Ульман, Эдвард
Поделись знанием:
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
| Эдвард Ульман | |
| англ. Edward Louis Ullman | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: |
США |
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: | |
Эдвард Ульман (24 июля 1912, Чикаго — апрель 1976, Сиэтл) — американский географ, один из основателей современной географии транспорта
Научная карьера
Эдвард Ульман родился в 1912 г. в Чикаго в семье немецкого происхождения. Учился в Чикагском университете, где защитил диссертацию (1942). Вскоре после этого был привлечён к работе на военное ведомство (т. н. управление специальных исследований). Сотрудничал с военными и после ухода из этой организации (выполнял заказы Управления военно-морских исследований Пентагона).
- в 1946-51 был профессором регионального планирования в Гарварде,
- с 1951 и до конца жизни был профессором в Университете Вашингтона, одновременно занимая ряд административных постов как в самом университете, так и за его пределами
- в конце 1950-х работал в экспедиции в Сардинии
- в 1959-61 был директором центра исследований бассейна Меримек (Сент-Луис)
- в 1962-65 был заместителем декана университета Вашингтона по последипломному образованию
- в 1965-67 был президентом Вашингтонского центра городских исследований
- в 1968-69 был директором центра городских и региональных исследований Университета Вашингтона.
- в 1969-71 был президентом Западной ассоциации региональной науки
- в 1974 назначен Ричардом Никсоном членом совета директоров железнодорожной компании Amtrak, которым оставался до смерти.
- в качестве приглашённого профессора преподавал в ряде американских и зарубежных университетов, посещал МГУ.
В честь Ульмана названа библиотека географического факультета университета Вашингтона.
Вклад в науку
- Первые работы, опубликованные в 1930-х, были посвящены изучению социально-экономического развития отдельных территорий (Род-Айленда, штата Вашингтон и др.). В 1940-х начал изучать географию транспорта (в частности, выполнены работы по изучению американских железных дорог, тихоокеанской морской торговли). Рассматривал влияние транспорта на размещение производства, торговлю, экономическое и социальное развитие городов.
- Совместно с Чонси Харрисом (1945) разработал модель территориальной структуры американского города как делового и сервисного центра, которая полностью подтвердилась в 1960-70-е годы.
- С 1950-х перешел к комплексным исследованиям проблем развития городов и городских агломераций (в том числе полицентричных), оценкам качества городской среды, построению моделей каркасно-сетевых городских структур. В 1941 г. первым среди американских географов начал использовать теорию центральных мест Вальтера Кристаллера. В дальнейшем в исследованиях широко применял математические методы (потоки, теория графов, зоны тяготения, «гравитационный» потенциал взаимодействия и др.).
- Работы Эдварда Ульмана оказали большое влияние на становление современной географии транспорта, его подход к географическому исследованию был во многом использован школой пространственного анализа, в частности Уолтером Айзардом, Питером Хаггетом и их многочисленными последователями.
Основные работы
Автор и соавтор в общей сложности 70 научных работ (монографий, отдельных глав, статей, карт и др.)
Монографии:
- Mobile: Industrial Seaport and Trade Center. University of Chicago, 1943, vii-167 pp.
- American Commodity Flow: A Geographical Interpretation of Rail and Water Traffic Based on Principles of Spatial Interchange. Seattle: University of Washington Press, 1957, xxii- 215 pp.
- The Economic Base of American Cities (with Michael Dacey and Harold Brodsky). Seattle: University of Washington Press, 1969, vii — 112 pp.
Некоторые статьи:
- Ульман Э. Теория размещения городов // География городов- М.: Прогресс,1965. С.176-186 (англ. A Theory of Location for Cities// American Journal of Sociology XLVI, May 1941, рр.853-64)
- Гаррис Ч., Ульман Э. Сущность городов //География городов. М.: Прогресс, 1965 С. 255-268 (англ. Harris C. D., Ullman E. L. The Nature of Cities // Annals of the American Academy of Political and Social Sciences. 1945. Vol. 242. pp.7-17)
- «The Railroad Pattern of the United States.» Geographical Review XXXIX (April 1949): 242-56.
- «The Basic-Service Ratio and the Areal Support of Cities.» Proceedings, Western Committee on Regional Economic Analysis, Social Science Research Council, Berkeley, 1953, pp. 110–23
- «Urban Geography» (with Harold Mayer). American Geography: Inventory and Prospect. Syracuse University Press and Association of American Geographers, 1954 pp. 142–66.
- Ульман Э. География транспорта// Американская география: Современное состояние и перспективы. – М.: изд-во иностранной литературы, 1957, с.301-321 (англ. Transportation Geography// American Geography: Inventory and Prospect. Syracuse University Press and Association of American Geographers, 1954 , pp. 310–332)
- «Regional Structure and Arrangement.» ONR Report No. 10 (Research Project in Transportation Geography and Regional Inter-Relations), University of Washington, December 1954, 24 pp.
- «A New Force in Regional Growth.» Proceedings, Western Area Development Con-ference (Stanford Research Institute), San Francisco, No. 17, l95~ ~-7l.
- «American Commodity Flow: The Cases of Iowa, Connecticut and Washington.» Die Erde. Gesellschaft fьr Erdkunde zu Berlin (Special Issue on the United States, publication of the Berlin Geographical Society), Heft 2, 1955, pp. 129–64 (in German). Also ONR Report No. 12, 18 pp.
- «The Role of Transportation and the Bases for Interaction.» Man’s Role in Changing the Face of the Earth, published for the Wenner-Gren Foundation for Anthropological Research and the National Science Foundation University of Chicago Press, 1956, pp. 862–80.
- «Regional Development and the Geography of Concentration.» Papers and Proceedings, Regional Science Association 4 (1958): 179-98.
- «The Minimum Requirements Approach to the Urban Economic Base» (with Michael F. Dacey). Papers and Proceedings, Regional Science Association 6 (1960): 175-94. Paper presented to American Statistical Association and Regional Science Association, December 27, 1959
- «The Nature of Cities Reconsidered.» Papers and Proceedings, Regional Science Association 9 (1962): 7-23.
- The Economic Base of the 101 Largest Cities of the United States (with Harold Brodsky and Michael Dacey). Washington Center for Metropolitan Studies, Washington, D.C., 1968.
- «The Pacific Northwest Community: Austerity, Amenity, and Higher Education.» University of Washington Business Review XXX (Spring 1971): 14-24.
- «The City and Environmental Quality, Especially Air Pollution Sources and Costs.» Der Mensch und die Biosphдre, Verlag Dokumentation Pullach bei Mьnchen, 1974, pp. l0-27. (Proceedings, UNESCO Conference (No. 20) on Man and the Biosphere, Bonn, Germany, June 15, 1971).
- «Inter-City Ground Passenger Transportation.» Papers and Summaries Presented at the Symposium on Transportation Issues, The Mitre Corporation, McLean, Virginia, October 1, 1975, pp. 146–53
Напишите отзыв о статье "Ульман, Эдвард"
Ссылки
- [faculty.washington.edu/krumme/faculty/ullman.html Университет Вашингтона, биография, полный перечень публикаций]
- [www.britannica.com/eb/topic-613238/Edward-Ullman Britannica об Ульмане]
- [www.biography.com/search/article.do?id=9513215 Биографическая справка]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Ульман, Эдвард
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
