Фёльген, Роберт
Поделись знанием:
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
| Роберт Фёльген | |
| Robert Feulgen Robert Joachim Feulgen Joachim Wilhelm Robert Feulgen | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
24 октября 1955 (71 год) |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: |
Фрайбургский университет, |
| Научный руководитель: |
Герман Штойдель |
| Известен как: |
Автор одного из гистохимических методов выявления ядерной ДНК |
Роберт Фёльген (Иоахим Вильгельм Роберт Фёльген, нем. Joachim Wilhelm Robert Feulgen, 2 сентября 1884, Верден-на-Руре, Германская империя — 24 октября 1955, Гиссен, ФРГ) — немецкий врач, физиолог, гистолог и химик, профессор Гиссенского университета. Предложил новый метод окраски гистологических препаратов для выявления ДНК, названный в его честь[1][2].
Содержание
Биография
Роберт Фёльген родился 2 сентября 1884 года в Вердене-на-Руре (ныне Верден, административный район города Эссен, Германия), в рабочей семье[3][K 1]. Посещал гимназии в Эссене и Зосте. Учился прилежно, и в 1905 году смог поступить в университет[3][K 2].
Обучение медицине
Обучался медицине во Фрайбургском университете им. Альберта и Людвига, а также в Университете им. Христиана Альбрехта (Киль); в 1910 году успешно сдал госэкзаменde. Практическую специализацию проходил в Киле (городская больница), и там же подготовил квалификационную научную работу, посвящённую обмену пуринов у больных с хронической подагрой[3][4].
Исследования в Институте физиологии Берлинского университета
По окончании резидентуры Фёльген переехал в Берлин, где в течение шести лет (1912—1918) занимался научными исследованиями в отделе химии Института физиологии Берлинского университета (нем. Das physiologische Institut der Universität Berlin)[5]. Под руководством Германа Штойделя (нем. Hermann Steudel), специалиста по химии нуклеиновых кислот, молодой учёный пытался найти наиболее удачный способ окрашивания гистологических препаратов тимуса для выявления «тимонуклеиновой кислоты» (так в те времена называли ДНК)[3][4]. В первые десятилетия XX века ещё не было известно о роли нуклеиновых кислот в процессах передачи наследственной информации — тогда учёные полагали, что эту функцию, возможно, выполняют белковые соединения[6].
В 1914 году Фёльгену удалось найти оптимальное решение поставленной задачи — он разработал гистохимический метод выявления «настоящей нуклеиновой кислоты»[K 3] (ядерной ДНК), впоследствии названный реакцией Фёльгена[8][9] (другие названия: окраска ядер по Фёльгену[9], выявление ДНК по Фёльгену[2]). Сам учёный именовал своё открытие «нуклеарной реакцией»[3][4].
Институт физиологии Гиссенского университета
В 1919 году Фёльген защитил диссертацию, посвящённую новейшим исследованиям нуклеиновых кислот, и получил степень доктора философии (PhD). Вскоре после этого он был приглашён на исследовательскую должность в Институт физиологии Гиссенского университета (нем. Das physiologische Institut der Universität Gießen[10])[3]. С 1923 года преподавал в университете. В 1931 году стал директором Института физиологии, а в 1939 году получил звание профессора.
Умер 24 октября 1955 г. в Гиссене (Германия), в возрасте 71 года.
Вклад в науку
О научных открытиях Р. Фёльгена
...Фёльгену удалось выделить действительно только нуклеиновую, или ядерную кислоту, о чём он и доложил участникам Физиологического конгресса в Тюбингене. Но это его сообщение было встречено со скепсисом. Только А. Коссел поддержал молодого исследователя. В 1937 г. Фёльген усовершенствовал свой метод и провёл «нуклеарную» реакцию в проростках ржи. Тем самым он опроверг деление нуклеиновых кислот на ... животные и растительные. Но опять же никто не обратил внимания на это его открытие. Время нуклеиновых кислот ещё не наступило. Хотя вполне могло бы…[4]
Складнев Д. А.
Гистохимический метод выявления ДНК
Основная статья Реакция Фёльгена
Реакция Фёльгена (1914) широко применяется при исследовании хромосом и определении количества ДНК в клетке[3][9]. При окрашивании клеточных ядер по Фёльгену подготовленные препараты исследуемых тканей подвергают воздействию соляной кислоты, а затем около часа выдерживают в реактиве Шиффа (фуксинсернистой кислоте), с последующей промывкой, высушиванием, обезвоживанием и просветлением. При этом ядерные структуры, содержащие ДНК, приобретают пурпурную окраску[2][8][9].
Другие научные достижения
- Роберт Фёльген установил единство ядерной ДНК («тимонуклиновой кислоты») животных и растительных клеток[4][9].
- В 1936 году Фёльген обнаружил, что нуклеиновые кислоты являются полимерами, образованными из олигонуклеотидов, состоящих из четырёх видов азотистых оснований (аденина, гуанина, цитозина и тимина[K 4])[3].
- Р. Фёльген опубликовал около семидесяти научных статей и фундаментальный обзор по химии нуклеиновых кислот[3].
Основные труды
- Монография
- Feulgen R. [catalog.hathitrust.org/Record/006748348 Chemie und Physiologie der Nukleinstoffe nebst Einführung in die Chemie der Purinkörper]. — Berlin: Gebrüder Borntraeger, 1923. — P. 432. (нем.) (рус. Химия и физиология нуклеинов и введение в химию пуринов)
- Статьи
- Feulgen R (1912). «Das Verhalten der echten Nucleinsäure zu Farbstoffen. I. Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 80 (1): 73-78. (нем.). (рус. Реакция настоящей нуклеиновой кислоты[K 5] на красители. Сообщение I)
- Feulgen R (1913). «Das Verhalten der echten Nucleinsäure zu Farbstoffen. II. Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 84 (5): 309-328. (нем.) (рус. Реакция настоящей нуклеиновой кислоты на красители. Сообщение II)
- Feulgen R (1913). «Über eine Nucleinsäure aus der Pankreasdrüse. I. Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 88 (5): 370-376. (нем.) (рус. О нуклеиновой кислоте поджелудочной железы)
- Feulgen R (1914). «Zur Darstellung der Nucleinsäure aus Kalbsthymus». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 90 (3): 261-270. (нем.) (рус. О выделении нуклеиновой кислоты из тимуса телёнка)
- Feulgen R (1914). «Über b-Nucleinsäure». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 91 (3): 165-173. (нем.) (рус. О B-нуклеиновой кислоте)
- Feulgen R (1914). «Über die «Kohlenhydratgruppe» in der echten Nucleinsäure. Vorläufige Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 92 (2): 154-158. (нем.) (рус. Об «углеводной группе» настоящей нуклеиновой кислоты. Предварительное сообщение)
- Feulgen R (1917). «Über die «Kohlenhydratgruppe» in der echten Nucleinsäure. II. Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 100 (5-6): 241-258. (нем.) (рус. Об «углеводной группе» настоящей нуклеиновой кислоты. Сообщение II)
- Feulgen R (1918). «Über den Bau der echten Nucleinsäure». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 101 (5-6): 288-295. (нем.) (рус. О строении настоящей нуклеиновой кислоты)
- Feulgen R (1918). «Darstellung und Eigenschaften der Thyminsäure». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 101 (5-6): 296-309. (нем.) (рус. Выделение тиминовой кислоты и её свойства)
- Feulgen R (1918). «Bestimmung der Purinbasen in Nucleinsäuren nach huminfreier Spaltung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 102 (5-6): 244-251. (нем.)
- Feulgen R (1920). «Neue Darstellungsmethoden von Nukleinsäuren». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 111: 257-272. (нем.) (рус. Новые методы выделения нуклеиновых кислот)
- Feulgen R, Rossenbeck H (1924). «Mikroskopisch-chemischer Nachweis einer Nukleinsäure vom Typus der Thymonukleinsäure und die darauf beruhende elektive Färbung von Zellkernen in mikroskopischen Präparaten». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 135: 203-248. (нем.) (рус. Гистохимическое выявление нуклеиновой (тимонуклеиновой) кислоты и основанная на этом способе элективная окраска ядер в микроскопических препаратах)
- Feulgen R, Volt K (1924). «Über den Mechanismus der Nuclealfärbung. I Mitteilung. Über den Nachweis der reduzierenden Gruppen in den Kernen partiell hydrolysierter mikroskopischer Präparate». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 135 (5-6): 249-252. (нем.) (рус. О процедуре окрашивания ядер. Сообщение I. К доказательству уменьшения числа химических групп в ядрах частично гидролизованных микроскопических препаратов)
- Feulgen R, Volt K (1924). «Über die für die Nuclealfärbung und Nuclealreaktion verantwortlich zu machenden Gruppen». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 137 (3-6): 272-286. (нем.)
- Feulgen R (1935). «Über a- und b-Thymonucleinsäure und das die a-Form in die b-Form überfahrende Ferment (Nucleogelase)» 237 (5-6): 261-267. (нем.)
- Feulgen R, Boguth W, Andresen G (1951). «Quantitative Bestimmung der Acetalphosphatide (Plasmalogen) im Serum unter Berücksichtigung des „Waelsch-Effektes“». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 287 (1-2): 90-108. PMID 14823605. (нем.) (рус. Количественный анализ ацетальфосфатидов сыворотки крови (плазмалогенов) в связи с так называемым «эффектом Вэлша»)
- Feulgen R, Boguth W, Seydl G, Andresen G (1953). «Der „Plasmalogentest“ und der „Farbquotient der Acetalphosphatide“ im Blutserum». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 295 (1): 271-277. ISSN [worldcat.org/issn/0018-4888 0018-4888]. PMID 13128720. (нем.) (рус. Определение плазмалогенов и «цветовой коэффициент ацетальфосфатидов» сыворотки крови)
- Thiele OW, Feulgen R, Andresen G (1955). «Die Größe des „Farbquotienten der Acetalphosphatide“ im normalen menschlichen Blutserum». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 302 (2-3): 92-95. PMID 13306164. (нем.) (рус. Величина «цветового коэффициента ацетальфосфатидов» сыворотки крови человека в норме)
Память
- Одна из улиц Вердена названа в честь Роберта Фёльгена (нем. Robert-Feulgen-Straße).
- C 1971 года Общество гистохимии (международная некоммерческая организация, издающая журнал Histochemistry and Cell Biology[en] — рус. «Гистохимия и биология клетки»)[12] вручает Премию имени Р. Фёльгена за выдающиеся достижения в области гистохимии[13].
- С 1979 года на ежегодных симпозиумах этого общества одному из учёных, внесших существенный вклад в развитие гистохимии и микроскопических методов исследования, предоставляется почётное право выступить с научным докладом (Чтения имени Р. Фёльгена)[14].
Напишите отзыв о статье "Фёльген, Роберт"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Д. А. Складнев сообщает, что Роберт Фёльген родился «в семье рабочего-текстильщика и сызмальства был приобщён… к миру красок»[4].
- ↑ По другим сведениям, в 1905 году Роберт окончил медицинский факультет Фрайбургского университета[4].
- ↑ "der echten Nucleinsäure" (Feulgen, 1914)[7], «тимонуклеиновой кислоты»
- ↑ В составе РНК вместо тимина присутствует урацил[11].
- ↑ По-видимому, имеется в виду «тимонуклеиновая кислота» (ядерная ДНК)
- Источники
- ↑ Kasten FH (Feb 2003). «Robert Feulgen and his histochemical reaction for DNA». Biotechnic & Histochemistry[en] (Biological Stain Commission) 78 (1): 45-49. PMID 12713141.
- ↑ 1 2 3 Петрова А. С., Полонская Н. Ю. Глава 17. Основные методы окрашивания цитологических препаратов // Микроскопическая техника: руководство / Под ред. Д. С. Саркисова, Л. Ю. Перова. — М.: Медицина, 1996. — С. 289—298. — 544 с. — 3 000 экз. — ISBN 5-225-02820-9.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.histochemistry.eu/robert_feulgen.html Robert Feulgen] (англ.). Society for Histochemistry. Проверено 14 октября 2012. [www.webcitation.org/6CtXQcxEh Архивировано из первоисточника 14 декабря 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Складнев Д. А. Её величество ДНК // Что может биотехнология? (Новое в жизни, науке, технике) / ред. Карвовский Г. Г.. — М.: «Знание», 1990. — С. 11—12. — 48 с. — (Знак вопроса, №12). — 2 484 577 экз. — ISBN 5-07-001-562-1.
- ↑ Feulgen R (1914). «Über b-Nucleinsäure». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 91 (3): 165-173. (нем.)
- ↑ И. Ф. Жимулёв. 1.2. Краткая история развития представлений о наследственности // Общая и молекулярная генетика. — Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та: Сиб. унив. изд-во, 2002. — С. 10—20. — 459 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-7615-0509-6, 5-94087-019-8.
- ↑ Feulgen R (1914). «Über die «Kohlenhydratgruppe» in der echten Nucleinsäure. Vorläufige Mitteilung». Hoppe-Seylers Z Physiol Chem 92 (2): 154-158. (нем.) (рус. Об «углеводной группе» настоящей нуклеиновой кислоты. Предварительное сообщение)
- ↑ 1 2 Бродский В. Я. Цитохимия // Химическая энциклопедия: в 5 т. / Гл. ред Зефиров Н.С.. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1995. — Т. 5. — С. 389. — 783 с. — ISBN 5-85270-008-8.
- ↑ 1 2 3 4 5 Арефьев В. А., Лисовенко Л. А. Feulgen nuclear staining // Англо-русский толковый словарь генетических терминов / Науч. ред. Л. И. Патрушев. — М.: ВНИРО, 1995. — С. 86. — 407 с. — 5 000 экз. — ISBN 5-85382-132-6.
- ↑ Feulgen R (1921). «Vorlesungsversuch: Hydrieren von Ölsäure zu Stearinsäure». Hoppe-Seyler´s Zeitschrift für physiologische Chemie 114 (1-2).
- ↑ Комов В. П., Шведова В. Н. Глава 14. Нуклеиновые кислоты. Химический состав, структура, функции // Биохимия: учеб. для вузов. — М.: Дрофа, 2004. — С. 171—188. — 638 с. — (Высшее образование: современный учебник). — 5 000 экз. — ISBN 5-7107-5613-X.
- ↑ [www.springer.com/biomed/journal/418 Histochemistry and Cell Biology] (англ.). Springer. — «This is the official journal of the Society for Histochemistry» Проверено 21 октября 2012. [www.webcitation.org/6CtXRAvuf Архивировано из первоисточника 14 декабря 2012].
- ↑ [histochemistry.eu/feulgen_prize.html Robert Feulgen Prize (Премия им. Р. Фёльгена)] (англ.). Society for Histochemistry. Проверено 21 октября 2012. [www.webcitation.org/6CtXRn1eF Архивировано из первоисточника 14 декабря 2012].
- ↑ [histochemistry.eu/feulgen_lectures.html Feulgen Lectures (Чтения им. Р. Фёльгена)] (англ.). Society for Histochemistry. Проверено 21 октября 2012. [www.webcitation.org/6CtXSdrFK Архивировано из первоисточника 14 декабря 2012].
Литература
- Erwin Dickhoff: Essener Köpfe: wer war was?, Bacht, Essen 1985 ISBN 3-87034-037-1
Отрывок, характеризующий Фёльген, Роберт
– Так когда получить? – спросил Долохов.– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
