Клейн, Роман Иванович
Поделись знанием:
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
| Роман Иванович Клейн | |
 Р. И. Клейн (фото 1890-х годов) | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Имя при рождении |
Роберт Юлиус Клейн |
| Работы и достижения | |
| Учёба: | |
| Работал в городах | |
| Архитектурный стиль | |
| Важнейшие постройки |
Музей изящных искусств (Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина) |
| Градостроительные проекты |
Конкурсный проект посёлка для Грознефти |
| Реставрация памятников |
Архангельское, старое здание МГУ |
Рома́н Ива́нович (Роберт Юлиус) Клейн (19 марта [31 марта] 1858, Москва — 3 мая 1924, там же) — русский и советский архитектор, реставратор и преподаватель, работавший преимущественно в Москве. Один из самых плодовитых и востребованных архитекторов конца XIX — начала XX века. Строитель Музея изящных искусств (Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина), магазина Мюр и Мерилиз (ЦУМ), Средних торговых рядов, Бородинского моста и десятков других памятников. Мастер эклектики, стилизатор, в конце карьеры — строил в неоклассическом стиле. Преподаватель, педагог, подготовивший таких профессионалов, как И. И. Рерберг, Г. Б. Бархин и других.
Содержание
Биография
Родился в московской многодетной купеческой (позже перешедшей в сословие потомственных почётных граждан) семье немецкого происхождения (согласно энциклопедии Немцы России). В 1878 отец Клейна купил усадьбу Григорьева — Писемской на Малой Дмитровке, в которой прежде жил И.С. Аксаков, в их доме часто бывали Антон Рубинштейн и его брат Николай, архитектор Александр Вивьен, многие другие известные художники, литераторы и музыканты. Уже в детстве Клейн проявлял склонности к музыке и рисованию, а занятия с Вивьеном предопределили окончательный выбор будущей профессии[1].
Во время обучения в гимназии Креймана[2][3] в 1873—1874 годах посещал курсы в МУЖВЗ, где получил две училищных награды[4]. В 1875—1877 годах работал чертёжником у архитектора В. О. Шервуда на постройке Исторического музея. В 1877—1882 годах обучался в Императорской Академии художеств, закончил её со званием классного художника архитектуры 3-й степени. После окончания ИАХ был направлен в пенсионерскую поездку за границу: полтора года стажировался в Европе — в Италии и Франции; работал в мастерской известного архитектора Шарля Гарнье, принял участие в работе Гарнье по сооружению исторических жилищ разных народов для парижской выставки 1889 года. После возвращения в Москву в 1885—1887 годах работал помощником в мастерских разных архитекторов, в том числе у В. О. Шервуда и А. П. Попова[4][1].
В 1888 году начал самостоятельную архитектурную практику[4]. Первая крупная постройка Клейна, принёсшая ему славу — дом В. А. Морозовой на Воздвиженке, 14, — ввела его в круг старообрядческого купечества — Морозовых, Коншиных, Шелапутиных, Прохоровых.
Количество его произведений сопоставимо с результатом работы самого плодовитого московского мастера того времени — Ф. О. Шехтеля. Вместе с тем по масштабу своего дарования Клейн заметно уступал своим современникам — Кекушеву, Фомину, Бондаренко, Иванову-Шицу и, конечно, самому Шехтелю. — М. В. Нащокина
Почти двадцать лет своей жизни (1896—1912) Клейн посвятил строительству Музея изящных искусств имени Александра III. Проведенный в 1896 публичный конкурс был выигран П. С. Бойцовым В итоге, правление МГУ — организатор постройки — пригласил Клейна возглавить проект, организовав ему турне в европейские музеи Клейн использовал общий градостроительный план и внутреннюю планировку Бойцова, но подробная архитектурная разработка фасадов в стиле неогрек и интерьеров — безусловно, авторская работа Клейна и его команды. В неё входили такие мастера, как В. Г. Шухов, И. И. Рерберг, Г. Б. Бархин, А. Д. Чичагов, И. И. Нивинский, А. Я. Головин, П. А. Заруцкий и др. Работы проводились Торговым домом В.Залесский и В.Чаплин, который устраивал в здании Музея паро-водо-духовое отопление. И. И. Рерберг был помощником Клейна и отвечал за качество производимых работ и за ведение отчетности строительства.
Клейн — возможно, самый плодовитый мастер промышленной архитектуры своего времени, совмещал руководство постройкой музея с множеством частных проектов. Среди его постоянных клиентов крупнейшие московские промышленников — семья Жиро, Ю. П. Гужон, А. О. Гюбнер. Среди построек Клейна — фабрика «Красная Роза» на улице Тимура Фрунзе и первые корпуса "Второго автомобильного завода «Руссо-Балт» в Филях (нынешний ГКНПЦ имени Хруничева).
- Wiki pirogovka clinics 3.jpg
Клиника на Девичьем Поле, 1893
- Moscow Kuznetsky Most Street 19.jpg
- Tsum Building by Roman Klein.jpg
"Мюр и Мерилиз" (ЦУМ), 1906-1908
- Roman Klein Khlebny 20.jpg
Особняк Некрасова, Хлебный переулок, 20, 1906
Работы Клейна во многом определили облик южной части Китай-города — он построил Средние торговые ряды на Красной площади, банковские здания на Варварке, 7 и Ильинке, 12 и 14. Псевдорусские особняки работы Клейна сохранились в Огородной слободе, 6 и на Шаболовке, 26. Там же, на Шаболовке, 33 — дворянская богадельня имени Ю. С. Нечаева-Мальцова, а на Малой Пироговской улице, 20 — Институт злокачественных опухолей имени Морозовых (первый в Москве раковый хоспис, ныне старое здание МНИОИ имени Герцена). По заказу благотворительного фонда П. Г. Шелапутина Клейн выстроил школы на Ленинском проспекте, 15, в переулке Хользунова, 14-18 и др. В 1906—1911 завершил строительство Московской хоральной синагоги по проекту умершего С. С. Эйбушица. В Серпухове Клейн выстроил здание городской думы, особняк Мараевой (ныне Серпуховский историко-художественный музей и Храм Спаса Нерукотворного Образа.
Клейн остался в революционной России и был достаточно востребован новыми властями, но не дожил до строительного подъёма середины 1920-х гг. С 1918 и до самой смерти он работал штатным архитектором Пушкинского музея, служил в правлениях Казанской и Северной железных дорог, возглавлял кафедру МВТУ. Выполнил много проектов, оставшихся не реализованными. Последние четыре месяца жизни руководил проектным бюро Наркомпроса. Похоронен на Введенском кладбище (15 уч.).[5]
Проекты и постройки
- Особняк В. А. Хлудова (1884—1885 (?), Москва, Новая Басманная улица, 19) снесён в 1960 году[сн 1];
- Доходный дом И. И. Афремова (1885, Москва, Неглинная улица, 5), не сохранился;
- Доходный дом князя Урусова (1885, Москва, Плотников переулок, 13), снесён в 1983 году;
- Торговый, конторский и доходный дом В. Д. Перлова (С. В. Перлова), проект перестройки сделан архитектором К. К. Гиппиусом (1885—1893, Москва, Мясницкая улица, 19);
- Доходный дом Л. Э. Адельгейма (1886, Москва, Большая Дмитровка, 23), перестроен;
- Корпус магазина «Мюр и Мерилиз» и перестройка старого здания (1886, Москва, Театральная площадь), не сохранился;
- Особняк В. А. Морозовой (1886—1888, Москва, Воздвиженка, 14);
- Церковь-усыпальница князей Шаховских в их имении (1888, под Санкт-Петербургом), не сохранились;
- Доходный дом (1888, Москва, Страстной бульвар, 8);
- Конкурсный проект здания Верхних торговых рядов (2-я премия) (1888—1889, Москва, Красная площадь), не осуществлён;
- Перестройка здания Русского для Внешней торговли и Сибирского банков (1888—1889, Москва, Ильинка, 12/2);
- Торговый и конторский дом Серпуховского городского общества (1888—1903, Москва, Ипатьевский переулок);
- Перестройка доходного дома В. О. Гаркави (1889, Москва, Сивцев Вражек, 38/19);
- Трибуны и беговая беседка Московского бегового общества (1889—1890-е, Москва), не сохранились;
- Перестроки и надстройка собственного особняка (1889, 1896, Москва, Олсуфьевский переулок, 6, в глубине участка), здание заменено новой постройкой, отчасти напоминающей оригинал;
- Дом Эджубова (1880-е, Москва, Воскресенская площадь, 3);
- Конторский и торговый дом «Варваринское подворье» (1890—1892, Москва, Варварка, 7 — Никольский переулок, 11);
- Особняк А. Зиберта (1891, Москва, Долгоруковская улица, 27);
- Особняк профессора В. Ф. Снегирёва (1893—1894, Москва, Плющиха, 62);
- Московский гинекологический институт им. А. П. Шелапутиной при Московском университете (1893—1896, Москва, Большая Пироговская улица, 11/12);
- Храм Спаса Нерукотворного на Занарском кладбище (1893—1896, Серпухов, улица Чернышевского, 52), частично разрушен[6];
- Церковь Всех Святых в Высоцком монастыре (1893—1896, Серпухов, Калужская улица, 110)[7];
- Церковь Троицы Живоначальной (1894—1895, Карабаново, ул. Луначарского), не сохранилась[8];
- Доходный дом А. А. Пантелеева (1894—1897, Москва, Олсуфьевский переулок, 1), надстроен;
- Церковь (1894—1896, с. Осеченки, Раменский район Московской области);
- Доходный дом И. Т. Кузина (1895—1898, Олсуфьевский переулок, 8);
- Доходный дом Товарищества виноторговли К. Ф. Депре и К° (1895—1898, Москва, Петровка, 8);
- Конкурсный проект Музея изящных искусств (золотая медаль ИАХ) (1896, Москва);
- Перестройка Церкви Жён Мироносиц (новой) (1896, Серпухов, Вторая Московская улица), не сохранилась[9];
- Доходный дом А. А. Пантелеева (1896—1897, Москва, Олсуфьевский переулок, 1а), надстроен двумя этажами;
- Магазин торгового дома «Мюр и Мерилиз» во владении князя А. Г. Гагарина, совместно с архитектором В. А. Коссовым (1896—1898, Москва, Кузнецкий Мост, 19);
- Музей изящных искусств имени императора Александра III при Московском университете, при участии архитекторов Г. Б. Бархина, И. И. Рерберга, А. Д. Чичагова, инженера В. Г. Шухова, художников И. И. Нивинского, П. В. Жуковского, А. Я. Головина, скульптора Г. Р. Залемана и др. (1896—1912, Москва, Волхонка, 12);
- Особняк Г. Симона (1898, Москва, Шаболовка, 26);
- Беседка для церемонии закладки Музея изящных искусств (1898, Москва, Волхонка), не сохранилась;
- Винный склад «Товарищества К. Ф. Депре» (1899, Москва, Первый Колобовский переулок, 12 — Третий Колобовский переулок, 3);
- Надворные постройки при особняке В. П. Берга (1899, Арбат, 28), не сохранились;
- Классическая мужская гимназия № 8 имени П. Г. Шелапутина с церковью Святого Григория Богослова (1899—1901, Москва, Хользунов переулок, 14)[10];
- Доходный дом А. К. Депре (1899—1902, Петровский бульвар, 17), надстроен двумя этажами;
- Конкурсный проект трибун Московского бегового общества (1-я премия) (1890-е, Москва), не осуществлён;
- Церковь (1890-е, с. Быково Московской области);
- Шёлковая фабрика Симона (1890-е, Москва, Шаболовка, 26);
- Ткацкий корпус Прохоровской Трёхгорной мануфактуры (1890-е, Рочдельская улица, 13—15);
- Клеевой завод Терлинера (1890-е, Москва, Кожевники);
- Доходный дом Ефремова (1890-е, Москва, Манежная улица);
- Приёмная Трёхгорного пивоваренного завода (1890-е, Москва, Кутузовский проспект, 12);
- Перестройка здания Московского купеческого банка (1890-е, Ильинка, 14);
- Участие в отделке Дворцового моста (1890-е, Санкт-Петербург);
- Дом Тургенева (1890-е, Санкт-Петербург, Английская набережная);
- Комплекс усадьбы фон Вогау (главный дом, скотный двор, птичник, хозяйственные постройки) (1890-е, станция Юдино, Московская область);
- Конкурсный проект студенческого общежития при Московском университете на Девивичьем поле (1-я премия) (1890-е, Москва), не осуществлён;
- Трапезная Казанской Амвросиевской женской пустыни (рубеж XIX—XX вв., с. Шамордино Козельского района Калужской области)[11];
- Собственный доходный дом (1900, Москва, Олсуфьевский переулок,6, на красной линии);
- Студенческое общежитие Московского университета (по проекту, получившему на конкурсе 1-ю премию) (1900, Москва, Большая Грузинская улица, 10);
- Дворянская богадельня имени С. Д. Нечаева-Мальцева с церковью Стефана Архидиакона (1900—1901, Москва, Шаболовка, 33)[12];
- Приёмная и фабричные корпуса Ситцевой фабрики А. Гюбнера (1900—1901, Москва, Малый Саввинский переулок);
- Особняк Х. Б. Высоцкой (1900—1901, 1910, Москва, Огородная слобода, 6);
- Студенческое общежитие имени императора Николая II при Московском университете (1900—1902, Москва, Большая Грузинская улица, 10—12);
- Женское ремесленное училище имени Г. Шелапутина (1900—1903, Москва, Ленинский проспект, 15);
- Общежитие для студентов медицинского факультета Московского университета имени Великого князя Сергея Александровича (1900—1903, Москва, Малая Пироговская улица, 16);
- Институт для лечения злокачественных опухолей имени Морозовых при Московском университете (1900—1903, Москва, Малая Пироговская улица, 20);
- Средние торговые ряды (по конкурсному проекту получившему 2-ю премию) (1901—1902, Москва, Красная площадь, 5);
- Проект торгового дома «Мюр и Мерилиз» (1902, Москва, Петровка, 2), не осуществлён;
- Пристройки (первые) к зданию Трёхгорного пивоваренного товарищества (1903, Москва, Кутузовский проспект, 12);
- Училище памяти И. П. Боголепова в Покровском-Филях (1903)
- Перестройки и хозяйственные постройки во владении А. Ф. Михайлова (1903, 1907, 1914, Москва, Хамовнический (?) переулок, 17);
- Проект усыпальницы Великого князя Сергея Александровича в Чудовом монастыре (1904, Москва, Московский Кремль), не сохранился;
- Дом-музей (картинная галерея) К.-М. (К. О.) Жиро (1904—1905, Москва, улица Тимура Фрунзе), перестроен;
- Дом Серпуховского городского общества (1904—1906, Москва, Ильинка, 12);
- Доходный дом (1905, Москва, проспект Мира, 62);
- Электростанция Общества электрического освещения (1905—1907, Москва, Раушская набережная, 8);
- Особняк И. И. Некрасова (1906, Москва, Хлебный переулок, 20/3);
- Сторожка при шёлкоткацкой фабрике Жиро (1906, Москва, улица Льва Толстого);
- Торговый дом «Мюр и Мерилиз» (1906—1908, Москва, Петровка, 2);
- Пристройки и надстройки зданий, элеватор и водонапорная башня во владении Трёхгорного пивоваренного товарищества (1906, 1909—1910, Москва);
- Строительство по проекту С. С. Эйбушица и отделка интерьеров Хоральной синагоги Московского еврейского общества (1906—1911, Москва, Большой Спасоглинищевский переулок, 10);
- Проект школы при костеле Св. Людовика (1907, Москва), не осуществлён;
- Доходный дом К. О. Жиро (1907—1908, Москва, улица Тимура Фрунзе,11), надстроен;
- Доходный дом Г. А. Кеппена (1907—1914, Москва, Мясницкая улица, 5);
- Производственные корпуса шёлковой фабрики К. О. Жиро (8 строений) (1907—1914, Москва, улица Тимура Фрунзе, 11), частично сохранились;
- Перестройка дома К. О. Жиро (1908, Москва, улица Льва Толстого, 18);
- Проект памятника (1908, Бородино);
- Бородинский мост через Москву-реку, совместно с инженером Н. И. Осколковым, при участии Г. Б. Бархина, А. Д. Чичагова, П. П. Щёкотова, А. Л. Обера (1908—1913, Москва), позднее перестроен;
- Конкурсный проект здания Северного страхового общества (3-я премия) (1909, Москва), не осуществлён;
- Педагогический институт с музеем имени П. Г. Шелапутина и реальное училище имени А. П. Шелапутина (1909—1911, Москва, Хользунов переулок, 16—18);
- Храм-усупальница князей Юсуповых, графов Сумароковых-Эльстонов, совместно с Г. Б. Бархиным (1909—1916, Архангельское)[13];
- Торговый дом инженера М. Я. Масленникова и К° (1900-е, Фуркасовский переулок, 1(?)), перестроен;
- Больница при Тверской мануфактуре (1900-е, Тверь);
- Общежитие при Тверской мануфактуре (1900-е, Тверь);
- Здание Городской думы имени Фирсанова (1900-е, Серпухов, улица Советская, 31/21);
- Доходный дом Патрикеева (1900-е, Москва, Гоголевский бульвар);
- Церковь (1900-е, Ораниенбаум);
- Участие в постройке моста (1900-е, Брюссель);
- Завод металлических изделий Жака (напротив Симонова монастыря) (1900-е, Москва);
- Участие в архитектурной разработке одного из мостов Московской окружной дороги (1900-е, Москва);
- Мужское ремесленное училище имени А. П. Шелапутина (1900-е, Москва, Миусская площадь, 7 — Первая Миусская улица, 3);
- Загородный дом Н. А. Зверева (1900-е);
- Церковь (1900-е, Томск);
- Шёлкова фабрика Муси-Гужон в Рогожской части (1900-е, Москва);
- Шелково-прядильная фабрика Катуар (1900-е, с. Даниловка Московской области);
- Железно-прокатный цех завода Гужона (1900-е, Золоторожский Вал, 11);
- Церковь (1900-е, с. Сторожево Рязанской губернии);
- Фабричные здания, склады, выставочные сооружения Торгового дома «Мюр и Мерилиз» (1900-е, Москва, Столярный переулок, 3);
- Сахарный завод (близ Высокого моста) (1900-е, Москва);
- Подольский цементный завод (1900-е, Подольск);
- Особняк Депре (?) (1900-е, Москва);
- Земская больница (1900-е, Алексин)
- Завод в Филях (сейчас — Авиационный) (1900-е, Москва);
- Клиника Московского университета (1900-е, Москва);
- Фабрика «Электросвет» (1900-е, Москва, Малая Пироговская улица, 8—10);
- Дом во владении Общества французской ваксы (1910, Москва, Дербеневская набережная, 34);
- Доходный дом К. О. Жиро (1911—1914, Москва, улица Льва Толстого, 18);
- Жилой дома для мастеров Шелкоткацкой фабрики К. О. Жиро (1911—1914, Москва, улица Тимура Фрунзе, 11);
- Доходный дом графини А. А. Милорадович и княгини Е. П. Мещерской (урожденой графиней Подборской-Сморчевской) (1912, Москва, Поварская улица, 22);
- Дом-музей фабрикантши А. В. Мараевой (1912, Серпухов, улица Чехова, 87/3);
- Доходный дом бесплатной лечебницы военных врачей для бедных всякого звания (1912—1913, Москва, улица Жуковского, 2 — Большой Харитоньевский переулок, 8);
- Здание кинематографа И. М. Тимонина «Колизей», при участии архитектора Г. Б. Бархина (1912—1916, Москва, Чистопрудный бульвар, 17), перестроено;
- Проект комплекса доходных домов П. А. Гуськова (1913), не осуществлён;
- Геологический и Минералогический институт при Московском университете (1913—1918, Москва, Моховая улица, 6, правое здание);
- Реставрационные работы во дворце Юсуповых, совместно с художником И. И. Нивинским (1913—1914, Архангельское);
- Пристройка флигеля и склад во владении П. П. Смирнова (1913—1914, Москва, Тверской бульвар, 18);
- Чаеразвесочная фабрика «Товарищества чайной торговли В. Высоцкий и К°» (1914, Москва, Нижняя Красносельская улица, 7);
- Дом на территории шелкоткацкой фабрики К. О. Жиро (1914, Москва, улица Льва Толстого);
- Проект перестройки Третьяковской галереи (1914, Москва), не осуществлён;
- Проект жилого и хозяйственного флигеля во владении П. А. Гуськова (1915, Москва, Чистопрудный бульвар), не осуществлён;
- Часовня преподобного Сергия Радонежского и праведницы Елизаветы (1911, Москва, Малый Песчаный пер., д. 2а)
- Конкурсный проект мемориальных музеев на Московском братском кладбище (1915, Москва, Сокол);
- Проведение подготовительных работ по реставрации зданий Московского университета (1915—1916, Москва);
- Корпуса фабрики Акционерного Общества «Каучук» (1915—1916, Москва, улица Усачёва, 11);
- Проект превращения Московского Кремля в музейный городок (1917, Москва), не осуществлён;
- Храм-усыпальница семьи Левченко (1910-е, Москва, Донской монастырь);
- Конкурсный проект Дворца отдыха со службами (2-я премия) (1920-е), не осуществлён;
- Конкурсный проект надстройки здания Биржи (3-я премия) (1920-е, Москва, улица Ильинка), не осуществлён;
- Конкурсный проект посёлка для Грознефти, совместно с А. А. Андреевским (1920-е), не осуществлён;
- Конкурсный проект рабочих жилищ для Донбасса (1920-е), не осуществлён;
- Проект перестройки фабрики «Проводник» для Русско-Германской выставки (1920-е), не осуществлён;
- Проект перестройки завода и столовой в Филях (1920-е);
- Проекты совхозных птичников, крольчатников и др.(1920-е, пос. Тарасовка Московской области);
- Типовые дома для рабочего посёлка Грознефти, совместно с А. А. Андреевским (1920-е), не осуществлены;
- Проект завода по первичной обработке льня и пеньки для совхозя при Совнаркоме (1920-е);
- Проект школы имени В. И. Ленина (1920-е), не осуществлён;
- Проект трудовой школы для Северной железной дороги (1920-е), не осуществлён;
- Конкурсный проект доходного дома Акционерного общества «Аркос» (1920-е), не осуществлён.
Память
- Аллея Архитектора Клейна в Москве, расположена между Большой и Малой Пироговскими улицами, в районе, где около 15 зданий построено по проектам архитектора.
Напишите отзыв о статье "Клейн, Роман Иванович"
Примечания
Сноски
- ↑ Здесь и далее проекты и постройки даны по М. В. Нащокиной, с необходимыми дополнениями и уточнениями
Источники
- ↑ 1 2 Смирнова, 1981, с. 291.
- ↑ [www.proza.ru/2012/03/07/917 Инга Томан Первая московская частная гимназия]
- ↑ Учился в гимназии с 1867 по 1874 год — с приготовительного класса до IV класса — вместе с братом, Вольдемаром.
- ↑ 1 2 3 Нащокина, 2005, с. 254.
- ↑ [vvedenskoe.pogost.info/displayimage.php?album=search&cat=0&pos=2 Могила Р. Клейна на Введенском кладбище]
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=5047 Церковь Спаса Всемилостивого на Занарском кладбище в Серпухове]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdovaTa Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=5064 Церковь Всех Святых в Высоцком монастыре]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdqSEOO Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=1310 Церковь Троицы Живоначальной в Карабанове]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdrZ5ef Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=5034 Церковь Жен Мироносиц в Серпухове (новая)]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdt5Giv Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=6495 Церковь Григория Богослова при 8-й мужской гимназии им. Г. Шелапутина]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHduB3gh Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=6703 Казанская Амвросиевская женская пустынь]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdvJPlo Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=6482 Церковь Стефана Архидиакона при дворянской богадельне им. С. Д. Нечаева-Мальцева]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHXBdTk1 Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ [www.temples.ru/card.php?debug_arch&ID=1534 Церковь в Архангельском]. Храмы России. Проверено 18 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHOSywBj Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
Литература
- Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 254—274. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
- Никольский А.А. Неоклассические тенденции в монументально-декоративной живописи интерьеров Музея изящных искусств в Москве. Неизвестные эскизы Р.И. Клейна и И.И. Нивинского sias.ru/upload/2015_1-2_114-141_nikolsky.pdf // Искусствознание : журнал. - 2015. - №. - 1-2. ISSN 2073316X.
- Смирнова Л. М. Р. И. Клейн // Зодчие Москвы. — М.: Московский рабочий, 1981. — С. 288—300. — 302 с.
- Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 134—136. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
См. также
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Нащокина, 2005 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Клейн, Роман Иванович
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Архитекторы по алфавиту
- Реставраторы по алфавиту
- Архитекторы Серпухова
- Архитекторы Москвы
- Архитекторы Твери
- Архитекторы Томска
- Архитекторы Российской империи
- Архитекторы XX века
- ГМИИ им. А. С. Пушкина
- Похороненные на Введенском кладбище
- Выпускники Императорской Академии художеств
- Преподаватели МГТУ
- Пенсионеры Императорской Академии художеств
- Роман Клейн
- Гласные Московской городской думы
