Урсицин

Эта статья — о римском полководце IV века. О раннехристианском святом см. Святой Урсицин.

Урсицин
Период жизни	середина IV в. н.э.
Принадлежность	Римская империя
Командовал	римскими войсками: на границе с Ираном; в Галлии
Сражения/войны	подавление мятежа Сильвана в Галлии, оборона Нисибиса от нападения Шапура II
Связи	Констанций II, Аммиан Марцеллин (подчинённый Урсицина), Потенций (сын Урсицина)
В отставке	c 360 года

Урсици́н (или Урзици́н) (лат. Ursicinus, греч. Οὐρσικῖνος), римский полководец IV века н. э.

Военные должности

В 349—359 гг. занимал военную должность magister equitum, в 359—360 гг. — magister peditum.

Биография

Сведения о жизни Урсицина сосредоточены почти исключительно в сочинении Аммиана Марцеллина, известном под названием «Деяния» (Res gestae). Военная карьера Урсицина началась ещё при императоре Константине — Аммиан Марцеллин называет его «боевым товарищем Константина Великого». Дальнейший жизненный путь Урсицина может быть реконструирован только начиная с 353 года, с которого начинается труд Аммиана Марцеллина. В 359 году Урсицин уже в течение 10 лет находился в должности magister equitum; следовательно, назначен на этот пост он был в 349 году, уже при императоре Констанции II. В таком случае, именно Урсицин упомянут Аммианом Марцеллином в описании набегов исавров на города римского Востока в 353 году В 353—354 гг. Урсицин, находясь в Нисибисе, командовал войсками на восточной границе Римской империи, где организовывал защиту азиатских провинций Рима от вторжений персов.

В 354 году Урсицин был вызван цезарем Галлом из Нисибиса в Антиохию для участия в качестве судьи в расследовании ряда дел о государственной измене. Несколько позже в том же 354 году императором Констанцием II Урсицин был отозван уже ко двору — в Медиолан — из-за опасения, внушенного ему придворными интриганами, что Урсицин может поднять на Востоке вооруженное восстание с целью захвата власти. Тем не менее, в 355 году, когда в Галлии вспыхнул военный мятеж во главе с местным командующим Сильваном, туда для подавления армейского бунта был направлен именно Урсицин. После подавления мятежа Сильвана Урсицин в звании magister equitum находился в Галлии до тех пор, пока не был заменён Марцеллом (Marcellus). В 357 году Урсицин был вызван императором Констанцием II в Сирмий и вновь получил назначение на Восток.

В 359 году, находясь в Самосате, Урсицин получает от императора новое назначение: в звании magister peditum он из-за очередных придворных интриг был отозван в столицу, а его место занял новый «начальник конницы» на Востоке — Сабиниан (Sabinianus). Однако по пути в Италию, Урсицин получил письмо от императора с приказом вновь вернуться на Восток и участвовать в возобновившейся войне с сасанидским Ираном. Урсицин прибыл в Нисибис — один из ключевых пунктов на восточной границе империи — и предпринял меры по организации его обороны. В скором времени персы осадили другую важную римскую крепость — Амиду, однако Урсицин, находившийся в подчинении у Сабиниана, не смог убедить своего командира оказать помощь осажденному городу; в итоге Амида была взята, а её гарнизон полностью уничтожен. После этой неудачи и ухода персов с римской территории Урсицин покинул Нисибис прибыл в Антиохию.

В течение зимы 359/360 года Урсицин находился фактически под следствием — его обвинили в неоказании помощи осажденной персами Амиде, и в результате Урсицин был отправлен Констанцием II в отставку. Дальнейшая судьба Урсицина неизвестна.

Урсицин в оценке Аммиана Марцеллина

Аммиан Марцеллин описывает Урсицина следующим образом:

Он был боевым человеком, всегда служившим отечеству оружием, хорошим полководцем, но не был знаком с судопроизводством. Опасаясь за себя, в тревоге глядел он на выползавших из одних и тех же нор обвинителей и судей, пребывавших во взаимном согласии.

Историк также говорит об Урсицине как о «старом боевом командире, который лучше других на своем продолжительном опыте был знаком с военным искусством персов».

Мнение об Урсицине современных исследователей

Бросающееся в глаза крайне позитивное мнение Аммиана Марцеллина об Урсицине заставило ряд историков усомниться в искренности автора «Деяний». Некоторые исследователи оценивают Урсицина не так высоко, как Аммиан, относя идеализацию этого полководца в «Деяниях» на счет зависимости (по роду службы) самого Аммиана от Урсицина, а также других факторов.

Родственные связи

Исходя из данных Аммиана Марцеллина, можно заключить, что Урсицин был женат, так как у него имелись сыновья. В 354 г. сыновья Урсицина были уже взрослыми людьми и, судя по всему, занимали в римской армии руководящие должности. Они (вместе с отцом) подозревались Констанцием II в стремлении к захвату власти на востоке Римской империи, что и стало основанием для отзыва Урсицина в 354 году ко двору (см. выше). В «Деяниях» Аммиана Марцеллина содержится следующий пассаж, характеризующий сыновей Урсицина (правда, с позиции интриговавших против них придворных) следующим образом:

…Его взрослые уже сыновья, вызывавшие к себе всеобщие симпатии своей красотой и юностью, питают преступные замыслы, будто они щеголяют своими всесторонними знаниями в военном деле и намеренно выставляют на всеобщее обозрение в ежедневных воинских учениях свою силу и ловкость.

Имена жены и детей Урсицина нам неизвестны, но одного из сыновей, согласно Аммиану, звали Потенций (Potentius); он погиб в битве при Адрианополе (378 г.).

Источники и литература

• Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 2000.
• Ioannis Zonarae Epitome historiarum / Ed. L. Dindorfius. Vol. 3. Lipsiae, 1870.
• Thompson E.A. The historical work of Ammianus Marcellinus. Cambridge, 1947.
• Jones, A. H. M. Ursicinus 2 // Prosopography of the Later Roman Empire / A. H. M. Jones, J. R. Martindale, J. Morris. — Cambridge University Press, 1971. — Vol. I : A.D. 260–395. — P. 985—986. — ISBN 0-521-07233-6 [2001 reprint].

Отрывок, характеризующий Урсицин

– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.