Черноморские восстания на французском флоте

Черноморские восстания произошли в апреле 1919 года на французских кораблях, входивших в состав интервенционной эскадры Франции на Чёрном море. Матросы отказались участвовать в боевых действиях против красных, несколько кораблей были захвачены, французское правительство было вынуждено эвакуировать флот из Чёрного моря, тем самым завершив интервенцию в Россию (сухопутные войска начали покидать Россию месяцем раньше).

Развитие событий

Подготовка восстания велась при агитации подпольных коммунистических организаций, в особенности «Иностранной коллегии». Советские источники выделяют роль Жанны Лябурб, расстрелянной французской контрразведкой в марте 1919 года.

Мятеж готовился в десятых числах апреля 1919 года на миноносце «Проте», стоявшем в гавани румынского Галаца. Мятежники, вдохновителем которых стал инженер-механик Андре Марти, собирались захватить корабль, перегнать его в Одессу и передать большевикам, однако планы были сорваны 16 апреля командованием корабля. Как писал впоследствии Марти, в ряды мятежников проникли несколько шпионов и провокаторов, сам Марти был арестован.

19 апреля началось восстание на кораблях, стоявших в Крыму близ Севастополя и посланных им на помощь из Одессы: на линкорах «Франс» и флагмане «Жан Бар», крейсере «Дю Шела», броненосцах «Жюстис», «Мирабо», «Вольтер» и других судах. Жак Дюкло цитирует рассказ участника событий, опубликованный в социалистической газете «кинтальской» направленности: по словам автора, восстание на броненосцах «Франс» и «Жан Бар» произошло после того, как матросы узнали, что якобы учебный обстрел берега 17 апреля привёл к гибели 180 мирных жителей. 20 апреля, на Пасху, экипажи избрали делегатов и выдвинули требования к командованию. Мятеж продолжался более недели: так, 27 (по другим данным, 26) апреля восстала команда броненосного крейсера «Вальдек-Руссо».

Разные источники указывают разные списки требований моряков:

1° Немедленное возвращение во Францию.
2° Улучшение питания.
3° Оглашение в батареях по радиотелеграфу обо всех захваченных [кораблях?].
4° Демобилизация резервистов.
5° Немедленная высадка каптенармуса [должность каптенармуса на французских судах заключалась в полицейском контроле].
6° Permissions dans un ordre régulier.

Оригинальный текст  (фр.): 

1° Retour immédiat en France.
2° Amélioration de la nourriture.
3° Affichage dans les batteries de toutes les nouvelles captées par TSF.
4° Démobilisation des réservistes.
5° Débarquement immédiat du capitaine d'armes.
6° Permissions dans un ordre régulier.

G. Messadié 4000 ans de mystifications historiques, 2011; H. Le Goff, Les grands truquages de l'histoire, 1983

1° Прекращение войны против России.
2° Немедленное возвращение во Францию.
3° Смягчение дисциплины.
4° Улучшение питания.
5° Отправка экипажа в увольнение [на берег].

Оригинальный текст  (фр.): 

1° Cessation de la guerre contre la Russie.
2° Retour immédiat en France.
3° Adoucissement de la discipline.
4° Amélioration de la nourriture.
5° Envoi de l'équipage en permission.

P. Masson, La marine française et la mer Noire (1918-1919), 1995

Матросы выходили на севастопольский берег, на кораблях поднимались красные флаги. Мятеж не удавалось окончательно подавить, и к началу мая все французские военные корабли оставили Чёрное море. Мятеж был подавлен, участники арестованы и осуждены на тюремное заключение, упоминается, что военный трибунал Нанта приговорил около 130 матросов. Отдельно называются А. Марти (на 20 лет) и Ш. Тийон (на 5 лет трудовых работ в Марокко).

Продолжение событий за пределами Чёрного моря

Восстания продолжались и после возвращения судов во Францию, в том числе на линкоре «Прованс» в Тулоне и на эскадренном броненосце «Дидро».

В 1920-х годах французское рабочее движение требовало освобождения осуждённых мятежников. Часть заключённых была амнистирована в июле 1920 года. А. Марти был освобождён под влиянием давления международных коммунистических и французских рабочих организаций в июле 1923 года, Ш. Тийон — в 1921, Л.-Ф. Бадина — 2 августа 1922. По словам Жака Дюкло, французские коммунисты считали кампанию за освобождение участников восстания проявлением солидарности с Октябрьской революцией, однако освобождения мятежников требовали далеко не только коммунисты: так, многие французские социалисты во главе с Леоном Блюмом осудили большевиков и вышли из Второго интернационала, отказавшись присоединиться к Коммунистическому, хотя так же поддерживали осуждённых моряков.

Историческая оценка мятежей

По мнению Э. Хобсбаума, именно черноморские восстания стали причиной прекращения французской интервенции против большевиков.

«Большая советская энциклопедия» и «Советская историческая энциклопедия» утверждали, что «восстание явилось ярким выражением солидарности междунар. пролетариата с Советской Республикой».

Андре Марти, сыгравший впоследствии значительную роль во французском коммунистическом движении, прочно вошёл в общественное сознание и в риторику ФКП как организатор восстания, что нашло отражение, в том числе, в энциклопедическом издании Le Petit Robert в «Dictionnaire universel des noms propres» и даже в советской и российской литературе. В то же время ни сам Марти в воспоминаниях, ни официальные советские источники (БСЭ и пр.) не отводят ему ведущей роли в мятеже. По мнению публициста Ж. Мессадье, восстание породило мифы, связанные с Марти.

Вьетнамская историография уделяет особое значение тому факту, что первый президент объединённого Вьетнама Тон Дык Тханг принимал участие в восстании. Впрочем, этот факт небесспорен: уже в 1960-е годы советские исследователи отмечали разногласие в источниках касательно вопроса, «на каком именно корабле вьетнамский моряк Тон Дык Тханг поднял красное знамя». Помимо распространённой ныне версии, что Тон Дык Тханг был матросом на «Вальдек-Руссо», упоминалось мнение, что он поднял флаг на крейсере «Париж». Утверждалось также, что Тон Дык Тханг служил на линкоре «Франс». Однако в настоящее время версия «Вальдек-Руссо» прочно закрепилась в биографиях вьетнамского президента и в исторической литературе ввиду явных нестыковок в прочих версиях. Именно «Вальдек-Руссо» назван в воспоминаниях президента, опубликованных в «Советском моряке» в 1957 году. Современными исследователями ставится под сомнение рассказ об участии Тон Дык Тханга в черноморском мятеже, однако они отмечают значительную роль этой легенды во вьетнамской историографии и пропаганде.

В искусстве

Восстанию посвящена картина, с которого началась известность Г. Г. Нисского. Это дипломная работа «Интернационал на „Жиль-Барте“. Восстание французских моряков в Одессе», написанная в 1928 и приобретённая Третьяковской галереей в 1929 году (по другим данным, только написанная в 1930).

Также Нисский посвятил событию картину «Восстание во французском флоте под руководством товарища Марти», показанную на выставке 1934 года.

Черноморский мятеж был показан в художественном фильме 1965 года «Эскадра уходит на запад».

Литература

• Подробное изложение событий дал их активный участник Андре Марти в воспоминаниях, изданных двухтомником «La Révolte de la Mer Noire» 1929 года, позднее неоднократно переизданном во Франции и переведённом на другие языки, в том числе на русский:
  • А. Марти, Красный флаг над Французским флотом, 1928
  • А. Марти, Восстание на Чёрном море (пер. Э. Шлосберг), 1940, фрагменты опубликованы в «Историческом журнале» за 1931 год
  • А. Марти, Славные дни восстания на Чёрном море (пер. И. Гладковой, М. Добрускиной и В. Сысоевой), 1949
• Jean Le Ramey, Pierre Vottero, Les Mutins de la Mer Noire, 1973
  • русский перевод: Ж. ле Рамей, П. Воттеро, Восставшие на Чёрном море, Прогресс, 1976
• P. Masson, La marine française et la mer Noire (1918—1919), Publications de la Sorbonne, 1995
• P. Masson, The French naval mutinies, 1919 // в сборнике Naval Mutinies of the Twentieth Century: An International Perspective под ред. C. Bell, B. Elleman, Routledge, 2004
• Л. М. Зак, Борьба французского народа против интервенции в Советскую Россию (1918—1920 гг.), 1961
• C. Giebel, Imagined Ancestries of Vietnamese Communism, University of Washington Press, 2004

Отрывок, характеризующий Черноморские восстания на французском флоте

Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него: