Шамординский монастырь

Монастырь
Казанская Амвросиевская пустынь в Шамордине
Казанская Амвросиевская пустынь
Страна	Россия
Село	Шамордино
Координаты	54°09′36″ с. ш. 35°52′05″ в. д.54.16000° с. ш. 35.86806° в. д. / 54.16000; 35.86806
Конфессия	Православие
Епархия	Козельская
Тип	Женский ставропигиальный
Статус	Монастырь
Сайт	[www.shamordino-m.ru Официальный сайт]

Казанская Амвросиевская пустынь (неофициальное название Ша́мординский монастырь) — ставропигиальный женский монастырь Русской православной церкви, расположенный рядом с деревней Шамордино Калужской области, в 12 км к северу от Оптиной пустыни. В административно-территориальном отношении числится как село Шамординский.

История

Основание и первые годы

Казанская женская община (не монастырь) в сельце Шамордино, в имении умершей вдовы надворного советника Ключаревой, была учреждена Определением Святейшего Синода от 13 — 20 июня 1884 года за № 1216.

22 августа (3 сентября) 1884 София Михайловна Болотова подала прошение на имя епископа Калужского и Боровского Владимира (Никольского) с просьбой о вступлении в общину.

Со своей стороны, настоятель Оптиной пустыни преподобный Исаакий и духовник Софии Михайловны преподобный Амвросий Оптинский направили епископу Калужскому и Боровскому Владимиру представление к утверждению матушки Софии настоятельницей строящейся общины, приложив к этому рекомендательное письмо:

Вашему Преосвященству угодно знать наше мнение о Софье Михайловне Астафьевой, способна ли она быть Настоятельницей новой Казанской общины. Хотя Софья Михайловна делом ещё и не проходила монашескую жизнь, но довольно понимает и монашество и хозяйственную часть, и сестры новой общины очень расположены к ней, так, что и теперь беспрекословно повинуются её распоряжениям.

— 25 августа (6 сентября) 1884 года

Последнее формальное препятствие было устранено, когда 4 (16) сентября 1884 София была пострижена в монахини Амвросием Оптинским, позже он постриг её в мантию с сохранением имени София.

Стараниями старца вскоре была создана первая церковь обители и 25 сентября (7 октября) 1884 игумен Исаакий и матушка София направили рапорт на имя епископа Калужского и Боровского Владимира об окончании внутреннего устройства деревянной церкви и о готовности её к освящению. Она была освящена 1 (14) октября 1884 года, этот день считается днём создания обители. Монахиня София стала первой настоятельницей монастыря.

В первое время положение дел в обители было непростым:

Небогатое достоянье досталось первой настоятельнице матери Софии: — деревянный дом, с домашней церковью, да несколько деревянных хижин для жилья сестрам. Вот и все! Ни денег, ни имущества, никаких-нибудь запасов, а, между тем, население общины с каждым днем все увеличивалось. — Много посылал старец здоровых и крепких девушек, способных к работе, в монастырь, но не менее, (если не более), — больных, увечных, неспособных ни к какому труду. <…> население Шамордина все увеличивалось, а средства к существованию все уменьшались

— Воспоминания епископа Трифона, 1884-1888 годы

Кроме этого, насущным был вопрос о приобретении земельных участков для нормального функционирования монастыря, на что хронически не хватало средств.

Несмотря на трудности хозяйственного плана, настоятельница София не забывала о духовной жизни общины. Под руководством старца Амвросия она устраивала духовную жизнь обители, подавая пример послушания, смирения и любви.

Понимая, что молитва есть главное монашеское делание, главной целью для себя матушка София поставила строительство большого каменного Казанского собора. Она руководила процессом разбивки собора и курировала его проект, для производства кирпича при ней был специально построен кирпичный завод. Все не только она тратила на монастырь свои личные средства, но и завещала всё своё состояние обители.

Кроме реализации этого крупного проекта было создано всё необходимое для существования обители: построены две деревянные часовни во имя святителя Амвросия Медиоланского и преподобного Тихона Калужского. Была налажена хозяйственная жизнь монастыря: построены водокачка, многие хозяйственные постройки и сестринские келии. При ней были устроены скиты, открыта богадельня, а также золотошвейная мастерская и положено начало иконописной мастерской.

При монастыре, в духе древних монастырских традиций, о которых говорили святые отцы Церкви Василий Великий и Иоанн Златоуст, были открыты детские ясли и позже был открыт приют. При нём была начальная школа, в которой дети получали первоначальные знания: сёстры занимались с ними чтением, письмом и Законом Божием.

На закате лет матушку Софию постригли в великую схиму. Смерть настоятельницы наступила 24 января 1888 года, в том году в общине было 250 сестёр.

Расцвет монастыря в начале XX века

По кончине первой настоятельницы начальствование приняла другая духовная дочь старца — монахиня Евфросиния (Розова), управлявшая обителью до 14 апреля 1904.

Схимонахиня София прославлена в Соборе Тульских святых в 1987 году.

8 июля 1901 года община была возведена в степень монастыря и переименована в Казанскую Амвросиевскую пустынь.

Насельницей Шамординского монастыря была сестра анафематствованного в 1901 году графа Льва Толстого Мария Николаевна Толстая († 6 апреля 1912 года) была, где она и скончалась, за три дня до смерти приняв монашеский постриг.

24 октября 1902 года епископом Калужским Вениамином (Муратовским) был освящён начатый строительством в 1889 году Казанский собор монастыря, сооружённый на средства Сергея Васильевича Перлова. Автор проекта собора — архитектор С. В. Шервуд (сын В. И. Шервуда, автора здания Государственного исторического музея). Трапезная построена на рубеже XIX—XX веков по проекту архитектора Р. И. Клейна.

К 1918 году году здесь подвизались более 800 сестёр. Имелась богадельня, больница, приют для девочек-сирот, несколько скитов.

В марте 1923 года обитель была окончательно закрыта и ликвидирована, все земли и угодья монастыря стали собственностью колхоза.

Возрождение и восстановление

В марте 1990 года в обители была возобновлена монашеская жизнь. 3 мая 1990 года Патриарх Московский и всея Руси Пимен подписал указ о возобновлении монастыря в Шамордине.

За 20 дней храм в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» был подготовлен к освящению, которое было совершено 27 мая 1990 года. В этот же день монахиня Рижского Свято-Троице-Сергиева монастыря Никона (Перетягина) была возведена в сан игумении.

Настоятельницы

• София (Болотова), схимонахиня (1884—1888)
• Евфросиния (Розова), игумения (1888—1904)
• Екатерина (Самбикина), игумения (1904—1911)
• Валентина (Розанцева), игуменья (1911—1919)
• Никона (Перетягина), игуменья (1990—2012)
• Сергия (Щербакова), игуменья (с 30 мая 2014)

Ссылки

• [www.shamordino-m.ru/ Официальный сайт монастыря]
• [russian-church.ru/viewpage.php?cat=kaluga&page=12 Казанская Амвросиева Шамординская женская пустынь.]
• [days.pravoslavie.ru/Hram/1042.htm Казанская Амвросиевская пустынь в Шамордино]

Отрывок, характеризующий Шамординский монастырь

Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.