Тира (древний город)

Тира Тира Τύρας Страна УкраинаУкраина

Ти́ра (греч. Τύρας) — древнегреческий город на правом берегу лимана Днестра (Тираса), на месте современного города Белгород-Днестровский.

История

Занимала выгодное географическое положение и играла важную роль в античной торговле Северного Причерноморья, с даты возникновения первого поселения, около VII—VI вв. до н. э. . Но о Тире как о городе можно говорить лишь с V в. до н. э. (Э. Р. Штерн, А. Н. Зограф, Л. Д. Дмитров и В. Д. Блаватский). Остатки древней Тиры находятся под аккерманской крепостью, прикрепостной площадью и прилегающими к ней улицами, где на возвышенном и защищённом месте, располагался акрополь. Прилиманная, торговая часть города и порт разрушены как водами, так и позднейшими сооружениями. Акрополь занимал возвышенное и защищенное место, где позднее была сооружена средневековая крепость. Основан переселенцами из Милета. VI в. до н. э. — III в. до н. э. — времена наибольшего расцвета экономики (земледелие и виноградарство, ремесло, рыболовство, торговля с населением Приднестровья) и культуры Тиры, город чеканил и собственную монету, не только из меди и бронзы , но и золотые статеры (3 типа) , а также серебряные драхмы с изображением богини Деметры , драхмы являлись одними из первых монет города , также существует крайне редкая драхма более поздняя с изображением колоска и профиля мужского влево .

Во II веке до нашей эры Тирой управляли местные цари, чьи имена фигурируют на его монетах. В середине I века до н. э. город разрушили геты.

В 56 г. н. э. город был восстановлен римлянами, предположительно во времена правления Нерона, в дальнейшем входил в состав провинции Нижней Мёзии, переименовывается в Алба Юлия и вновь обретает своё значение. Действительно автономная чеканка монет в городе продолжалась со времени императора Домициана (81 г. н. э.) до конца правления императора Александра Севера (235 г. н. э.) с небольшими перерывами. Монеты Тиры этого периода — медные с портретами членов императорского дома Римской империи. В это время в Тире находился небольшой отряд римских легионеров.Во второй половине III века город потерпел нашествие готов, но археологические находки показывают, что римляне оставались там до конца четвертого века (при Феодосии I). Полагают, что город погиб в результате гуннского нашествия. В 376 г. гунны форсировали Днестр и через Буджакские степи устремились к границам Римской империи. Самая поздняя римская монета из Тиры относится ко времени правления императора Валентиниана (364 — 375 гг.) и в настоящее время является последним точно датированным предметом из раскопок этого античного центра. Позже византийцы переименовали город, восстановленный после варварских нашествий, назвав его новым именем: Maurokastron (что означает «Чёрная Крепость»).Управление города в разное время было в руках пяти архонтов, царя, сената, народного собрания. Типы его монет предполагают торговлю пшеницей, вином и рыбой. Несколько надписей также в основном связаны с торговлей.

Изучение

Археологические раскопки ведутся с начала XX века. Некрополь города до сих пор не обнаружен. Окончательное местоположение города было установлено Э. Р. Штерном, обнаружившим в результате раскопок 1900 и 1912 гг. на территории дворов Аккерманской крепости и прикрепостной площади мощный слой античного периода. Раскопки Тиры не были систематическими и носили эпизодический характер. В 1918, 1927—1930 гг. исследования проводились румынскими археологами, в 1932, 1935, 1940 гг. — учёным, хранителем Аккерманского музея В. А. Шахназаровым. После Великой Отечественной войны к систематическим исследованиям Тиры приступил Институт археологии АН УССР. С 1945 по 1950 гг. работы велись под руководством Л. Д. Дмитрова. В 1953, 1958-1960 гг. эти раскопки были продолжены под руководством А. И. Фурманской. Останки и артефакты скудны из-за полного уничтожения или недоступности культурного слоя греческого и римского периодов, так как на его территории была построена большая средневековая крепость, в разные времена называемая Maurocastro, Cetatea Alba (молд. «Белый город»), затем Аккерман (тур. «Белая крепость»), теперь Белгород-Днестровский.

Литература

• Бруяко И В [ama.sgu.ru/ama09/ama0904.html Северо-Западное Причерноморье в VII—V вв. до н. э. Начало колонизации Нижнего Поднестровья // АМА. Вып. 9. Саратов, 1993. С. 60-79.]

• Энциклопедия украиноведения (в 10 томах) / Владимир Кубийович. — Париж, Нью-Йорк: Молоде Життя, 1954—1989.
• Карышковский П.О, И. Б. Клейман. [www.academia.edu/14171165/%D0%94%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B8%D0%B9_%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4_%D0%A2%D0%B8%D1%80%D0%B0._The_City_of_Tyras Древний город Тира]. — Киев, 1985.
• Гавриленко О. А. [www.zakony.com.ua/juridical.html?catid=45424 Тіра] // Юридична енциклопедія. Т. 6. Т-Я. – К. : Укр. енцикл., 2004. — С. 76—77.
• Охотников С. Б. Памятники античной Тиры из собрания Одесского археологического музея. — Одесса, 1998.

Отрывок, характеризующий Тира (древний город)

– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.