения:	Брест-Литовск
Дата смерти:	1983(1983)
Награды и премии:

Ли́дия Феодо́сьевна (Федосе́евна) Тимашу́к (Тимошу́к) (1898—1983) — советский врач-кардиолог. Её письмо о неправильном лечении А. А. Жданова было использовано официальной советской пропагандой в кратковременной, но имевшей множество негативных последствий кампании «дела врачей» 1953 г.

Биография

Л. Ф. Тимашук родилась 21 ноября 1898 года в Брест-Литовске в семье унтер-офицера. Трудовую жизнь начала в Самаре: училась и одновременно работала в городской управе. Поступила в Самарский университет на медицинский факультет. А в 1920-м была мобилизована на борьбу с эпидемией сыпного тифа и холеры. После гражданской войны жила в Петрограде, а затем переехала в Москву, где завершила своё медицинское образование и начала работать врачом в лечебно-санитарном управлении Кремля.

20 января 1953 года была награждена орденом Ленина «за помощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц». После закрытия «дела врачей-вредителей», произошедшего после смерти Сталина, Тимашук 3 апреля 1953 года лишена ордена «в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами». До выхода на пенсию в 1964 году работала в 4-м Главном управлении Министерства здравоохранения СССР.

Участие в «деле врачей»

28 августа 1948 года Л. Ф. Тимашук, работавшая в то время заведующей отделом функциональной диагностики кремлёвского Лечсанупра, после снятия кардиограммы у А. А. Жданова на его даче записала в заключении диагноз «инфаркт миокарда». Однако присутствовавшие известные медики профессора П. И. Егоров, В. Н. Виноградов и врач Г. И. Майоров вынудили её переписать заключение, исключив из него слово «инфаркт», и назначили лечение, категорически противопоказанное при данном заболевании, которого они, на основании клинической картины, не находили. Тогда Тимашук направила письмо, в котором она поставила в известность о случившемся вышестоящее начальство. Поскольку Лечсанупр подчинялся не министерству здравоохранения, а министерству государственной безопасности (МГБ), то письмо и было направлено начальнику Главного управления охраны МГБ. Однако не разбиравшиеся в медицинских вопросах сотрудники МГБ перенаправили её письмо тому, на кого она жаловалась, — начальнику Лечсанупра Кремля П. И. Егорову.

В результате Тимашук, понизив в должности, перевели в филиал поликлиники. Тогда она направила второе и третье письмо секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову, где повторила многое из своего первого письма. Но Кузнецов на её письма не ответил.

31 августа 1948 года А. А. Жданов умер от инфаркта. По данным Ф.М. Лясса, основанным на экспертизе ЭКГ, проведённой группой израильских врачей, такая ЭКГ может быть не только при инфаркте, но и при острой ишемии, поэтому некорректно ставить диагноз «инфаркт миокарда» на основании только ЭКГ, без учёта клинической картины.

Четыре года письма Тимашук лежали в архиве. Но в августе 1952 года её неожиданно вызвали в МГБ и попросили подробно рассказать, что происходило на даче Жданова незадолго до его смерти. Она рассказала, и вскоре начались аресты врачей Лечсанупра Кремля.

В умышленном игнорировании инфаркта «признался» один из обвиняемых по делу врачей академик АМН СССР В. Н. Виноградов, но сделал это под пытками.

Как отмечает ряд исследователей, в частности, Г. С. Костырченко, этот нашумевший процесс был первой частью спланированной операции по отстранению части правящей в СССР верхушки: в связи с «делом врачей» значительно ослабело влияние В. М. Молотова, А. И. Микояна, К. Е. Ворошилова и Л. М. Кагановича. В то же время подготовке процесса оказывалось неявное, но весьма сильное противодействие в верхах. За границей сообщение о подготовке процесса вызвало решительные протесты.

20 января 1953 года Л. Ф. Тимашук была награждена орденом Ленина «за помощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц». «Заслуги» Тимашук были преувеличены сверх всякой меры. Месяц спустя в газете «Правда» была опубликована статья Чечеткиной «Почта Лидии Тимашук»:

Ещё совсем недавно мы не знали этой женщины… теперь имя врача Лидии Федосеевны Тимашук стало символом советского патриотизма, высокой бдительности, непримиримой, мужественной борьбы с врагами нашей Родины. Она помогла сорвать маску с американских наймитов, извергов, использовавших белый халат врача для умерщвления советских людей. Весть о награждении Л. Ф. Тимашук высшей наградой — орденом Ленина — за помощь в разоблачении трижды проклятых врачей-убийц облетела всю нашу страну. Лидия Федосеевна стала близким и дорогим человеком для миллионов советских людей.

После закрытия «дела врачей-вредителей», произошедшего после смерти Сталина, и назначения Л. П. Берия министром внутренних дел и МГБ Тимашук 3 апреля 1953 года была лишена ордена Ленина, о чём говорит опубликованное в газете «Правда» от 04 апреля № 94 (12662) сообщение об Указе Президиума Верховного Совета СССР № 125/32, отменившего Указ от 20 января 1953 года о её награждении. Правда, летом 1954 года её наградили другим орденом — Трудового Красного Знамени — «за долгую и безупречную службу».

Если объективно взглянуть на «дело врачей», то упрекнуть Лидию Федосеевну не в чем. Она как врач поставила диагноз, который считала правильным, не побоялась его отстаивать, несмотря на гнев вышестоящего начальства, что обернулось для нее опалой. Письма, написанные ей в вышестоящие инстанции – это настойчивость человека, болеющего за дело, которому посвящена вся жизнь, а вовсе не донос мстительной и завистливой к успехам других неудачницы, как это было представлено позднее.

До выхода на пенсию в 1964 году работала там же, в 4-м Главном управлении Министерства здравоохранения СССР. Скончалась в 1983 году.

На XX съезде КПСС в 1956 году Н. С. Хрущёв зачитал доклад «О культе личности и его последствиях». В нём была упомянута и Лидия Тимашук, названная негласным сотрудником органов госбезопасности.

По словам публициста Михаила Хейфеца, Л. Ф. Тимашук, которую после завершения дела врачей считали осведомительницей МГБ и антисемиткой, длительное время писала письма в ЦК КПСС, безуспешно добиваясь реабилитации в глазах общества.

Ссылки

• Михаил Хейфец. [amnesia.pavelbers.com/Nesvoevremennie%20misli%2011%20Delo%20vrachey.htm «Удивительная драма врача Тимашук»]
• Валерий Бурт. [www.lgz.ru/archives/html_arch/lg372003/Polosy/art5_1.htm «Клеймо Лидии Тимашук»]. «Литературная газета» (№ 37 (5940) 10 — 16 сентября 2003 г). Проверено 15 ноября 2012. [web.archive.org/web/20101014164547/www.lgz.ru/archives/html_arch/lg372003/Polosy/art5_1.htm Архивировано из первоисточника 14 октября 2010].
• Виктор Еремин. [www.proza.ru/2013/12/26/896 Проект Крымская Калифорния / Проза.ру]

Отрывок, характеризующий Тимашук, Лидия Феодосьевна

Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.